Альтер эво - Анастасия Александровна Иванова

похожа на выстиранную в машине сову. А гостю хоть бы хны: улыбнулся и протянул ей подставку с двумя стаканчиками из кофейни на углу. Майя с пару секунд тормозила, потом пригласила пройти в комнату. Предложила кофе. Ай, молодца, блестящая работа мысли.

Теперь она чувствует себя так, будто только что с треском провалила первое свидание, потому что Давид пару раз окинул ее взглядом с головы до ног (спортивный костюм и кроссовки, все очень корректно), а теперь молчит как рыба. Очень глупо, ей бы сейчас о деле волноваться. Но она не волнуется. Слишком не выспалась.

Электричка тоже пустая: в этот час из молла вряд ли кто-то куда-то поедет. Ну, может, рыбаки какие-нибудь. Майя замечает парочку в дальнем конце вагона: в болотных сапогах до самых бедер и ветровках расцветки палой листвы, с рюкзаками и снастями в брезентовых чехлах. Давид смотрит в окно, погрузившись в свои мысли, и ей тоже ничего не остается, кроме как.

Теперь у Майи в два раза больше проблем, чем полминуты назад, потому что, во-первых, Степан больше не стоит рядом, а во-вторых, тарзанку ей протягивает Аня. А как бы сильно Майя ни боялась прыгать, этой рослой хомячихи с бесцветными ресницами и вечно надутыми щеками она боится еще больше.

Майя пытается напустить на себя бесшабашный вид, берет тарзанку, отступает на два шага и отталкивается – неудачно, слишком слабо. Она сразу понимает, что не долетит до твердой земли. Просучит ногами по глине и поедет назад. Степану ее не удержать.

Майя чувствует ледяную руку ужаса, сжимающую ее живот изнутри. По сути, она уже упала. Осталось просто разжать руки.

Спустя полчаса Степан доводит – доволакивает – ее до дома. Начиная с этого дня она раз и навсегда становится отщепенкой, потому что всем, кто видел ее тогда, в пруду, очевидно: она сумасшедшая. Она кричит и кричит, не переставая. Дома приходится вызывать врача: Майя впадает в ступор, у нее давление, как у амфибии. Пруд оказывается бездонно глубоким, и на дне его фосфоресцируют какие-то точки и клубятся чьи-то щупальца. Из зияющей пропасти восстают жуткие твари, вода вокруг них закручивается в воронки, она горячая и пахнет, Майя окунается с головой и тут же зажмуривается, но даже сквозь веки видит – ужас, ужас, мрак.

Именно в этот момент оксана на запястье, в кармане, в другом кармане, на груди и в ухе Майи начинает истерить на тему «внимание, вы покидаете зону покрытия, нахождение на территории, не обеспеченной страховым покрытием, категорически не рекомендовано», и Майя отключает уведомления. Сама оксана, понятное дело, останется включенной, будет следить за каждым ее шагом и передавать данные куда надо, но от этого никуда не денешься. Не оставишь же смартфон дома, а где один смарт – там и все прочие гаджеты.

После того случая она начинает время от времени видеть (и обонять, и чувствовать телом, кожей) то, чего нет. Но Майя себе не враг и не говорит никому, хоть и подозревает, что Степан подозревает. К сожалению, по большей части вещи, которые она видит, мрачны и пугающи, и это делает остаток ее детства не очень счастливым. Она кое-как доучивается в школе, за два класса до ее выпуска случается день «К» и начинается вся эта история с пожизненным государственным кредитованием, Степан подал документы заранее, но оказывается, что на тот вуз средств не хватит, родители открывают им с Майей все доступные линии – одним словом, конец детства, конец фантазий. И фантазии уходят.

Только лишь этой ночью Майя вспоминает, когда они вернулись.

Электричка замедляет ход, рыбаки в конце вагона встают и почему-то начинают раздеваться. То есть не то чтобы раздеваться – скорее, перевоплощаться. Они снимают камуфляжные панамки на шнурке, избавляются от болотных сапог, меняя их на высокие штурмовые ботинки, и тут же делаются похожими на кого-то другого. В смысле, вовсе не на рыбаков. Майе даже начинает казаться, что в длинных и узких брезентовых чехлах у них вовсе не снасти. Странная мысль: а что тогда?

Один из рыбаков бросает в ее сторону быстрый и якобы равнодушный взгляд.

Майе неуютно, она елозит на сиденье и обращает на себя внимание Давида.

– Что?

– Вон те двое, – шепчет Майя, прикрывая рот рукой, будто зевает. – Понимаешь, они только что…

– А-а. – Давид пожимает плечами. – Ну да. В молле слишком дорого появляться в таком виде, ты же знаешь.

Майя знает прекрасно: некоторые формы одежды и атрибутика ИИ-отцензурены как усиливающие социальное напряжение. Включая, но не ограничиваясь религиозными, милитаристскими, экстремистскими, националистскими и в целом оскорбительными аутфитами. Именно поэтому у себя на работе Майя носит совершенно дебильный, по ее мнению, наряд: голубую блузку с кастрированной женской версией галстука и эластичные брюки на штрипках. И не представляет, как Давид обходится со своими татуировками – впрочем, она ведь особо не разглядывала: возможно, они прославляют исключительно гуманистические ценности.

Напрягающую одежду фиксируют уличные камеры, потом по личным кабинетам заемщиков рассылаются штрафы. Майя одного не понимает: зачем этим псевдорыбакам вообще понадобилось в молл в таких провокационных костюмах?

– Может, у людей не во что переодеться? – улыбается Давид. – А может, они не считают, что должны. Это и наша, кстати. – Он подхватывает рюкзак, ловит озадаченный взгляд Майи, вздыхает. – Ну что, не понимаешь?

– Не понимаю, – признается Майя, шагая за ним к выходу из вагона.

Она тоже взяла рюкзак, хотя зачем – неясно. Внутри – бутылка воды и засохший с пару лет назад блеск для губ в мелком наружном карманчике.

Они с Давидом сходят на платформу. Рыбаки, которые теперь уже очевидно не рыбаки, а какие-то вообще солдаты, энергично топают в сторону приземистой коробки вокзала. Вокруг… странно. Вокзальное здание единственное кажется современным, стандартизированным, полипластовым – как корпуса молла. Позади него Майя видит дома, какие-то постройки, совершенно разнобойные, старые, из разных эпох. Вот в похожей пятиэтажке они жили в детстве.

Давид берет ее за плечо и решительно направляет в нужную сторону:

– Пойдем по порядку. Ты, вообще, знаешь, что у нас тут война была?

2

Марк стоял по колено в неоновом свете, в молочно-лимонной субстанции, которая клубилась под ногами и неощутимо, бесплотно обступала икры. Там, где заканчивался свет, разливалось глубокое акварельное море фиолетового и лилового. Оно начиналось от поверхности неона и не заканчивалось нигде, сколько ни запрокидывай голову. В лиловой заливке глазу было не за что зацепиться, расстояния не определялись, масштаб отсутствовал. Время от времени в пурпурных разводах мерцали искры – не то разряды статического электричества, не то автокинетический эффект.