Святослав - Александр Королев

Впрочем, это только предположение. Летопись объясняет произошедшее иначе: Святослав прибыл в Киев спасать город от печенегов, но не хотел задерживаться на Руси. И все-таки в обращении к нему матери чувствуется какой-то душевный надрыв. При чтении летописных строк остается ощущение возникшего между ними конфликта. Святославу не сидится в Киеве, он рвется в Переяславец на Дунае. Второй раз «Повесть временных лет» сообщает о пристрастиях князя, вкладывая в его уста прямую речь: «Не любо мне в Киеве быть…» Ранее Святослав уже высказывался о своем отношении к крещению. Теперь речь идет не о выборе веры, а о выборе места жительства. Что же это за пленительный Переяславец на Дунае, куда он рвется из Киева?

Летописец сообщает, что еще во время своего первого появления в Болгарии Святослав «сел княжить» в этом городе, «беря дань с греков». Речь идет о городке, известном в средневековых источниках под названием Малый Преслав. Он располагался в районе дельты Дуная на правом берегу самого южного его рукава, недалеко от впадения в Черное море. Это была весьма заболоченная местность, от Переяславца до Доростола (самого крупного города Добруджи) было четыре дня пути. Ныне это окрестности села Нуфэру в Румынии, в восьми-десяти километрах к юго-востоку от города Тулчи. Любопытно, что до начала XX века село носило название Прислава, а затем было переименовано. Когда-то на этом месте находилось античное поселение, но во времена болгар от него даже и воспоминания не осталось. А в первой половине X века здесь возник Переяславец – речной порт и торговый центр{446}. Как видим, ко времени появления в Дунайской Болгарии русов это был совсем молодой город, и если уж к концу 969 года владения Святослава в Болгарии и не простирались далее Добруджи, нам все равно неясно, почему князь рвался в Переяславец, а не в Доростол – центр этой области. Русским же летописцам XI-XII веков, напротив, все было понятно. В их время Малый Преслав часто посещали русские купцы, проплывавшие вдоль побережья Черного моря. От них летописцы и черпали информацию о географии далекой земли дунайских болгар, к тому времени уже давно находившейся под властью Византии. Именно с начала XI века (с момента окончательного установления ромеями своей власти в болгарских землях) началось активное участие Переяславца в русско-византийской торговле. «Теперь, – пишет историк В. Б. Перхавко, Киев и другие древнерусские центры могли получать отсюда разнообразные византийские товары (вино, южные фрукты и специи, изделия провинциального византийского ремесла). К XI-XII векам (но не к X столетию) относятся и археологические материалы, свидетельствующие о древнерусском торговом обмене с нижнедунайскими центрами (Доростолом – Силистрой, Диногецией, Исакчей, островом Пэкуйул-луи-Соаре, Капидавой, Мэчиной, Черна водой). При их раскопках открыты, в частности, древнерусские дверные замки трубчатой формы, кресты-энколпионы, пряслица для прядения из розового овручского шифера, служившие погремушками глиняные поливные яйца-писанки, стеклянные браслеты и другие украшения. В районе села Нуфэру, где предположительно локализируется Переяславец – Малый Преслав, преобладают археологические находки последней трети X-XIV века: византийские амфоры, стеклянные браслеты, поливная посуда, монеты и печати, восточные сфероконические сосуды для благовоний и ртути, привезенные из Руси ремесленные изделия (писанка, овручские пряслица)»{447}.

Вряд ли Святослав произносил о Переяславце X века слова, вложенные в его уста летописцами. В его времена страны, торговавшие с болгарами, имели дело в основном со столицей Болгарского царства – Великим Преславом. Русы тогда проходили лишь вдоль побережья Болгарии, не углубляясь внутрь страны. Это не позволяли русско-болгарские отношения первой половины X века, затянувшийся кризис в которых разрешился в результате нападения Святослава. Переяславец находился от морского побережья на расстоянии одного-двух дней плавания вверх по Дунаю. Вряд ли русы во времена Игоря, Ольги и Святослава попадали сюда. Другое дело – XI век, хотя описанное изобилие товаров, приходивших якобы в Переяславец, даже для этого времени кажется чрезмерным. Скорее всего, летописец XI века дополнил торгово-экономическую характеристику Переяславца на Дунае второй половины X века современными ему сведениями о торговых связях самой Руси{448}. При этом, не зная Болгарии дальше Переяславца, он в своем описании превратил этот городок в столицу болгар X века. Именно в этом смысле нужно понимать фразу летописи о том, что во время своего первого появления в Болгарии Святослав «сел княжить там в Переяславце, беря дань с греков». Кстати, во времена летописца этими землями владели ромеи, отсюда, вероятно, и замечание, что именно с них русский князь брал дань – еще один анахронизм, возникший в летописи под влиянием рассказов купцов.

Но вернемся к событиям в Киеве летом 969 года. Превратив Переяславец в столицу болгар, приписав ему торговое значение, которого этот город никогда не имел, летописец все же верно передал два принципиально важных момента – общее направление, в котором торопился уйти из Поднепровья Святослав, и его нетерпеливое желание сделать это немедленно. Смерть Ольги превращается в досадную помеху его устремлениям. Князь торопливо распределяет между сыновьями владения и устремляется на Дунай. Летопись, таким образом, сообщает нам некоторые подробности из личной жизни князя, называя имена трех его сыновей от разных жен. Как у любого князя-язычника, у Святослава, конечно, было много жен и, судя по всему, весьма приблизительное представление о количестве собственных детей. Когда Святослав уже «посадил Ярополка в Киеве, а Олега в Древлянской земле», рассказывает летописец, к нему «пришли новгородцы, прося себе князя: „Если не пойдете к нам, то сами найдем себе князя“. И сказал им Святослав: „А кто бы пошел к вам?“ И отказались Ярополк и Олег. И сказал Добрыня: „Просите Владимира“. Владимир же был от Малуши, ключницы Ольгиной. Малуша же была сестрой Добрыни, отец же им был Малк Любечанин, и приходился Добрыня Владимиру дядей. И сказали новгородцы Святославу: „Дай нам Владимира“. Он же ответил: „Вот он вам“. И взяли к себе новгородцы Владимира, и пошел Владимир с Добрыней, дядей своим, в Новгород».

Получается, что двоих своих сыновей Святослав наделил владениями, а вот про третьего – Владимира – вспомнил вроде бы не сразу, но потом все же отправил княжича попытать счастья в Новгороде. Владимир был сыном Святослава и рабыни княгини Ольги – ключницы Малуши. Вряд ли Святослав испытывал к Малуше какое-то глубокое чувство, хотя наши романисты и любят в произведениях «из древнерусской жизни», что называется, «обыграть» сюжет, «высосав» из летописной строчки одну-две главы о несчастной любви князя к ключнице. Скорее, все было иначе – овладел энергичный князь смазливой рабыней во время одного из своих наездов в Киев, да и забыл. Забыл и ключницу, и прижитого ею мальчика, который, судя по всему, с детства воспитывался матерью с убеждением, что он – князь. Поздние летописи сообщают, что Малуша родила Владимира в каком-то отдаленном селе Будутине, куда «в гневе» Ольга отправила ключницу на жительство{449}. Неизвестно, что, собственно, разозлило княгиню. Прижитые князьями от наложниц дети были обычным явлением даже в X веке. При этом особых различий в их положении и положении «законных» детей не ощущалось. Все зависело только от чувств, которые испытывал к ребенку отец{450}. Да и в момент распределения владений сын Малуши успел-таки появиться в Киеве. Летопись сообщает, что он вместе с братьями и бабкой пережил в городе осаду печенегов. Забывчивость Святослава могла бы показаться странной, если не учитывать, что поименный перечень внуков Ольги в эпизоде осады Киева, возможно, является поздней вставкой в предание, сделанной летописцем.

Несмотря на четко определенный в летописях низкий статус матери Владимира, исследователи иногда любят, вооружившись одним именем отца Малуши, пофантазировать и придумать ключнице знатную родословную{451}. Летописец уделил ее происхождению достаточно внимания и сделал это только потому, что она была матерью Владимира Святого. Будучи рабыней, Малуша представляет собой, пожалуй, один из интереснейших типов женщин русского Средневековья. И абсолютно напрасно советские романисты и даже кинематографисты любили лить слезы над порушенной честью несчастной «простушки» из княжеского терема, в котором-де царили «волчьи нравы». Малуша добилась того, чего хотела. Летописи молчат о ее судьбе после утверждения Владимира в Новгороде, но, несомненно, она не была безрадостной. Исландские саги сообщают, что Владимир любил послушать свою мать, которая была известна как пророчица. «Многое случалось так, как она говорила. И была она тогда в преклонном возрасте. Таков был их обычай, что в первый вечер йоля (одного из языческих зимних праздников. – А. К.) должны были приносить ее кресло перед высоким сиденьем конунга. И раньше, чем люди начинали пить, спрашивал конунг свою мать, не видит или не знает ли она какой-либо угрозы или урона, нависших над его государством, или приближения какого-либо немирья или опасности, или покушения кого-либо на его владения. Она же отвечала: „Не вижу я ничего такого, сын мой, что, я знала бы, могло принести вред тебе или твоему государству, а равно и такого, что спугнуло бы твое счастье…“»{452}. Если это не выдумка саг и если образ матери Владимира не перепутан с образом его бабки Ольги, то Малуша прожила длинную жизнь и ее ожидала почтенная старость.