Кровавая плаха - Валентин Лавров

Вышла замуж и Елизавета (а как выяснилось из метрических документов — Эльза) Ульдрих. Ее муж работал продавцом ювелирного магазина Маршака, но попался на воровстве и был посажен в тюрьму. В отличие от Каролины Ивановны, Ульдрих, как и ее подруге Грюнберг, на суд явиться пришлось.

Дело слушалось в зале Московского губернского суда — Митрофаньевском. Подсудимые обвинялись в покушении на убийство с целью ограбления и поджог с целью сокрытия следов преступления.

Чтобы лучше понять дух той эпохи, приведем газетную заметку судебного характера:

«Хотя доступ в зал заседания исключительно по пригласительным билетам, он забит до отказа. Личности девиц, пошедших на убийство, вызывают повышенный интерес. Публика в основном интеллигентная. Преобладают дамы, но много молодежи и студентов. Биржевиков и деловых людей тут нет. Они даже не понимают, как суд может тратить так много времени на разбирательство такого омерзительного дела. По мнению серьезных людей, следует поступить проще: хорошенько посечь этих психопаток, но соблюдая все же меру, — уж очень тщедушны, а затем этих инородцев отправить на их прибалтийскую родину как негодный балласт».

Серьезные люди, однако, сохраняли уверенность, что этих выродков в юбках ждут долгие годы каторги. Но случилось так. что председатель суда А. Н. Разумовский в своем напутственном слове что-то неправильно объяснил присяжным заседателям, которые, естественно, не были искушенными в юридических тонкостях. (Подобное порой случалось. Вспомним классический пример: ошибку в приговоре толстовской Катерине Масловой. Не будучи виновной, она была лишена всех прав состояния и на 4 года сослана в каторжные работы.)

В результате сего недоразумения девицы оказались в лечебнице для психических больных — «вплоть до их полного выздоровления». Через полгода они были признаны здоровыми и покинули больничные стены.

Если читатель полагает, что похождения этой пары закончились, то он ошибается.

Девицы поспешили убраться восвояси, проклиная Россию, где, по их мнению, грубая жизнь и суровые люди.

Минули годы, настал 1905-й — печальная дата в отечественной истории. Государство сотрясали демонстрации, забастовки и прочие безобразия, ставшие, по меткому выражению В. И. Ленина, «прологом великого Октября».

Почти незамеченной прошла небольшая газетная информация о том, что где-то в Лифляндии некие Ульдрих и Грюнберг заманили в лес свою тридцатилетнюю подругу. Здесь они пили вино и пели песни. Затем накинули на лицо подруги тряпку, пропитанную хлороформом, и ударом камня по голове оглушили. Еще у живой, но находившейся в бесчувственном состоянии жертвы они отрезали нос и выкололи глаза. (В те годы была распространена легенда, что глаза мертвеца запечатлевают своих убийц.) Подтащив женщину к болотцу, они утопили в нем несчастную.

После этого допили вино и навестили квартиру убитой. Здесь они объяснили, что их подруга срочно уехала в Петербург, а им оставила ключи от квартиры и просила выслать ей вещи.

Едва девицы с ковром, двумя одеялами и прочей мелочью укатили на коляске, как дворник по долгу службы сообщил полиции свои подозрения.

Будучи допрошены, подружки тут же во всем признались, причем валили вину друг на друга. Они охотно показали место, где утопили свою жертву. Медики нашли в легких убитой большое количество воды. Они сделали из этого заключение, что женщину бросили в болотце еще живой.

На суде Ульдрих и Грюнберг объяснили:

— Деньги, вырученные от продажи скарба лишенной жизни подруги, предназначались для организации борьбы с проклятым русским царизмом.

На этот раз суд отправил их в тюрьму — на 9 лет каждую.

После Октябрьского переворота они вступили в партию большевиков и служили в ведомстве Комиссариата народного просвещения — инспекторами. Воспитывая, так сказать, коммунистическую мораль.

Фруктовый нож

Над Петербургом стояла ночь 5 апреля 1901 года. В полицейском управлении несколько стражей порядка неспешно попивали чаек. Вдруг тяжеленная дубовая дверь медленно открылась. На пороге стоял молодой прилично одетый человек. Он вежливо всем поклонился и подошел к дежурному:

— Господин офицер, дозвольте переговорить с вами наедине…

Они зашли в один из свободных кабинетов. Гость ровным, удивительно спокойным голосом рассказал страшную историю, вскоре обошедшую всю Россию. Может быть, и ее имел в виду Л. Н. Толстой, писавший в те годы: «Как светляки над болотом заводят людей в трясину, а сами пропадают, так же обманывают людей прелести половой похоти. Люди запутаются, испортят себе жизнь. А когда опомнятся и оглянутся, то уже нет и признака того, ради чего они погубили свою жизнь».

Это рассказ о погубленной, разбитой жизни.

Осень стояла теплой.

Ночью прошла, прошумела, прогремела синими всполохами гроза. К рассвету небо расчистилось. Утро занималось тихим и солнечным.

Через Троицкий, Биржевой, Тучков и другие мосты, тяжело скрипя в осях, на Аптекарский остров тянулись подводы. Золотые дары щедрой осени они везли на Сытный рынок.

Да и то сказать, хороша торговля в канун празднования Рождества Богородицы — 7 сентября! Но богаче других большая лавка под новой, словно на французской галантерее, зеркальной вывеской «Иван Кашин и сын». Продовольственные товары тут самого широкого выбора, самого высшего качества! Не зря обыватели повторяют: «Кашины торгуют без обмана, за то им Бог дает богатство».

Сам Иван Иванович Кашин сейчас в отъезде. Расширяя дело, завел обширную торговлю колониальными товарами в Любани, а в Петербурге всем заправляет его 16-летний сынок Николай. Не по возрасту возмужал, вверх вымахал, в плечах раздался он, да и в торговле силен, умеет дешево купить, вовремя продать.

Вот и сейчас, завидя двух покупательниц, словно к самым близким, ласково обращается он:

— Ежели вам, Фекла Егоровна и Валентина Даниловна, горячее готовить, позвольте рекомендовать вот этот филей парной телятины. Пальчики оближете! Сами бы ели, да вам удружить хочется. Этот филей у нас нарасхват идет по три рубли шестьдесят копеек за пуд, а вам, по хорошему суседству, сорок копеечек сброшу.

Фекла Егоровна, маленькая шустрая женщина, изобразила на сморщенном личике сладкую улыбку:

— Благодарю-с за уважение, только теперича доставьте нам удовольствие ростбифом — фунтика на четыре.

— Извольте, вот от этого куска! Мясник, отруби, без прожилок сделай. С вас, сударыня, 68 копеечек.

В разговор наконец вступает 19-летняя дочка Феклы Егоровны — Валентина:

— Николай Иванович, вы все, поди, только об капитале думаете. А в вашем возрасте и об жизни пора узнавать многое, об разных ее удовольствиях.

Тяжело вздохнул Николай:

— Это вы, Валентина Даниловна, правильно судить можете. А мой папаша меня в строгом положении держит, из дома вечерами никуда не пускает. Навроде арестанта я. Только шутит: «Шевелись, чтоб денежки велись!»

— Родителев, конечно, слухать надо, — резонно заметила Фекла Егоровна. — Но и для пользы организма надо некоторую разгулку делать.

Валентина расхохоталась, обнажив крепкие мелкие зубки.

— Если кто веселья захочет, так за тем в какую подзорную трубу ни смотри — ничего не увидишь. Вашего батюшки сейчас в городе все равно нет, вот приходите после церкви завтра к нам — по суседству. Пообедаем и в лото сыграем.

Покраснел от такого смелого предложения юноша. Но виду робкого старается не показывать, отвечает:

— У нас ведь лавка завтра до вечера открыта. А в церковь, конечно, мы с матушкой Анной Петровной пойдем. Если обстоятельства позволят, непременно вас навешу. — И повернувшись к колченогому, но сильному старику Федору Морозову, торчавшему случаем в лавке, приказал:

— Доставь купчихам подарочек — из самой Астрахани получили — арбуз.

Удивились приятно гости:

— Ах, какое чудо замечательное — небось не менее пуда! Премного вам благодарные. Без вас вскрывать его не будем. Только вместе!

При этом Фекла Егоровна добавила:

— А я сейчас же зайду к Анне Петровне и приглашу вас вместе!

Так она и сделала, пересекла базарную площадь и вошла в дом номер 15 по Саблинской улице. Старик-ветеран Морозов ловко, как игрушку, потащил в дом Чесноковых (фамилия посетительниц) арбуз, положив его в мешок и бойко стуча деревяшкой ноги.

Оставив торговлю на приказчиков, Николай с Валентиной стал прогуливаться возле лавки.

Ходят молодые люди туда-сюда, ведут разговор деликатный. Все больше Валентина вопросы задает, да глядит так нежно и заботливо, словно матушка на ребеночка:

— Скажите, пожалуйста, Николай Иванович, не скучно ли вы живете? Вы, нам известно, давно к торговле приставлены.