Пути непроглядные - Анна Мистунина

– Ты! – ее голос сорвался, и вместо крика вышел тонкий оскорбленный визг.

Не обнаружив на привычном месте ножа, Игре прыгнула и, повалив Рольвана обратно на пол, схватила за горло. Уперлась коленями ему в грудь и принялась душить.

Отрывая от своего горла вцепившиеся пальцы, он с удовольствием отметил, что к ним возвращается сила. Его все еще разбирал смех, удержать который не было никакой возможности. Крепко держа ее за руки, он с трудом выдавил между приступами хохота:

– Получилось, Игре! Получилось!

– Что?! – она задохнулась от гнева, и потому Рольван успел ответить прежде, чем на него обрушился поток оскорблений:

– Я это сделал, чтобы вернуть тебя! Ты была безумна, помнишь?

– Что? – воскликнула она снова, но замолчала и с недоумением огляделась вокруг. – Где мы?

– В Гиде. На постоялом дворе, где вы были с Гвейром. Я привез тебя сюда. Разве ты не помнишь?

– Нет, – ответила она после паузы.

Вырвавшись из его рук, вскочила. Вернулась к кровати, принялась натягивать штаны. Рольван сел на полу, поправляя собственную одежду и все еще улыбаясь – к счастью, за окном уже стемнело и Игре не видела его лица. Сверху донесся ее хмурый голос:

– Почему сюда?

– Гвейр упоминал колдунью, которая помогла тебе в прошлый раз. Я думал найти ее. Но она умерла. И поэтому я… Игре, я просто не знал, что еще делать!

– Ехать к Аске, вот что! Как ты не догадался, идиот?!

– Игре… – Рольван хотел было встать, но передумал, решив, что безопаснее оставаться на полу, пока ее гнев не пройдет. – Я догадался бы. Но Аску забрали стражники. Прости.

Игре ахнула:

– Из-за меня!

– Не знаю, – солгал он. – Может быть, и нет.

Если он и надеялся, что случившееся с Аской отвлечет ее, ничего не вышло. Игре закончила одеваться и резко спросила:

– Где мое оружие?

– Отдам, только успокойся сначала, ладно? Игре! Ну, я же всего лишь хотел помочь!

– Помочь?! – она вновь задохнулась от гнева. – Ты, ты… Да с чего ты вообще взял, что это подействует?!

– Игре, – напомнил он очень осторожно. – Это подействовало.

– Не знаю, почему!

На сей счет у Рольвана имелась пара соображений, но он благоразумно смолчал. Вместо этого попросил:

– Подумай сама. Мы были вдвоем столько дней, и ты была… как младенец, ничего не понимала. Если бы я хотел… хотел так с тобой поступить, я мог сделать это давно, а не тащить тебя сюда.

– А ты, значит, не хотел? – прозвучало язвительно, с вызовом. К ней быстро возвращались прежние повадки, и это было прекрасно.

– Нет! Игре, я хотел заслужить твое прощение. Хотел, чтобы ты забыла, как мы были врагами, чтобы… полюбила меня, как я тебя. А вместо этого снова тебя обидел. И ты думаешь, мне это по душе?

– Да как ты мог вообще думать, что я смогу тебя – тебя! – полюбить?! – последнее слово она выплюнула, как что-то отвратительное, случайно попавшее в рот.

– Не сможешь, значит, не сможешь, Игре, разве я о чем-то прошу? Ну же, хватит уже ссориться. Мы потеряли уйму времени, а нам еще столько нужно сделать, что…

– Нам? – перебила она возмущенно.

Но у Рольвана на это уже был готов ответ.

– Конечно, разве ты забыла, что собираешься отправить меня за Гвейром? Или, думаешь, найдется еще один такой глупец, чтобы согласился пойти ради тебя во Врата?

Это подействовало, во всяком случае, она замолчала. Рольван прибавил, закрепляя свою победу:

– А я ради тебя сделаю все, что угодно, видишь, я тебе нужен. Скажи, ты получила ответ, которого ждала? Можешь открыть Врата?

Она молчала еще долго, прежде чем неохотно заговорить:

– Да, могу. Боги ответили сразу, нужно было только прийти и попросить…

Рольван ухмыльнулся в темноте:

– Попросить прощения?

– Да.

– Значит, тебе известно, что это такое? Если боги прощают тебя, разве и тебе не следует…

– Заткнись, – велела она. – И отдай мое оружие, я… уже успокоилась.

Спать на полу оказалось еще неудобнее, чем на земле. Не сказать, чтобы Рольвана это сколько-нибудь заботило, жесткие постели были ему привычны еще с монастырского детства. Но то, что Игре так решительно не пустила его на кровать, не обращая никакого внимания на все доводы – Рольван клялся даже не пытаться прикоснуться к ней, напоминал, что по дороге сюда они каждую ночь спали рядом и ничего не случалось, – это было обидно. Раздосадованный, он натянул на голову одеяло, которое Игре милостиво ему отдала, и молчал, зная, что она не спит, что ей многое нужно узнать о прошедших днях, обо всем, что произошло у источника и после. Но дрейвка не собиралась первой начинать разговор. Когда же он наконец решил, что обижаться на Игре – все равно что сердиться на ветер или дождь на их дурной нрав, и хотел заговорить с нею, она уже спала тихим сном без всяких кошмаров.

Рольван попробовал тоже заснуть, потом плюнул и, не выдержав, отправился вниз, в общую комнату, откуда, несмотря на позднее время, доносились звуки веселой пирушки. Дверь он на всякий случай запер снаружи.

За время своего знакомства с дрейвкой Рольван успел убедиться, что беды и неприятности подстерегают ее буквально на каждом шагу. Что и говорить, если первое из случившихся с нею несчастий причинил он сам и с тех пор постоянно оказывался свидетелем все новых и новых. Не было никаких причин думать, будто бы теперь пойдет иначе. Потому он с самого утра, как выехали за ворота постоялого двора и отправились знакомым путем к югу, начал подозрительно глядеть по сторонам и готовиться к худшему. В каком бы обличии ни явилась за нею очередная напасть, будь то отряд дружинников эрга или самого тидира, недовольный чем-нибудь языческий бог или вооруженные мечами и молитвенниками слуги Мира, получить Игре они смогли бы, только переступив через его бездыханное тело.

Вдохновленный собственной решимостью, он бодрился изо всех сил и даже принимался время от времени насвистывать похабные солдатские песни, что было непросто, учитывая жуткое похмелье, от которого впору было забраться под ближайший куст и пусть бы весь мир проваливал хоть в самый Подземный мрак, и отчужденное молчание Игре.

Прах бы побрал эту девчонку! Сколько еще она собирается его мучить? Разве он, Рольван, не делал для нее все, что только возможно, не заботился о ней и не защищал ее? Разве это не он помог ей превратиться обратно в человека, и, чего уж там, разве не его действия вернули ей разум? В конце концов, – тут он оборвал свист и шепотом выругался, потом засвистел еще громче и фальшивей – разве сделал он вчера что-то помимо того, что испокон веков происходит между мужчинами и женщинами и разве сама она под конец не разделила с ним наслаждение? Так на что же она теперь злится?

Погода стояла ясная и светлая до отвращения. Даже близость леса, молчаливо вздымавшегося по обе стороны дороги, не давала прохлады. Жар, как от повисшей над головой огненной сковородки, усиливал тошноту и тяжелую головную боль. Пара состоятельных торговцев шерстью и совместно нанятый ими телохранитель, вчерашние приятели по ночной пирушке, судя по всему, сочли его каким-то никогда не пьянеющим сверхчеловеком с бездонным животом – и действительно, в количестве выпитого Рольван превзошел самого себя, но забыться так и не смог.

Похмелья это, впрочем, не отменяло, что могло бы послужить ему уроком, не будь он уже сыт по горло всякими уроками. Он знал по опыту, что лучше всего прочищает голову опасность и если случится идти в бой, от похмелья не останется и следа – до тех пор, правда, пока все не успокоится. Пока же никакой опасности не наблюдалось, хотя Рольван не переставал ее ожидать. Встречные – добрая половина их сопровождала груженые шерстью повозки, ибо как раз закончилась пора стрижки овец – не обращали никакого внимания на двух путников, и даже прогрохотавший мимо вооруженный отряд лишь потеснил их с дороги и умчался прочь.

Вместе с памятью и дурным нравом Игре вернула себе и привычку распоряжаться, ни с кем не советуясь. В другое время Рольван, возможно, не удержался бы и затеял по этому поводу ссору, теперь же ему было все равно. Он покорно следовал за дрейвкой, ведя в поводу груженого поклажей Гвейрова коня, насвистывая и не забывая глядеть по сторонам. А если вид у него при этом был не слишком внушительный, то и дама, что он подвязался охранять, выглядела не лучше, награды же за преданную службу не ожидалось вовсе. Если, конечно, не принимать за награду грубость и равнодушие – уж этого-то ему доставалось сколько угодно.

– Не свисти, – сказала Игре, оглянувшись. – Невозможно слушать.

Проснувшись, она первым делом потребовала воды и мыла, а затем выгнала Рольвана из комнаты. Теперь ее вымытые и расчесанные, но все равно непослушные волосы сияли нестерпимо-медным блеском. Казалось странным, что сегодняшнее чересчур яркое солнце еще не расплавило их.