По повестке и по призыву . Некадровые солдаты ВОВ - Юрий Мухин

Как я ел, верней, закусывал, было бы интересно понаблюдать со стороны — голоден, выпил, да и еда (теперь такой нет), как говорил Райкин: «Вкус специфический». Она ест мало, а все рассказывает, несколько раз повторила о костюмах, сообщила, что у них с мамой есть корова, ножная швейная машинка, свинья с поросятами и кабан, к рождеству резать будут. Видит, с меня толку нет, опять сбегала в другую комнату, опять принесла такую же чекушку, опять так же разлила, опять выпили. Я уже голод уморил (наелся, видать). Она на матерь: «Мама, выкиньте лушню в колодец». Мама быстренько за карабин и к двери, я ее за руку — не надо! — и поставил наместо. Молодуха уже напрямую: вон у Таси живет уже сколько дней, у Веры, у… и начала перечислять, сколько вдов снова стали не вдовами. Я вижу, что уже засиделся и надо торопиться, встал, надел шинельку, фуражку, набрался храбрости и заявил: «Спасибо вам большое, остаться не могу, на обратном пути зайду». Маминого голоса за все время так и не слыхал, стоит у печи, работает рогачами, исполняет просьбы дочери, а дочь на прощание еще спросила: «А откуда ты родом?» Я ответил: «С Черниговщины». «Так куда же ты идешь, что ищешь, оставайся, скоро война кончится, мы съездим к твоим». Вышел, никто меня не провожал. Идти тем же путем обратно далеко, чего доброго и с немцем встретишься, а напрямик через огород — вон он рядом мост. Решил напрямик, вышел за сарай, а там через огороды глубокий противотанковый ров, влезешь — не вылезешь: грязь! Между собой жители общаются, и должна быть кладка, но где она? Из соседнего двора из сарая вышел «дед»: усы, бородка. Спрашиваю: «Дед, а где здесь кладка через ров?» — «Аты, солдат, ищи не кладку, а молодицу». «Нет, — говорю, — мне нужна кладка через ров». — «Ну, раз ты такой дурак, то вон за сараем, что сзади тебя, и кладка будет».

Через кладку, по огородам быстро спустился к мосту, а его уже собираются расстреливать, чтобы немца задержать: поставили гаубицу, а снарядов нет, но я, когда спускался, видел, что из леса выезжает зарядный ящик. Перешел я, подвезли снаряды, и мост расстреляли. И так вышли мы из Харьковской области где-то северней в Курскую и опять вернулись в Харьковскую, в Волчанск. А деревня, где меня «сватали», называется Старицы. (Теперь это Белгородская область.)

Первая зима

Не знаю, почему, но в Волчанске мы не задержались, хотя уже наступили стужа, морозы, снег, грязь кончилась, казалось бы — держись тепла, не выходя на холод, так нет, толи инерция сказалась, то ли немец уговорил, но мы двинулись на восток. Пробежали километров 30–40 до деревни Захаровка, остановились, огляделись, а сзади ни одного немца не видать. В колхозном саду, что рядом с деревней, на южном склоне, разместили батарею, окопались, установили пушки, вырыли себе окопчики и сидим, ждем день, два, неделю, другую, а холод, неудобства, и вдруг кому-то приходит мысль, а не вырыть ли нам для батареи землянку? Мысль понравилась, и закипела работа: кто долбит мерзлую землю, кто с колхозных построек лаг заготавливает, а мне как технику-механику по тракторам, автомобилям и сельхозмашинам поручено было изготовить отопление. В пустой бочке вырубил одно дно, прорубил окно для дров, другое — пониже и поменьше — для поддувала, между ними сиденье, которое снял из жатки-сноповязалки, и получилось прекрасное место для огня, трубы тоже на мехдворе нашлись. К вечеру землянка готова. Печка стоит в конце прохода, ходим во весь рост; справа ложе для спанья, капитально вымощенное соломой, потолок — поверх досок солома и земля. Затопили… какая благодать! — тепло, просторно, удобств хоть отбавляй, на печке-бочке поджариваем мерзлые куски хлеба — какая вкуснятина!!! Ей-ей, такое не всем доводилось вкушать. Печка красная, ближайшие от нее уже отодвигаются и просят меньше топить. Все поразделись до нижнего белья — за сколько-то месяцев! Если и есть рай, то он был в той землянке. И вот, когда уже кто уснул, кто не успел, вбегает посыльный из штаба: отбой, идем на Волчанск! Расставание с той землянкой, поверьте, было больней, чем с родным домом.

За сутки-двое мы в Волчанске. Каким мы его оставили, таким он нас и встретил: тихий, мирный, сонный — боев мы не вели, там все было спокойно. Как позже выяснилось, какая-то пехотная рота, как и мы, прозябала в окопах и решили погреться в городе. А ночью вошли немцы и хорошо их поколотили, кто уцелел, убежал за Донец, и мы пришли в подкрепление. Наша батарея расположилась на восточной окраине, а мы — кто дежурил, был или у пушек или на НП, а свободные — на квартирах. Я был на постое в доме у деда с бабкой. Освоились, стали проведывать друг друга, я уже знал фамилию своих хозяев — Сивожелезовы. Как-то меня спрашивают соседи, а у кого ты, солдат, проживаешь? Отвечаю — у Сивожелезовых. У Волкодавши? — переспрашивают. Нет — у Сивожелезовых! Они смеются и рассказывают.

Тогда их дом еще был самым крайним, хорошим забором огорожен двор, у них была и живность, и сено для коровки. Вот в один из вечеров дед и говорит бабке: «Ты сходи, надергай клюшкой сена и дай коровке, я не успел». Бабка вышла, взяла клюшку и к скирде, а там собака здоровенная оскалилась, бабка на нее клюшкой, собака на бабку, бабка попала клюшкой в пасть, а выдернуть не может, и таскают друг друга по двору. Дед ждал-ждал — нет бабки, выходит, а она на клюшке волка держит. Дел добил волка и сказал, что это не собака, а волк, воттогда бабка и испугалась. С тех пор, по-уличному, ее и называют Волкодавша.

Зимовали мы в Волчанске, можно сказать, с фрицами по-мирному, вздумалось было нам Старицу взять, а они нам не дали.

Рассказывали пехотинцы. Вошли в деревню тихо ночью, заходим в один дом — никого, в другом спрашиваем хозяев: «Немцы есть?». «Нет», — отвечают, — а из-под кровати автоматная очередь. Забросали гранатами, и все, а вот в деревне, что чуть в тылу у нас, в лесу, — там мы многих немцев тепленькими взяли. Жители помогали: были случаи, что немцев прятали в подвалы, закрывали, а потом нам сообщали. Там немец зверствовал, обирал, казнил, а в Старице, как в прифронтовом селе, он жителей не притеснял.

Не вышел у нас номер со Старицами, батарея немного переместилась ниже по течению, там было село Огурцово. Выше села на склоне лес, ниже Донец. Мы — напротив, опять в окопах, блиндажах.

Был случай, быть может, один-единственный в истории войн. Зима, лес лиственный, листья опали, да еще склон, нам все видно. Что-то там на самой кромке леса вверху немцы задумали сделать. Собралось их человек 15, развели костер, мы сообщили командиру батареи. Первый комбат был тяжело ранен в первом бою, а этого мы называли «приблудный». Он капитан, нам его прислали во время отступления. Сибиряк, фамилия — Пипкин. Бывало, на привале разведем костер, соберемся вокруг. Греемся, а он нет — не сядет, ходит, носит дрова, размахивает накрест руками и бьет себя по лопаткам, говорит: «Вот вы согреетесь, а чуть от костра отойдете, вам еще холодней станет, а выдвигайтесь, как я, и не простудитесь, и не замерзнете».

Так вот, подходит комбат к буссоли, посмотрел и передает по телефону на батарею пятой пушке — гаубице — приготовиться к стрельбе. Эта пушка не наша, бог весть, как она попала в нашу батарею, у нас горно-вьючные орудия 76-мм, а это гаубица 122-мм. Батарея пристреляна, он по карте уточнил данные и передал их гаубице, скомандовал: «Огонь!» Батарея стояла сзади нас, выстрел слышим над головами; полетел, шавкая, снаряд, вдруг немцы там в лесу забегали, залегли, а костер взмыл в воздух! Надо же, снаряд угодил прямо в костер! Просим комбата: «Повторите!» — отвечает: «Такое не повторяется, это бывает раз в жизни и далеко не со всеми». Когда стало смеркаться, мы видели, как пришли немцы с носилками и вынесли 9 трупов. После этого немцы рассердились, начали понам постреливать, но мы в земле, и нас так просто не возьмешь.

Нам обидно — они в деревне, а мы опять на голом месте! И опять же находчивость помогла: а давай-ка мы сожжем им деревню! Начали стрелять по домам трассирующими, сколько успели — до вечера сожгли, остальное, думаем, допалим завтра. Наутро смотрим, все дома голые, только лаги белеют на крышах — немцы солому за ночь с крыш сняли.

Долго мы простояли у Волчанска, но где-то в январе-феврале 42-го пошли брать Белгород. Помню, перед этим недели две простояли в деревне, в которой всего две фамилии. Мы познакомились с жителями. Нас жалели женщины и девушки, и вот как-то возвращаюсь с НП, которое было километрах в 5 отсела, встречает девушка, дочь хозяйки, у которой я жил, и со слезами на глазах говорит: «Куда же вы уезжаете, завтра пойдете в бой!» «Откуда ты взяла?» — спрашиваю. «Ваш комиссар по секрету сообщил». Кончилось тем, что комиссара батареи разжаловали, и он попал в мое подчинение старшим разведчиком-наблюдателем. Был комиссаром недотрогой, а, став рядовым, оказался хорошим парнем, мы с ним подружились. Ну, это к слову, а по правде комиссар девчонкам не наврал. Через сутки в ночь мы тронулись в путь. Не помню, где шли, но остановились в одной деревне, которую оккупировали немцы. Их оттуда выбили, дома разбиты, мороз неимоверный, и наш взвод занял на время привала один из домов, в котором ни окон, ни дверей. Внесли соломы, на нее легли отдыхать, скука-тоска неведения: не знаем, где мы, куда идем, что нас ждет?