Ловушка для «Осьминога» - Станислав Гагарин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Взорвать его изнутри… Поначалу пароходство разорвет отношения с фирмой «Эвалд Юхансон и компания», а затем мы раскроем перед правительством суть «Осьминога». В конце концов, ЦРУ нагло попирает государственный суверенитет нейтральной страны, разместив там шпионско-диверсионный центр. Насколько мне известно, «Осьминог» существует нелегально.
– Все резидентуры ЦРУ, если не прикрыты государственным департаментом или Пентагоном, существуют нелегально, – заметил Митрошенко.
– Дело в том, Николай Иванович, – мягко проговорил Третьяков, обращаясь к Колмакову, – что у нас мало сейчас фактов, которые бы безоговорочно компрометировали подставную фирму и скрывающийся за ней «Осьминог». Удар по резидентуре должен быть комбинированным и всенастигающим. Промазать или просто напугать эту шпионскую контору мы не имеем права. Надо отрубить хищнику щупальца здесь, а затем поразить его в собственном логове. И поскольку вы, майор, уже побывали в Ухгуилласуне, информация по фирме «Эвалд Юхансон и компания» будет сосредоточена в ваших руках. Может быть, именно вам придется ставить точку в этой операции.
Сейчас мы ждём дополнительной информации о тех двоих, судя по всему, высадившихся в Прибалтике. Весьма вероятно, что они уже гуляют у нас под окнами.
– Разрешите выглянуть, товарищ генерал? – приподнялся с серьезной миной на лице Митрофан Елуферьев, и чекисты рассмеялись.
Улыбнулся и генерал.
– Сделайте это в собственном кабинете, – сказал он. – За работу, товарищи. Майор Колмаков пусть задержится, вы, Анатолий Станиславович, тоже.
Когда в кабинете остались только Митрошенко и Колмаков, Лев Михайлович спросил у начальника отдела:
– Не слишком ли много дел повесили мы на Николая Ивановича? И зарубежная информация по Ухгуилласуну, и связь с талинцами, контакты с Кронборгским погранотрядом, институт Колотухина.
– Не слишком, – возразил Митрошенко, подмигнув майору. – Про Ухгуилласун мы только что от вас узнали… С пограничниками Колмаков общается по старой дружбе. С академиком на уровне человеческих интересов, человек Василий Дмитриевич незаурядный, разговаривать с ним одно удовольствие. Остается полковник Мяги из Таллинна. Так они друг с другом обмениваются информацией, только и всего.
– И выходит, что кроме как приятным время препровождением, майор Колмаков у нас ничем иным в управлении не занимается, – подытожил, подыгрывая начальнику отдела, Третьяков. – Но шутки в сторону. Мы снимем с вас границу, Николай Иванович, а для работы по институту Василия Дмитриевича дадим еще одного помощника.
– Пусть берет Митрофана, – предложил полковник. – Этот интеллектуал освободился от дела по каменщикам и, судя по репликам на совещании, мается от скуки. Для работы в ученом мире Елуферьев просто клад.
– Беру, – просто сказал Колмаков.
– А что тебе еще остается делать… – ворчливо начал Митрошенко, но Третьяков знаком остановил его.
– Как вам показалась семья, в которую, возможно, войдет Андрей Колотухин? – спросил генерал. – Я читал ваш рапорт о поездке на дачу, но хочу, чтобы рассказали мне об этих Резниках попросту. Как говорили в школе, своими словами.
– Видите ли, Лев Михайлович, мир этих женщин почти не простирается дальше материального, хотя Марина и училась полтора года на факультете журналистики ЛГУ. Таких у нас, к сожалению, хватает.
– Увы, – согласился генерал. – Удивительно, что этого не видит сын академика.
– А самому Василию Дмитриевичу женщины понравились, – заметил Колмаков. – Он сказал, что чувствовал себя на даче просто и уютно. Академик считает, что мужчина, много работающий на службе, имеет право отдохнуть от нее дома, где жена должна приготовить для него тихие, скромные радости. По закону контраста.
– Так-то оно так, – покачал головой Третьяков. – Но там, где тихие радости лишены духовности, всегда гнездится та или иная опасность. Мы не имеем никакого права вмешиваться в личные дела ни отца, ни сына, но наш долг оберегать их. Отца как суперносителя государственных секретов и сына как возможное средство подступа агентуры к директору НИИэлектроприбора. Что там делал этот заграничный аспирант?
– Матти Бьернсон скорее знакомый Андрея Колотухина, нежели Резников. Такое у меня сложилось впечатление. Они ведь учатся в одном университете. Судя по их разговорам, они уже хорошо знают друг друга.
– Об этом Матти вы должны знать все, Николай Иванович.
– Понял вас, товарищ генерал… Тут вот еще что. Академик удивился, что у Брониславы Иосифовны такая маленькая дочь. Дело в том, что в действительности это дочь Марины Резник. Отец неизвестен. В метрике девочки записан некий Борис, но это вовсе не обязательно имя подлинного отца. Впрочем, Марина сама Борисовна…
– Обычная рокировка, – проговорил Митрошенко. – Мать освобождает дочь, руки которой добивается сын академика, от греха, беря грех на себя. Житейски это можно понять. А вот то, что парень пролопушит такое очковтирательство, обидно…
– Да, – протянул Третьяков, – тут мы ничего исправить не можем, не наша сие епархия. Хотя подобный финт как нельзя лучше определяет этический коэффициент семейства Резников. Да… Вы вот что, майор. Не сводите глаз с Андрея. Сдается мне, что к нашему академику «Осьминог» подбирается именно отсюда.
IV
В военно-морском училище Володю Мухачева звали Робинзоном. Нет, сам Владимир не удосужился побывать на необитаемом острове в обществе попугая, прирученных коз и Пятницы, но любил рассказывать о приключениях деда по матери, который сполна хлебнул всех робинзоновских «прелестей».
Предки Мухачева, выходцы из славных городов русского Севера Каргополя и Великого Устюга, начиная едва ли не с дежневских времен, были моряками. Дед Володи плавал на судах Дальневосточного пароходства. В начале декабря 1941 года он вышел на пароходе «Перекоп», где капитаном был Александр Африканович Демидов, из Владивостока на остров Яву, в порт Сурабая. А 17 декабря, когда судно находилось в районе индонезийских островов Бунгуран, над «Перекопом» появился японский самолет. Летчик видел, что под ним судно страны, с которой их микадо заключил договор о нейтралитете, и все же сбросил бомбы. «Перекоп» получил пробоины, но продолжал путь. А на следующий день в полдень над пароходом появились две группы бомбардировщиков. На беззащитный «Перекоп» снова посыпались бомбы… Две из них разорвались в носовом трюме, хлынула вода, от взрывов других бомб на полубаке вспыхнул пожар. С дифферентом на нос смертельно раненный пароход погружался… Самураи-стервятники носились в воздухе, расстреливали спасающихся людей из пулеметов. Восемь человек из сорока нашли смерть вдали от родины. Остальные стали робинзонами. День спустя они высадились на шлюпке на дикий остров Большая Натуна, входящий в архипелаг Бунгуран, и прожили здесь около года… И никакие испытания не сломили русских моряков-дальневосточников, только в ноябре 1943 года вернувшихся на родину.
– Их считали погибшими, – рассказывал когда-то друзьям-курсантам Володя Мухачев. – А деду моему, хоть он и потом плавал, хватило впечатлений на всю оставшуюся жизнь. Помню, как он по любому случаю приговаривал: «Вот у нас на Большой Натуне был случай…» Он и сестру мою Наташку иначе как Натуной не называл.
Так и стал Мухачев, который часто пересказывал истории деда, Робинзоном… Самое интересное, что прозвище это стало ходить за ним и на службе, хотя командира пограничного сторожевого корабля «Смелый», капитана 2 ранга Владимира Петровича Мухачева Робинзоном звали, разумеется, только за глаза.
Лишь его однокашник по училищу Афанасий Коршун, который командовал однотипным «Громобоем», мог позволить себе вспомнить старое прозвище, но только на берегу и наедине.
И вот сейчас Афанасий Коршун, видя, как «Смелый» врубил форсированный ход и пошел на немыслимый в данных навигационных условиях маневр, чертыхнулся про себя и едва не закричал в микрофон ультракоротковолновой радиостанции: «Что ты делаешь, Робинзон?!»
Но тут в рубке «Громобоя» раздался спокойный баритон Мухачева.
– Второй! Я третий… Захожу на бомбометание! Объект обнаружен! Отрезаю отход к границе… Как слышите? Прием!
– Слышу вас хорошо, третий, – отозвался Коршун и тут же распорядился: – Право двадцать! Полный вперед! Третий! Выхожу мористее… Буду вас подстраховывать!
– Спасибо, Афанасий, – не по-уставному поблагодарил «Смелый».
И Коршун, и его помощники в рубке увидели, как за кормой бешено летящего по воде «Смелого» стали подниматься похожие на копны сена водяные холмики.
«Лихо он отрезал субмарину, – подумал командир „Громобоя“, стараясь собственный корабль переместить в такую точку, из которой он смог бы исключить всякую возможность для нарушительницы уйти из территориальных вод в открытое море. – Не зря мы с Робинзоном вот уже в третий раз гоняемся за призраком. Хотя иной раз и вспомнишь горьковское в „Климе Самгине“: „А был ли мальчик?“
