За тихой и темной рекой - Станислав Рем

— Как теперь будет, Анисим Ильич? — младший следователь нервно теребил шнурок сорочки, то наматывая его на палец, то разматывая.

— Работы у нас с тобой прибавится как пить дать. — Кнутов обернулся в сторону помещения.

Там внутри, на втором этаже, умные головы решали их судьбу. Жизнь сама внесла коррективы в их дела.

— Учителя, Харитон, нужно найти во что бы то ни стало. До утра. Возьми мой тарантас. Я до участка пешком доберусь. Хочу пообщаться с китайцем. Думаю, старик не всё выложил. Как найдёшь Сухорукова, сразу вези ко мне.

— В участок?

— Нет. В гостиницу. Буду там. Думаю, к тому времени я со стариком уже дотолкую. Возьми в помощь людей. И весь город перерой! Вдоль и поперёк! — рука Кнутова потянулась к сорочке Селезнёва, сжала её так, что материя затрещала. — До утра, слышишь, Харитон? Мне учитель нужен к утру!

— Пора, Владимирович. Кажись, как ты и говорил… началось.

Хмель пропал моментально.

— Что? — молодой человек вскочил, метнулся к лавке, где с вечера сложил свою одежду, и принялся натягивать брюки.

— Вчера обстреляли «Селенгу». Есть убитые.

— Из города сообщили? — тут же спросил Олег Владимирович.

— Мой китайчонок только что приплыл с того берега. Сказывает, перед тем, как обстрелять судно, всем торговцам вышел приказ, запрещающий поездки в Благовещенск. Чуешь, чем пахнет?

— Чую, Семён Петрович. Лошадей запрягли?

— Уже как с полчаса.

— А почему раньше не разбудили?

Картавкин крепкой, мозолистой рукой потёр лысую голову.

— Иногда, Владимирович, и полчаса сна заменят на свете всё что угодно. Я вот что хотел у тебя спросить, да вчера как-то не решился. — атаман замолчал, давая возможность гостю самому сообразить.

Белый застегнул ремень, оправил сорочку, поверх неё надел пиджак.

— Ты, Семён Петрович, всё думаешь, может, тебе подмогу дадут? Чтобы я подсобил? Ведь так?

— Так.

— Не дадут. — Олег Владимирович присел на лавку, принялся обуваться. — В городе от силы сотен пять штыков. Причём плохо обученных тыловиков. Да сотни две казачьих сабель. — Правый сапог с трудом натягивался на ногу, от чего Белый морщился и кряхтел. — А тебе, Семён Петрович, от десятка стариков пользы мало. Единственный выход: держать оборону.

— Это мне и без тебя понятно, — отмахнулся Картавкин. — Ты мне скажи, сколько держать? Сутки? Трое? Неделю?

— Я тебе что, китайский предводитель, чтобы на такие вопросы ответить? — не сдержался Белый.

Сердце его сжалось в маленький, больной комок. Всего-навсего несколько суток… Да за эти сутки вся Марковская может сгореть. А что будет с этим крепким, по-своему добрым мужиком? Хунхузы законов не соблюдают — глумливы по своей нечестивости. И тот прекрасно понимал это.

Семён Петрович опустился на лавку, снова провёл рукой по лысой голове и неожиданно произнёс:

— А ведь я, кажись, понял, кто писульки на ту сторону возит.

— Да ты что?! — Белый схватил табурет и поставил его напротив собеседника. — И кто?

— Всю ночь думал. И так и эдак прикидывал.

— Не томи!

— Тогда, в апреле, через неделю после артиллеристов, ко мне пятеро прибыли. Один — мой ходя, и четверо — с товаром. Приплыли, поторговали, и уплыли. А вот один-то остался. Наши его «дохтуром» окрестили. Болезни разные старик горазд лечить. Я у него пару раз дурман-табак брал. Когда меня рысь поцарапала. Он к нам второй год ездит. Вот он-то, думаю, те писульки ходям и передал.

— Дурман-табак, говоришь? — Белому почему-то вспомнилось лицо штабс-капитана Индурова. — И со многими он общался?

— Откуда мне знать? Я же говорю, на день задержался. А за день, сам знаешь, с кем хошь можно встретиться.

— Понятно. Дурман-табака хоть немного осталось или всё выкурил?

— Мы хоть и неграмотные, — обиделся атаман, — а про дурь сей травы знаем. Лечим мы ею.

— Так осталось или нет?

— Да имеется.

— Покажи.

Семён Петрович прошёл в угол комнаты, открыл один из ящиков комода ручной работы, вынул цветастую свернутую тряпицу.

— Вот.

Белый развернул материю, помял пальцами мятую сухую соломку, понюхал. Сладковатый цветочный запах щекотал ноздри. Белый отвернулся, чихнул, свернул тряпицу.

— И много было такого табака?

— Мало. С горстку. Дорогущий, зараза.

— Да, Семён Петрович, неплохо в вашей станице живут, если позволяют себе опиум употреблять. Скажи, у вас многие такой табак приобретали?

— Да вроде как особой надобности в том не было. Меня-то рысь порвала. Терёху, что третья хата с краю, тоже им пользовали, когда медведь поломал…

— А кому-либо из городских ваш «дохтур» табак продавал?

— При мне нет. А так, кто ж его знает?

— В последнее время никто из твоих в город не ездил?

— Неделю назад. За провиантом да за водкой.

— Доктор ваш перед той поездкой приплывал?

— К нам нет. Так мог в любом месте хоть с кем встретиться. Берег-то длинный.

— Ладно. Так почему — доктор? И от кого послания?

— От кого, Владимирыч, твоя голова пущай болит. А вот почему я на него подумал, слушай. Те, что в апреле приплыли, торговали прямо на берегу. И с ними якшались только наши, станичные. Мой ходя ко мне поднимался. Не спорю. Но он верный человек. Те обмен произвели, по рукам ударили, и давай взад вертаться.

— Куда вертаться? — на лице Белого появилась улыбка.

— Обратно! Главное, в тот же день. А вот дохтуришка-то остался. И благовещенские остались. Он весь следующий день среди них тёрся.

— Среди кого?

— Так в тот день много народу было. У нас ночевали братья Бубновы, были из казачьего полка. Артиллеристы ночь провели у Митрофана. А на следующий день и Рогановские людишки приехали. И Лукьянова.

— Зачем?

— Купцы понятно зачем. Мы как раз им зерно для фуража приготовили. По договору. Рыбу. И мясцо кое-какое имелось. Китайцы чегой-то для товарообмену подкинули. А военные? Кто ж их знает. Говорили, знакомство с местностью.

— А среди офицеров, Семён Петрович, ты такого штабс-капитана Индурова не припомнишь? — на всякий случай спросил Белый.

— Безголового-то? Как же! Был он, вместе со всеми был.

Белый с удивлением посмотрел на атамана:

— Полк всего неделю на довольствии, а ты уже всех офицеров знал? И почему «безголовый»?

— А безголовый по причине любви к дочери Мичурина. Ему бы, дураку, понять: девчонка не его полёта птица, а он всё одно к ней клеится уже как полгода. Две «стрелялки»… как это у вас, в столицах, называется?

— Дуэли?

— Во, они самые… Слава богу, все живы остались.