Незнакомец (СИ) - Стасина Евгения

Меня его взгляд преследует. Тёплый, тоскливый, задумчивый… Закрываю глаза, а по спине мурашки бегут, от мгновенно воскресающей в памяти картинки: я – торопливо запихивающая мешки с кормами на заднее сиденье, и он – тем самым взглядом провожающий мой трусливый побег.

Разве можно, вообще, хоть чему-то радоваться? Когда самого необходимого для счастья поблизости нет? Между нами непреодолимая пропасть – двести километров и две диаметрально противоположные жизни, которым не суждено сплестись воедино.

И зачем я, вообще, согласилась? Зачем позволила Незнакомцу остаться рядом, наперёд зная, что ничем хорошим для нас спасение моего кафе не закончится? Встречи теперь неминуемы, мысли о нём неизбежны…

Сажусь на кровати, отбрасывая в сторону тяжёлое одеяло, и яростно растираю щёки ладонями – уснуть мне сегодня, похоже, не суждено. А значит и от чашки кофе хуже уже не будет. Нащупываю выключатель, вознамерившись укрыться от своего одиночества на тесной кухоньке, где наверняка прямо сейчас Зефирка задумчиво таращится в окно, но прежде, чем мягкое свечение лампы разгонит мрак спальни, вздрагиваю, не на шутку напуганная трелью дверного звонка. Неожиданной трелью, ведь в моей жизни лишь один человек заявлялся в эту квартиру без приглашения… Но это же не Васнецов, верно?

Впопыхах накидываю на плечи тёплый халат и, опасаясь, что визитёр перебудит весь подъезд, семеню к двери, отпихивая в стороны бросающихся под ноги кошек. Они недовольно шипят, а я тихонько ворчу, в миллионный раз убеждаясь, что пора бы заняться вплотную поиском новых хозяев. Хотя бы для Мартина, что прямо сейчас карабкается по моей штанине и, протяжно взвыв, прыгает на комод, возмущённый моей отборной бранью.

– Не знал, что ты умеешь ругаться.

Глеб. Смахивает с волос подтаявшие снежинки и смущённо улыбнувшись, протягивает мне целлофановый пакет:

– Пряники. Обедом сегодня ты меня кормить отказалась, поэтому я решил напроситься на чай. Пустишь?

– Ночью? – до сих пор не веря, что он мне не мерещится, потуже затягиваю пояс огромного халата, и, недовольно нахмурившись, к дверной ручке тянусь. – Мне вставать рано, а тебя дома ждут.

– Всего десять минут.

– Глеб… – мнусь в дверях, на самом краю той самой пропасти, что отрезала нас друг от друга и, не позволяя себе сорваться вниз, головой качаю. – Не надо. Езжай к жене.

Дежавю. С той только разницей, что Миша был разведён, и как бы сильно я его ни любила, сердце так отчаянно не барабанило в рёбра. Скорее оно пропускало пару ударов, наперёд зная, чем всё это закончится – огромным ничем, с которым я, наконец, окончательно смирилась. А с Незнакомцем так не смогу – если впущу сейчас, жалеть буду до конца дней. И даже после, когда для анализа прожитой жизни не будет никаких временных рамок – лишь бесконечность и я, похоже, окончательно утонувшая в чёрных как ночь глазах.

Закрываю дверь, тут же приваливаясь к ней спиной, и почти не дышу, замерев в ожидании удаляющихся шагов. Они же должны раздаться? Тяжёлые, торопливые, разбавленные шуршанием пакета с дурацким десертом… Он просто обязан уйти, потому что иначе всё потеряет смысл – зачем я его спасала? Чтобы потом собственноручно уничтожить? А уничтожения не миновать, ведь память медленно, но просыпается. А значит и Марина в его мыслях воскреснет: близкая, родная, единственная. Она должна быть для него единственной, а значит он просто обязан ударить подошвами по каменному полу, умчаться прочь и больше не возвращаться. Ведь так?

Нет. Продержавшись не больше минуты, приподнимаюсь на носочках, заглядываю в глазок, и, прикусив губу, жмурюсь, надеясь, что это поможет прогнать иллюзию усевшегося на ступеньки Незнакомца. На холодные ступеньки, которые не мыли с прошлого года – уборщица то ли не отошла от праздников, то ли сочла, что не отошли мы, и грязи на лестничной клетке даже не заметим.

Чертыхнувшись, сбрасываю к ногам душный халат и, сорвав с вешалки первую попавшуюся вещь, решительно одеваюсь. Дрожащие руки пихаю в рукава, разрывающееся от сотни противоречивых желаний сердце прячу за полами осеннего пальто. Щелчок замка и обратного пути нет.

Ведь Глеб серый почти. Сидит на третьей ступеньке и, низко склонив голову, крутит в руках зажигалку. Настолько потерянный, что мне по-настоящему страшно – будто вернулась в тот холодный декабрьский вечер, когда ,сделав крутой вираж, судьба столкнула нас лбами с такой силой, что шишки до сих пор не проходят.

– Что-то случилось? – нерешительно потоптавшись, опускаюсь рядом, и сама наплевав на царящую в подъезде грязь, да подтянув колени к груди, устраиваю на них ледяные ладошки. – Всё хорошо?

– Теперь да, – а стоит ему заговорить от кончиков пальцев по телу разбегаются волны тепла. –Теперь хорошо, Саш. Посидим немного? Оказывается, мне больше некуда пойти.

Что за бред? Отклоняюсь в сторону, приваливаясь боком к выкрашенной в синий стене и, если честно, даже не знаю, хочу ли ковырять глубже. Вскрывать скрытую от моих глаз рану, что лишила этого крепкого мужчину последних сил. Я не могу решить, а он голову вскидывает:

– Я рад, что я всё забыл. Правда, Саш. Наверное, ни черта хорошего в моей жизни не было.

– Не говори так… У тебя вот-вот родится сын…

– Сын? – он горько усмехается, теперь потирая переносицу, и словно не спал целую вечность, устало вздыхает. – Он ещё родиться не успел, а я его уже бросил.

– О чём ты?

– С Мариной я развожусь. И успокойся, ты здесь ни при чём,  – признаётся, а я внимательней всматриваюсь в его потускневшие глаза и леденю оттого, что в них сейчас вижу – пустоту.

– Мы уже несколько месяцев не живём вместе. Я даже адвоката нанял. Чёрт, я нанял адвоката, чтобы развестись с беременной женой. Даже притом дурдоме, что творится сейчас в моей жизни, это звучит ужасно. Похоже, я настоящий говнюк, Саш.

Ничего не понимаю. Уставившись в выбоины на ступеньках, вспоминаю приятную блондинку, с такой теплотой взирающую на вновь обретённого мужа, что от этой картины щемит в груди, и в неверии головой трясу. Ведь быть такого не может…

– Так и есть. Я сегодня общался с юристом. И знаешь, что? Друга у меня тоже нет. Есть человек, который почему-то молчит о том, что мы не общаемся с осени. Господи, да кто я, вообще, такой?  – он смеётся, теперь трясущейся рукой пытаясь нащупать в кармане пачку сигарет, а я крепче обнимаю себя за плечи, почти физически ощущая его страдания: и саму озноб бьёт, и сердце колотится, как после долгой пробежки. – Может быть, я хотел их забыть? Ну, правда, это же ненормально: вспомнить собаку, консьержку, своих работников, но не вспомнить жену? Может она права, и мне просто удобно никого из них не помнить? Потому что я всем им успел нагадить?

Глеб выдыхает облако табачного дыма, чтобы вновь сделать очередную затяжку, а я, не представляя, как можно ему помочь, несмело пододвигаюсь ближе. Так, чтобы плечо к плечу, чтобы его штанина задела свисающую на пол ткань моего пальто. Не думаю, что от этого ему станет легче, ведь мужчина напрягается, теперь затягиваясь ещё медленнее, но на большее я неспособна. Только на этот знакомый жест: рука тянется к его огромной ладони, а ледяные пальчики оттаивают, отдавшись теплу горячей кожи. Сам, несмотря на бледность, тёплый, а в голосе лёд:

– Похоже, ты была неправа, Саш. Возможно, стоило оставить меня в том гараже.

– Ты опять говоришь ерунду, Глеб. Просто поговорили с ними, уверена всему есть объяснение.

Разговоры порой полезны: этот ломает преграды, которые я так усердно выстраивала. И пусть любимой женщиной для него никогда не стану, могу хотя бы один вечер побыть для него самым близким другом, верно?

– Начни с Артуром, и я уверена, он всё тебе объяснит. Возможно, вы просто немного повздорили… Такое бывает, Глеб, и не только между друзьями. А развод… Чего не сделаешь сгоряча?

– Что угодно, но только не это. Я ведь мог развестись с ней раньше… Зачем было тянуть до последнего? И зачем все делают вид, что ничего об этом не знали?