Прикладная метафизика - Александр Секацкий

Иное дело, например, Емеля — его аскеза совершенна: ничто не выпирает ни вовне, ни вовнутрь. Он, как ванька-встанька, реагирует на легкий нажим, всегда оказываясь в тени. И ясно, что перст указующий будет обращен на него в последнюю очередь. Один приносит пользу, другой приносит жертву, и ни тому ни другому это не приносит счастья. Счастье выпадает по своим собственным законам — оно сваливается на голову пребывающему в самой глубокой пустоте, и в этом, как мы увидим, есть некая высшая справедливость. Сила аскезы безусловно присутствует в фигуре недеяния. Даос как опытный стратег ведет бой с тенью, именно поэтому для отбрасывающего тень он уже недосягаем. Совершаемое параллельно с ходом вещей ситуативное самоограничение можно назвать мгновенной аскезой. Такая аскеза лишена статуарных поз и по своей структуре напоминает танец. Танцевальные движения затейливы и одновременно неуловимы: одним и тем же движением подгонять свое отстающее и уходить от чужого настигающего — при этом взгляд, брошенный на тебя извне, всегда застает неподвижность и умиротворенность. Пребывающий в недеянии не одерживает побед и не терпит поражений — он неизменно уклоняется от битв чужой войны, где воюющие берут друг друга измором.

Таким образом, увэй, будучи спонтанной силой, представляет собой еще и правильный треугольник основных сил causa sui или, лучше сказать, самовыправляемую триграмму «Дао дэ цзин». В силе недеяния векторизованы все спонтанные и производные составляющие: чистое знание, не определяемое предметом, а определяющее его, умение, не связанное с подручным и поэтому не позволяющее другим извлечь из себя пользу (мастерство-без-стрельбы, свобода-без-ответственности, не отвечающая на «зов», а тем более на окрик), сохранность бытия-в-возможности без выбранности и, наконец, аскеза без фиксации. Поскольку силы извлечены непосредственно из первоисточников, они согласованы без превратности, и это сопряжение компонентов образует искомую формулу долголетия. Мы имеем дело с первоначальным кристалликом пилюли бессмертия, на котором осаждаются линии жизни и линии судьбы и основывается все поздняя даосская рецептура.

Собственно, на этом можно было бы и закончить, признав смыслопостроение исчерпанным, однако в каждой из четырех сил causa sui есть и свой сверхсмысл — в частности, все они являются предметом ставки богов, закладом в божественном пари. Можно даже сказать, что наличие соответствующего мифа указывает на чистоту первоисточника — именно он и притягивает всевышний интерес.

Вот, например, плод, растущий на древе познания, своего рода предмет пари. Эта библейская история описывает спор о человеке — пожалуй, один из важнейших проигранных споров. Вопреки всем инструкциям, человек воспользовался знанием — и обрел силу, утратив благосклонность. С этого момента ссылка на неведение не может больше оправдать человека — обретенная самостоятельность лишает его богостоятельности, выбивает главную подпорку колыбели. Достаточно сложно определить эмоциональный спектр этого горнего интереса — больше всего отношение богов похоже на ревность. Во всяком случае, содержание любого мифа о первоисточнике силы causa sui сопряжено с вызовом — знание как результат кражи (Прометей), подслушивание, нарушение завета. Если вера, любовь, другие источники зависимости вознаграждаются, они суть некие инструменты спасения, то силы causa sui к спасению не имеют отношения, они, наоборот, способны подвести к краю гибели и опрокинуть за край.

Возьмем другое пари, где спор идет о свободе, а на карту поставлены ставки, признанные равновеликими: с одной стороны — плотина, перекрывающая тягу к свободе, с другой — гарантированное благополучие, полноправное гражданство в царстве, где правит принцип наслаждения. Обычно в сказке речь идет о красивой девушке, попадающей в роскошный дворец: согласно условиям потустороннего пари, она может делать все, что хочет, все предметы и средства ублажения к ее услугам, нельзя лишь одного — открывать маленькую невзрачную дверцу. «Откроешь ее — и все исчезнет», — предупреждают девушку, и она с легкостью соглашается блаженствовать на столь мягких условиях. Поставивший на ее благоразумие некоторое время торжествует, однако его партнер уверен в победе и спокойно ждет, он знает человека не как существо благоразумное, а как саморазумное существо. И поскольку сказка (равно как и миф) рассматривает предельный случай человеческого, финал предсказуем и неизбежен: пленница машины желаний вырывается из плена и совершает трансгрессию — она открывает дверцу. Мир благополучия рушится, но источник силы causa sui подтверждает свою неизымаемость, принцип самостоятельности-в-свободе проходит стендовые испытания.

Среди многочисленных мифов, предметом которых является сила аскезы, наиболее яркий — это миф об отшельнике Чьяване, имеющий ряд версий, как в Ведах, гак и в сборниках индийских сказок — «Сомадева», «Шукасаптати» и других. Миф содержит трансцендентное подтверждение аскетического вызова, напрямую доходящего до небес. Фабула такова.

Живущий в лесу отшельник Чьявана принимает решение совершить радикальный аскезис. Он удаляется в самое глухое место и встает на большой палец правой ноги. И стоит. Проходит полгода — Чьявана стоит неподвижно на большом пальце, воздев руки вверх и устремив взор к небу. Боги услышали вызов, но они пока спокойны. В силу бессмертия небожителям приходилось иметь дело со многими подвижниками, и пока еще ничто не нарушает их тишины. А вокруг неподвижно стоящего отшельника начинает расти муравейник, доходящий почти до пояса.

Проходит год — Чьявана все так же неподвижен, муравейник доходит уже до груди. Сила аскета нарастает, и от этой запредельной силы на всей Земле начинается вибрация. Брахманы всей Индии совершают жертвоприношение с просьбой избавить земные царства от неминуемой беды. Слегка обеспокоенные боги отправляют посланцев: пред лицом Чьяваны проносят несметные сокровища, невиданная в подлунном мире красавица танцует перед ним, принимая самые соблазнительные позы, аскету предлагают царскую власть и власть над всеми царями — но Чьявана непоколебимо стоит, устремив глаза к небу.

Проходит еще год, и край муравейника достает до подбородка. Круг земных дел нарушен. Жертвоприношения богам прекратились. К отшельнику нисходит сам Индра, предлагая ему бессмертие и божественный статус, но Чьявана даже не замечает царя богов.

И вот муравейник достигает уровня глаз. Жизнь повсюду замирает, солнце остановилось в зените. Боги в панике, они не знают, что делать, и Индра собирает совет, приглашая на него Брахму, Вишну и Шиву. Долго совещались боги, пока не приняли единственно возможное рещение. Наконец решение принято. Шива, разрушитель Вселенной, спешно подходит к краю пространства, чтобы набрать разбег, а затем разбегается и выбивает из-под ног Чьяваны земную твердь. Отшельник проваливается через все слои сущего в бесконечность небытия, ибо нигде нет опоры, способной его удержать. От грандиозного сотрясения на Земле остаются одни руины, погибает половина людей. Но уцелевшие радуются и возносят хвалу богам. Ибо Вселенная спасена.

Мы видим, что миф о страшной силе аскезиса воспроизводит структуру всех мифов такого рода. Субъект, овладевший источником спонтанной силы, тут же вводится в зону трансцендентного эксперимента: ему предъявляется искушение свыше, а сама ситуация тут же выходит из-под контроля богов, в связи с чем и появляется возможность заключения пари. Недеяние, будучи одной из сил causa sui, неоднократно становилось предметом спора о человеке. В даосских книгах есть много упоминаний о мудрецах, отвергающих предложение управлять Поднебесной. С позиций традиционного китайского мировоззрения подобный отказ вызывает не меньший шок, чем отказ Чьяваны от бессмертия. Но, конечно, самым радикальным мифом о недеянии является уже знакомая нам история «По щучьему велению» — обратимся к ней вновь. Мы отметили, что недеяние, которого придерживается Емеля, воистину совершенно. На уровне поступка нет ни малейшего зазора между ним и мудрецом, постигшим дао. Наряду с Темнеющим Оком, учителем Лесным и Молодым Драконом Емеля вполне мог бы войти в книгу Чжуан-цзы — скажем, как Лежащий-на-Печи.

И все же один вопрос требует прояснения: почему именно Емеля поймал щуку? Или, в более общей форме, почему дуракам всегда везет? Сказка при правильном ее понимании и дает самый вразумительный ответ.

В качестве объяснения напрашивается все то же странное предположение: а что, если боги играют в игру, испытывая потребность в смертельном риске? Или, например, бьются об заклад, как Яхве с сатаной по поводу Иова? Допустим, по ту сторону, в трансцендентном, происходит спор: устоит ли мир, если доверить всемогущество человеку? И вот Некто Поспоривший пристальным взором окидывает человечество: купцы, цари, работяги, воины отбрасываются один за другим — нетрудно представить, к чему приведет полное потворство их вожделениям. Сделавший трансцендентную ставку с фонарем среди бела дня ищет Человека. Критерий выбора прост: нужен тот, кому ничего не нужно или нужна самая малость… Скопом отпадают отшельники и праведники всех времен, несмотря на их длинную стальную волю, способную перебороть любые вожделения плоти. Самый величайший аскет, довольствующийся акридами в пустыне, стал бы смертельно опасен, получи он всемогущество: уж он-то не удовлетворился бы красной рубахой.