Улица Венеалме (СИ) - Иолич Ася

– В дэйрто есть правило, по которому ты не можешь сделать ход, лишающий тебя последней точки свободы, Конда.

– У всего есть цена, и у всего есть последствия, Айи. Если игра и её правила надоели тебе, ты меняешь её. Нет смысла тянуть то, что перестало нравиться.

– Мы играли вчетвером, и девушки отказались выпускать меня из игры, потому что были слишком заинтересованы в моём участии. Они сказали, что я поклялась, а их большинство, и это наказание за нарушение правил.

– Всегда есть способ увильнуть.

– Гелиэр как-то упала в обморок, чтобы меня не застали во время смены Анвера на Аяну.

– Видишь? Все что-то изображают, любовь моя... Даже твоя невинная юная кира Атар.

– Я развратила её. Она начала говорить над словами и вразрез с тем, что должна думать и говорить приличная благородная дама.

– У тебя есть восемь прекрасных образчиков того, как должна мыслить благородная дама. Ознакомься. Мне интересен твой взгляд. Всегда интересно, как разные люди смотрят на одно и то же явление. Поехали домой... Мне скоро уезжать.

36. Кто это печатает?

Конда уехал с утра, и Аяна в какой-то полусонной осенней дрёме, как вялая засыпающая муха, ходила по дому с книгой, хватаясь за мелкие дела и оставляя их, и снова хватаясь. Арчелл привёл Шако, и тот с интересом почёсывал висок, вникая в особенности пропева слогов, потом согласился, что это ускоряет чтение, и ушёл в задумчивости с листами бумаги, на которых Аяна оставила подробные указания. Несколько лет назад, помогая арем Дару на занятиях с малышами, она хорошо запомнила его совет относительно того, что нужно сперва выучить одно, а потом браться за другое, и теперь слегка сомневалась в том, что правильно поступает, передавая мальчишек в руки катисов, но многочисленные жирные пятна на полу от угощения, которое следовало за занятием, и брызги на стенах от перевёрнутой однажды мячом кастрюли с наваристой похлёбкой, которые она безуспешно пыталась оттирать, быстро успокоили её колебания. Конда правильно говорил тогда. Если можно распределить дела, перенаправив их или перепоручив, почему не сделать это? Даже Иллира говорила – не хватайся за всё сразу, не хватит сил. Её сил явно не хватало на полноценные занятия с этой оравой.

Ещё несколько дней прошли в таком же сонном оцепенении, а потом из дождя в дом нырнул Бертеле, который принёс корзинку с хлебом и булочками от Иллиры и с гордостью рассказывал, как ловко они с Олкосом организовали расписание, и как много желающих посещать занятия, когда выяснилось, что их будет вести настоящий катис, хоть и не совсем... целый.

– Это звучит немного обидно, – сказала Аяна, глядя, как Бертеле жадно откусывает от пирожка с мясом. – Мы с братом были вашими эйстре, но вы о нас так не отзывались... С такой гордостью.

– Не обижайся, эйстре. Мы благодарны вам. Знаешь, как Шако назвал наши занятия? Сэйнан Нелит Анвера.

– Сэйнан?

– Он сказал, это что-то вроде... Ну, где собираются. Мы собираемся, чтобы учиться. Правда, это гораздо сложнее, чем было в начале. Несколько человек сказали, что им достаточно грамоты, и что больше не придут. Эйстре, Иллира передала тебе какой-то горшок, сказала, это не её. Вот.

Аяна задумчиво пожала плечами, поставила горшок на полку у очага и проводила Бертеле. Конечно, было обидно, что ребята перестают ходить на занятия. Пасси тоже не считала необходимым изучать что-то кроме того, что может пригодиться на кухне или в повседневных делах. Любопытство, похоже, присуще не всем, и обижаться на это было бы так же странно, как осуждать Арчелла за то, что у него светлая кожа, а не тёмная, как у Конды.

Конда снился ей по ночам, когда глаза уставали разбирать мелкие чёрные буквы на сероватой бумаге в свете небольшого светильничка, и книга падала из рук на пол. Он приходил и садился на край кровати, и гладил её по волосам, потом по щеке и по шее, и она просыпалась, пытаясь поймать его пальцы, но ловила лишь пустоту, и долго лежала в темноте, слыша, как сопит Кимат за перегородкой и как порыкивает в ногах Ишке, которому опять приснилась стычка с большим серым котом из двора наискосок.

Дни плыли в тумане отморосившего ночью дождя, поднимавшегося по утрам над двориками, но быстро таявшего в лучах солнца. Аяна грустно смотрела на два больших ящика с папоротниками, которые не успевали набрать силу и развернуться, как хвосты птиц каделе, к осени.

– Не переживай, – улыбнулась ей соседка из смежного дворика как-то раз, когда они обе развешивали бельё во дворах. – К весне распустятся, а к лету будут как у них, – показала она на дальний двор, папоротники которого вызывали у Аяны жгучую зависть.

Весна была далеко, и Конда был далеко, и с каждым днём становилось всё прохладнее. Утренний ветер ощутимо студил шею, когда она ехала на Таште в поля. Арчелл, который приносил обеды из таверны, дрова и уголь, предлагал принести ещё и небольшой переносной очаг, но Аяна отказалась, с тревогой глядя на Кимата, который ураганом носился по комнате.

– Как скажешь, кира, – сказал явно отоспавшийся и отъевшийся Арчелл. – Да. Я как-то не подумал.

Ноябрь завис над заборчиком вечерними мелкими каплями, отскочившими от грубых камней двора, но так и не упавшими вниз, застывшими в ожидании. Кимат спал наверху, так и не выпустив из руки бархатную лошадку, а Аяна сидела у очага, завернувшись в волосатое одеяло, за кружкой горячего ачте, растягивая последние страницы последней, восьмой книжки для дэсок.

– Айи...

Она метнулась навстречу ему, входящему в желтоватый свет из мокрых сумерек, со стуком роняя жалобно скрипнувший стул, дёргая застёжку его плаща, мерцавшего капельками моросящего снаружи дождя, и Конда сгрёб её, приподнял и крепко прижал к себе.

– Как же долго...

– Поцелуй меня.

Его кожа была горячей, как большая кружка ачте, которой она только что отогревала ладони, и которая остывала на столе, забытая, ненужная, потому что, как и что-либо ещё, не могла согреть так, как мог лишь Конда.

Аяна стиснула его, впиваясь пальцами в спину, и слушала, как потрескивают дрова в очаге, как бьётся его сердце и как едва слышно моросит за окном дождь.

– Я думала, ты вернёшься раньше.

– Я вернулся, как только смог.

– Скоро зима. Ваш конец ноября – как наша середина сентября, только противнее.

– Айи, я несколько раз уеду на пару дней в декабре.

– На пару? – Аяна отодвинулась и посмотрела на него внимательно. – Пару?

– Я не буду говорить точно в этот раз, чтобы не расстраивать тебя пустым ожиданием. Но в декабре это будет именно на пару дней... И у меня есть для тебя один подарок. Если бы ты не избавляла меня с такой скоростью от всего, чего не было на мне при рождении, ты бы заметила свёрток.

Аяна села, оглядываясь. От двери до очага тёмными и светлыми кучками валялась их одежда, и она накинула ближайшую рубашку, обшаривая каждую кучку.

– Тут ничего нет, – обиженно сказала она. – Конда, ты обманул меня.

– Стой, стой так. Не вставай. Поищи ещё разок во-он там, под сапогом.

Аяна резко встала с четверенек, одёргивая подол рубахи.

– Ты... Ах ты...

– Не бей! – в притворном страхе прошептал Конда. – Прости. Не удержался. Слишком заманчивый вид на бухту открывается отсюда, с этого берега. А, ты нашла...

Аяна шагнула к столу, разворачивая лежавший там свёрток. Грубая бечёвка не поддавалась, и она несколько раз дёрнула за кончики, разлохматив их.

– Это... Конда, это что? Это та книга?!

– Это та книга с травами, которая так заняла твоё внимание. - Конда подошёл и обнял её. – Тут нет картинок, потому что ни один из Нелит Анверов, что занимались списком с неё, не умеет достаточно хорошо рисовать, а добавлять сомнительные рисунки я не хотел.

– Ни один из...

– Да. В свободные от занятий дни они, включая Бертеле и Олкоса, по очереди ходили в хранилище, и вот теперь у тебя есть свой образец.

Аяна листала книгу, пробегая глазами описания, листая страницы, потом подняла глаза на Конду.