Пещера чудовищ - Чарльз Робертс

Было восемь часов утра. Грондааль вместе с электриками и со старшим офицером судна спустился завтракать, оставив Брейма одного на его посту около бимсов, на носу, и поручив третьему офицеру вахту на мостике.

Кают-компания была уютная, просторная, красиво обставленная комната с длинным, человек на двадцать, столом посредине. В это утро, вся купаясь в ярких лучах солнца, она казалась особенно красивой, а Грондааль был особенно хорошо настроен. Ведь это же он напророчил хорошую погоду, и сияющий день доставлял ему необычайное удовольствие.

За едой разговаривали о море.

— Я вот уже двадцать лет, как работаю в этом деле, — говорил старший офицер Джонсон, — а еще никогда не видал, чтобы за грапнель зацепился хоть какой-нибудь из затонувших обломков кораблекрушений. Возьмите количество кораблекрушений за один год, помножьте это число на двадцать, и вы получите представление о том, что полегло на дне моря за последние двадцать лет. Ведь это дно, можно сказать, вымощено обломками кораблей. Так уж, казалось бы, должны же они нацепляться на грапнель. А на самом деле, что получается? А? Что вы скажете?

Хардмут, второй специалист-электрик, человек с круглым, наивным лицом, с аккуратной белокурой бородкой, с открытыми, чистыми, как у ребенка, глазами, все время очень внимательно слушавший, вмешался, наконец, сам в разговор.

— Насчет обломков кораблекрушений я ничего не могу сказать, — заговорил он, — но вот несколько лет тому назад я сам видел, как грапнель вытянул нечто гораздо более странное, чем обломок кораблекрушения: он вытащил колесо.

— Рулевое? — спросил Грондааль.

— Нет, колесо от экипажа, бронзовое колесо…

— А позвольте полюбопытствовать, где это оно было вытащено?

— На Красном море.

Хардмут был не только вторым электриком на судне, но и корабельным вралем. А в этот день, несколько позднее, ему представился случай поистине убедиться, что действительность порою бывает куда фантастичнее, чем какая угодно выдумка.

III. Таинственная добыча

Нагасакский конец кабеля к двум часам пополудни был уже пойман и поднят. А ровно без десяти три начали охотиться за владивостокским концом.

Погода, действительно, переменилась. Барометр держался устойчиво, температура поднялась, а от равнин Манчжурии шла влажная, жаркая полоса и легкой дымкой расстилалась по всему Японскому морю. Линия горизонта совсем потерялась вдали за дымкой влажной полосы, а солнце, слегка умерив свое сияние, смягчило и остроту своей знойности; ветер же совсем затих, точно его никогда и не бывало.

Брейм, скинув пальто, смотрел за работой, стоя на своем обычном посту. И, хотя дело шло великолепно, он все-таки все время был не в духе из-за жары и, кроме того, он испытывал напряженное состояние человека, гонящегося за призом большого кубка. Если только ему удастся поймать и выловить на борт владивостокский конец кабеля, положим, хоть к пяти часам, то, значит, вся работа закончится в один день, а это уж будет поистине неслыханно славным делом.

Грапнель был спущен в море, и наполовину уже было закончено первое испытание дна, когда указатель на динамометре, определявший до того напряжение в две тонны с четвертью, вдруг одним махом перескочил на восемь тонн, продержался так с секунду и опять, сразу же, упал до шести…

Затем стрелка прыгнула на десять тонн, через пять секунд взвилась до пятнадцати, потом упала до семи, снова поднялась, показала двенадцать и снизилась до пяти.

Стоявший у барабана Стеффансон, человек вообще малоразговорчивый, как только увидал все эти скачки динамометра, сейчас же окликнул Брейма и спросил его, что это могло бы значить.

Если бы был пойман кабель, то на динамометре это отразилось бы медленным, но устойчивым подъемом показателя напряжения. Если бы грапнель попал на скалу или на подводные растения, то стрелка могла бы, действительно, сделать скачок, но, как только грапнель освободился бы, она сейчас же упала бы до своей нормальной высоты.

Могло бы, конечно, случиться и так, что грапнель, тащась по морскому дну, встретил бы последовательно на своем пути несколько препятствий и одно за другим преодолел бы их, но тогда стрелка, в конце концов, все-таки водворилась бы на линии нормального напряжения, а не скакала бы подряд, то на шесть тонн, то на семь, то на пять.

— В чем тут дело? — спрашивал Стеффансон. Брейм ничего не ответил ему. Он сначала остановил двигатель, потом на несколько оборотов снова пустил его в ход.

Он наклонился и приложил ухо к канату. По звуку в канате он всегда мог распознать, на что наткнулся грапнель, — на скалу или на кабель. Но то, что он услышал сейчас, было для него совершенно новым: заглушенные, отрывистые звуки, словно биение какого-то гигантского сердца, слышное издалека.

Этот канат был точно стетоскоп35, передающий смутный намек на биение сердца самого мира. Брейм выпрямился.

— Рыба! — крикнул он Стеффансону. — Мы напали на рыбу. Вот увидите…

— Рыба? — переспросил Стеффансон. — Что же это за рыба длиною больше мили?

Но Брейм, по-видимому, не расслышал вопроса.

— Сколько еще каната у нас на барабане? — крикнул он.

— Не больше полумили, — был ответ.

— Скажите Джонсону, — чтобы он подкатил еще две мили каната и чтобы скрепил его с этим! — крикнул Брейм. — Андерсен, станьте-ка у машины. Стеффансон, следите хорошенько, чтобы барабан вертелся ровно. Чтобы никаких зацепок не было.

Едва успел он это договорить, как закинутый в море канат вдруг подался вперед и, став под острым углом к воде, взбурлил вокруг себя кольцо расходящихся волн. Гигантская ли рыба или что-то другое, словом, то, что было там, внизу, теперь ринулось куда-то вперед.

— Разматывайте понемногу! — крикнул Андерсену Брейм, и, едва только заслышались звуки громыхающего пустого барабана, как он буквально в два прыжка очутился уже на палубе, перебежал ее, и взвился по лесенке на капитанский мостик.

Отсюда он мог следить сразу и за динамометром и за канатом впереди него. Здесь у него под рукой было управление главной машиной, и с этого места он легко мог давать Андерсену распоряжения о подъемном аппарате. На этом месте он был полным хозяином всего механизма, а в то же время у него, как у рыболова, были в руках и удилище и катушка лески. И, как ни сильны были в нем инстинкты спортсмена, однако, двигала им в это время вовсе не его охотничья страсть. Сейчас ему просто хотелось прежде всего спасти канат, так как он хорошо видел, что внизу совершается что-то далеко не шуточное и что канат может лопнуть, а ведь он знал, что полторы мили свитого из стальной проволоки каната стоят хороших денег.