Кровавая плаха - Валентин Лавров

Валентина была как никогда хороша. Новое шелковое платье с большим вырезом на груди весьма ее красило. Николай, сидевший рядом с девицей, то и дело невольно заглядывался на соблазнительные округлости. Про себя он решил: «Обязательно женюсь на Валентине. Замечательной красоты девушка».

— Марья! — командовала хозяйка, — укрась стол ухою. Да чтоб с пылу, с жару была. Суп из раков поспел? Тащи сюда. И расстегаи, расстегаи! Такие гости к нам пожаловали, замечательные просто. Только жаль, что Иван Иванович отсутствуют. Человек ума государственного! И сыночек весь в него пошел.

Тем временем Марья втащила на серебряном подносе гуся.

Николай, почувствовавший себя вполне взрослым, вежливо похвалил:

— Хороший гусь, жирный!

Валентина, отличавшаяся бойкостью характера, тут же отозвалась:

— Гусь знаменитый, кушайте, Анна Петровна и Николай Иванович, себе на здоровье. Восемь рублей в лавке Неплюева отдали.

— Неплюев с православного шкуру сдерет — не поморщится, — заметил дворник Василий.

Фекла Егоровна повернула красное лицо к Анне Петровне:

— А помнишь, у твоего Ивана Ивановича приказчиком работал Женька Орлов — плюгавый, в очках ходил. Так он на чужой свадьбе от жадности гусем объелся, не откачали, Богу душу отдал.

— А у нас сегодня под окнами кто-то «караул» кричал! — Валентина посмотрела на Николая. — Я ужас как перепугалась.

Дворник Василий, заметно осоловевший, роняя вилку на пол, встал со своего места, откашлялся:

— Дорогие гости! Дозвольте совместно выпить за дорогих купцов Кашиных. Они сделали всем уважение, стало быть, пришли. Мы должны за это политику соблюсти.

Присутствовавшие не очень стройно, зато от души крикнули:

— Ура!

…Праздник выдался замечательный. Даже Анна Петровна осталась довольна. Хозяйка, подливая ей «на посошок» лиссабонского, философски заметила:

— В сем мире мы, Аннушка, имеем только радости, как нашу грешную плоть потешить. Об том даже в книгах умных упомянуто! И в народе говорят: «У бабы нет тягла, погуляла да спать легла!»

Валентина, улучив мгновение, быстро шепнула Николаю:

— Завтра в семь приходите на угол Кронверкского и Съезжей…

— Буду… — трепеща от волнения, произнес тот.

На другой день, набриолиненный, с тщательным боковым пробором, Николай появился в указанном месте. Валентина не замедлила явиться.

— Куда пойдем? — спросил юноша. — Не приведи Господи, коли моей матушке скажут, что нас видели.

Она взяла его за руку:

— Не бойся, я все загодя обдумала. У нашего дворника Василия есть дальний родственник Мазилов. Он тоже дворник, служит у тайного советника Зорина.

— А, это вон в том трехэтажном доме! — обрадовался Николай.

— Правильно! Он нас в гости пригласил. Пойдем скорее.

Молодые люди пересекли улицу, вошли за красивую металлическую ограду. Валентина повела Николая за угол. Поднявшись на три ступеньки, она распахнула дверь. Гости оказались в довольно просторной и чистой комнате. Здесь стояли большой буфет, стол, три простых стула. В углу, под нишей, голубым пуховым одеялом была накрыта широкая постель.

Дворник Мазилов оказался молодым мужиком в поддевке и в почти новых сапогах с оранжевыми отворотами, с плутоватым лицом и жестко торчащими в стороны усами. Он весело улыбнулся:

— Милости прошу к моему шалашу!

— Нет ли у тебя, Авдей, пива? — спросила Валентина. — Что-то жажда беспокоит.

— В один секунд сбегаю, не извольте, барышня, беспокоиться.

Николай торопливо полез в сюртучный карман, достал одну бумажку, чуть подумал, добавил еще, приказал:

— Авдей, купи конфет, пряников и бутылку белого мускадета.

Мазилов исчез.

Николай сидел молча, смущаясь чужой обстановки и близости девушки. Первой заговорила Валентина:

— Говорят, что в немецком государстве пиво даже младенцам дают для лучшего роста.

Николай согласно потряс оловом. Валентина вдруг вспомнила:

— Все думаю, что я забыла сказать? Мы завтра идем в тиатр. Заказали три кресла во втором ряду. То-то весело будет! Я очень представления обожаю. Я маленькой хотела представлять актрисой.

Влетел запыхавшийся Мазилов. Поставил покупки на стол, достал из буфета три стакана. Все выпили. Мазилов сказал:

— Вы тут для восторга чувств выпейте, а я по делу побегу часика на три. — И он захлопнул за собой дверь.

Валентина вздыхала:

— Жаль, вустриц нет. Я очень восхищаюсь ими под пиво иль вино.

У Николая от непривычки к хмельному голова пошла кругом.

Валентина гладила ему щеку и говорила:

— Скажу без всякой анбиции, очень ты мне нравишься.

Николай замотал головой:

— Это вовсе не может быть правдой. Вы мне давича признались, что кого-то любите. Кто он, отвечайте. Я требую.

Валентина опустила жеманно глаза и глубоким, полным чувства голосом, точь-в-точь как в пьеске, которую она слыхала в театре, молвила:

— Говорила я про единственного, кого сердечно люблю. Это ты!

И девушка, обхватив Николая, начала целовать его. Он вначале смущался, но затем стал отвечать ей жаркими и неумелыми ласками.

Она вырвалась вдруг из его объятий, требовательно спросила:

— Ты возьмешь меня в жены?

— Да, да, конечно!

— А если отец не разрешит?

— Тогда я утоплюсь!

— И я с тобой вместе. Обнимемся и утопимся.

Они вновь прильнули друг к другу. Она, чуть касаясь губами, начала целовать ему шею, ухо, гладить рукой грудь и чуть ниже. И, прервавшись, вперилась в него взглядом:

— Клянись, что женишься на мне! Я никогда никого так не любила.

— Клянусь, клянусь… — И он вновь жадными руками потянулся к ней.

Тогда Валентина просто, вполне домашним голосом, спросила:

— Мне раздеться?

Николай, не веря своим ушам, промычал что-то невразумительное.

Она, осторожно снимая платье, расшитое цветами, проговорила:

— А то вы дергаете, можете оборки и украшения порвать. Маменька Бог знает что подумать об мене может.

Всю одежду она бережно повесила на стул и удивленно посмотрела на юношу:

— Ну?

Тот, лихорадочно путаясь в рукавах и брючинах, стал торопливо стаскивать одежду, швыряя ее себе под ноги.

Она ждала его, лежа поверх голубого одеяла. Ее чудная, с тонкой талией и крутыми бедрами фигура, с темным пушком на лобке, томительно ждала мига слияния.

Он бросился к ней, осыпал страстными неловкими поцелуями руки, лицо, грудь.

Вся жизнь Николая теперь круто переменилась. Он жаждал лишь одного: свиданий с возлюбленной. После отцовских строгостей, когда в присутствии взрослых нельзя было слова сказать, когда родители на шаг не пускали его из дома, контролируя едва ли не каждый жест и каждый вздох его, девица возникла, словно удивительное видение — яркое, заманчивое, дарящее счастье.

Но Валентина позволила ему лишь дважды видеть ее: один раз в театре, другой — вновь в комнате дворника Мазилова.

Всего этого хватило для того, чтобы по Сытному рынку, всегда все знавшему, прошла молва: Николай Кашин увивается за Валентиной Чесноковой и, как пить дать, будет свадьба. Если, конечно, старик не заартачится. Про вдову Чеснокову худая молва идет, хотя, правду сказать, покойный Данила капиталы, должно быть, оставил.

…Но Николай узнал такое, что другим ведать не положено и что едва не привело к их разрыву.

Молодой купец в амурных делах был совсем невинен, но он легко обнаружил, что его девица успела до него с кем-то согрешить — преступление, в глазах купечества страшное.

Забыв про свою природную тихость Николай, разъярился:

— За что мне такой суприз бесстыдный? Говоришь: «Поженимся!» А сама уже. Ну и сюжет!

Разрыдалась Валентина, в ноги Николаю упала, слезы по щекам размазывает:

— Николай Иванович, милый! Чтоб глаза мои вытекли, чтоб руки-ноги отсохли, нет моей вины! Обстоятельства отцовских дел сделали меня несчастной. Ему знакомый банкир дал большую ссуду. Срок подошел, а у отца все деньги в обороте. «Буду вас разорять!» — так обещал банкир. А я тут случайно ему подвернулась. Было мне 13 лет, но из себя уже складная очень. Обманом наедине со мной остался, грозил всех нас по миру пустить, коли я ему баловство не позволю. Ради папеньки и маменьки я потеряла свою честь.

А сама рыдает, рыдает.

Николай сидит на краю постели, глазами в пол утупился.

Малость Валентина успокоилась и смиренно говорит:

— Поступлю я без всякой амбиции. Коли вы, Николай Иванович, такую меня любить не желаете, я приму стрихнина ядовитого, лягу под гробовую плиту во цвете молодости, но и на том свете, извиняйте меня, любить буду вас беззаветно.

Удивительна человеческая натура: Валентина уже сама вполне верила в то, что говорила, свои выдумки считала чистой правдой.