Незнакомец (СИ) - Стасина Евгения

Мне жаль моего Незнакомца. Возможно, это не лучшее чувство, сейчас заглушающее собой целый ворох других, но избавиться от него не могу. Ни вчера, когда едва не бросилась за ним вдогонку, готовая наплевать на собственные убеждения и вновь застелить диван в своей гостиной, ни сегодня, когда хмурый и явно невыспавшийся, он перешагнул порог моего кафе. И чёртовы грузчики, нанятые Волковым без моего ведома, перестали меня волновать, и даже сам Артур, к которому теперь я отношусь с настороженностью, отошёл на второй план.

 Глянула в печальные глаза и чёртова тоска вновь сжала свои пальцы на моём горле – не продохнуть теперь. Только и остаётся, что задыхаться от собственного бессилия…

К чёрту всё! Отмираю, уже всерьёз вознамерившись вклиниться в мужскую беседу, которой, кажется, не видно конца, и, недобро глянув на бармена, в ладоши хлопаю:

– Марш на своё место!

Есть хоть какой-то толк от Волкова. Мебель повысил, моего повара довёл до увольнения, стены вот-вот выкрасит в какой-то жутко унылый цвет, зато Юльку перевоспитал. Раньше мне её силой пришлось бы от косяка отрывать, а сегодня сама идёт: коробку с пола подхватывает, стопку старых газет на бар тащит. Разве что ворчит привычно, обиженно надувая и без того пухлые губы:

– Вот ты взъелась! А я, между прочим, для всех стараюсь! – заворачивает кружки в бумагу, тут же отправляя их на дно картонного короба, и, перейдя на шёпот, информацией делится. – Он, между прочим, барную стойку решил снести …

– Как?! – мы с Сенькой глаза от ужаса округляем, а она свои к потолку закатывает:

– А вот так! Половины слов я не разобрала, но что концепция наша меняется в корне, уверена. Саш, ты же меня теперь не уволишь? Я ведь не только с кофемашиной справиться могу! Мне работа страсть как нужна!

За учёбу на заочном отделении отстёгивать и небольшую комнатку в коммуналке оплачивать. Господи, в очередной раз во всё горло заорать готова: и зачем я, вообще, согласилась? Доверила своё детище непонятно кому! Ведь что повар Артур хороший я не сомневаюсь, а как человек… Да даже Глеб в нём неуверен!

Впрочем, как и в жене… Вспоминаю наш вчерашний разговор и поникшие плечи тру: он, может быть, и готов по их правилам играть, а я вроде как не нанималась. Зайду сейчас в собственный кабинет и прямо в лоб спрошу, какого чёрта этот боров здесь расхозяйничился! Имею же право?

Наверное, только у судьбы своё видение моего будущего: я на пятках разворачиваюсь, всерьёз решив внести хоть какую-то ясность в происходящее, а где-то за моей спиной колокольчик звенит. Тот самый, что уже не первый день без дела болтается над входной дверью… Обычно его звон во мне радость пробуждает, а сегодня зябко. И от сквозняка, мгновенно пробежавшего по залу, и от смутно знакомого голоса, что явно обращается ко мне:

– Александра? – я губу закусываю, а мужчина, сбив с ботинок налипший снег, по застеленному пакетами полу топает:

– Еле отыскал это кафе! Хорошо ваш сосед подсказал, где вы работаете.

Слава. Обходит меня, на ходу расстёгивая простой чёрный пуховик, и, широко улыбнувшись, пятернёй смахивает с макушки снежинки. Свеженький, довольный, совершенно обычный и ничем не примечательный мужчина – полная противоположность своему брату, что прямо сейчас скрыт от наших глаз украшенной иллюстрацией пончиков стеной.

Господи, и что мне теперь делать? Что говорить, ведь недавно обрётший семью Глеб Ковалевский должен быть где угодно, но только не здесь! Не рядом со мной, не в этом городе, где его жизнь едва не оборвалась…

Улыбаюсь натянуто, испуганно покосившись на дверь коморки, и нервно одёргиваю жилетку.

– Здравствуйте, – вместо того, чтобы сразу его прогнать. Только есть ли в этом какой-то смысл, если в лучах январского солнца, аккурат под окнами моего кафе, красуется чёрный Гелендваген? Вряд ли, ведь не заметит его только слепой.

– Я к вам по делу, – а мой гость на слепого совсем непохож, пусть к окну так ни разу и не обернулся. Останавливается в паре шагов от меня и, не тратя время впустую, едва ли не силой пихает в мои подрагивающие от волнения пальцы букет полевых цветов:

– От мамы. Не думайте, что она вас забыла. Присесть можно?

– Конечно, – сама семеню к стене, хватая первый попавшийся стул, и, поставив его перед Славой, крепче сжимаю в руках перевязанные лентой стебли. Сбежать хочу, только куда? Домашний адрес знают, теперь и рабочий для них не секрет… Господи, да с такими темпами секретов у меня, вообще не останется, ведь чем чаще он поглядывает в окно, тем бледнее становлюсь я. Не дышу, даже тогда, когда вместо закономерных вопросов о Глебе, он принимается о семье рассказывать:

– Так вот, у нас сегодня небольшой праздник. Отца из больницы выписывают, брат потихоньку приходит в себя, Рождество на носу… Чем не повод отпраздновать?

– Действительно, – киваю, не слишком-то понимая, куда он клонит, и перекладываю тяжёлый букет в другую руку. – Только при чём здесь я? Да и цветы… Правда, это уже лишнее.

Теплее от них на душе не стало, от гордости засиять не хочется… Хочется спрятаться подальше и больше никогда не встречаться ни с кем, у кого от улыбки на щеках проступают ямочки. «Как у моего Незнакомца» – мелькает где-то в укромном уголке подсознания и лицо привычно начинает пылать.

– Бросьте, мне было нетрудно. Тем более что приехал я вовсе не из-за букета. Саша, – он забрасывает ногу на ногу, устраивается на стуле поудобнее, а я голову втягиваю в плечи, каждой клеточкой своего тела предчувствуя грядущую катастрофу. Ведь заговорит, и наверняка ничего хорошего для себя я не услышу…

– Для полного счастья нам не хватает лишь вас – одно предложение, а я едва не роняю букет, лишь чудом успев прижать благоухающие цветы к груди. От их аромата голова кругом, от того, какой настойчивостью горят чужие глаза, колени подкашиваются: теперь уже не убегу. Ни тогда, когда, предчувствуя моё сопротивление, Слава пускает в ход тяжёлую артиллерию:

– Глеб не говорил вам, что наш отец слёг, едва узнал о его исчезновении? Сердце слабое, всё-таки не молодой уже… Еле оклемался. Саша, уважьте стариков, ведь для них  вы теперь настоящая героиня. Мама каждый вечер только о вас и говорит. Чего доброго, сама заявится…

А уж тогда точно не отвертеться… Веду плечом, в надежде прогнать сковавшее меня оцепенение, да только толку от этого никакого: в горле пересохло, ноги не слушаются, сердце вот-вот в пятки уйдёт. От одной только мысли, что если я не найду в себе сил дать отпор, не заставлю его понять, что в этом ужине нет никакого смысла, к вечеру наверняка упаду без чувств, не выдержав испытания Марининой благодарностью… А она наверняка благодарить начнёт, чтобы там Глеб себе не навыдумывал… За его жизнь, за дурацкий блок сигарет, за Герду, и за футболку жуткую с безобразным смайликом… Стоит только представить, с каким восхищением она вновь воззрится в моё лицо, и способность говорить сама собой возвращается:

– Что вы?! Я не могу!

И не хочу, господи! Никакого права не имею переступать порог дома, в котором живёт семья, которую я едва не разрушила! Жаль только прямо об этом не скажешь, потому и ищу лихорадочно хоть какой-то выход:

– У нас ремонт! – какая-то жутко важная модернизация, о которой меня не посчитали нужным предупредить. И если ещё минут пять назад это дико меня раздражало, сейчас я готова расцеловать Волкова за излишнюю прыткость. Понадобится, и сама молоток в руки возьму, лишь бы не ехать туда, где растеряю остатки самоуважения. Улечься в одну кровать с мужчиной, который, оказывается, давно связан узами брака с другой – неимоверная подлость, но сидеть за одним столом с его женой – в миллионы раз хуже.

– Нет, Слава, я, правда, не могу. Времени в обрез, а дел ещё непочатый край. Простите, – воспрянув духом, подхожу к бару, укладывая на стойку его подарок, и демонстративно принимаюсь паковать остальную посуду:

– Дела у меня идут не очень, каждый день на счёту…

– Тем более, не помешает развеяться. Это лишь на один вечер!