Белый Паяц - Виктория Угрюмова

Не всякому дано их видеть – они сами выбирают, кому показаться на глаза, а от кого укрыться.

Говорят, они верные слуги Абарбанеля, но не верь тому, кто станет убеждать тебя в этом. Они родились задолго до несчастного духа зла и будут бродить по неузнаваемому миру тысячелетия спустя, когда о Пантократоре и Абарбанеле уже забудут.

Люди с легкостью меняют богов, которым еще вчера поклонялись, которым возводили храмы и возносили в них горячие молитвы. Я бы даже сказал – люди с легкостью изменяют своим богам, как бы яростно порой они ни сражались за веру, которую сегодня полагают единственной. Но сыны человеческие ничего не могут поделать с теми, о ком не знают, в кого не верят, кому не поклоняются.

Черные паяцы – не зло и не добро. Они – квинтэссенция того и другого; они – всходы на поле, которое каждый засевает по своему разумению. В день, когда мир станет платить по счетам и каждому воздадут по делам его, черные паяцы будут стоять за спиной Ардамалеха – разрушителя вселенной.

Они хранят древнейшие знания, им подвластны все стихии; им повинуются звери, птицы и рыбы, твари Абарбанеля, демоны и призраки, злые духи тьмы и мелкие божества. Даже дракон вечной тьмы Гарпаг одарил их некогда дружбой. Но они редко пользуются своей безмерной властью, ибо, в отличие от иных бессмертных, они – наблюдатели.

Те, кто видел черных паяцев, рассказывают, что с ними странствует женщина удивительной, неземной и опасной красоты. Случается, что она обращает свой благосклонный взор на смертных, чье сердце сгорает от невыносимой боли и тоски. Она забирает эту боль и лечит сердечные раны, прося взамен о любви. Но на ней лежит вечное проклятие – печать древнего мрака: никто не в состоянии полюбить ее всем сердцем. И хотя мужчины не отводят от нее восхищенного взгляда, хотя она прекрасна, как тысяча дев альбонийских, и кожа ее белее снега на вершинах Амартола, а глаза бездоннее Дагарских озер – тысячи лет ждет она единственного возлюбленного и не может дождаться. Боги-паяцы, боги-шуты, они играют на площадях, развлекая зрителей и развлекаясь их смехом и слезами. Они поют, как сладкоголосые птицы, обитающие в садах Пантократора; а музыка, созданная ими, врачует души или сводит с ума.

Боги-странники: танцовщица, лютнист, поэт, жонглер и метатель ножей, силач – и убийца.

А еще, бывает, они уводят с собой детей, и те никогда не возвращаются. Что с ними происходит, ведомо лишь черным паяцам, которых народы, живущие за Тель-Мальтолой, называют духами ата-манггараи. Может, они превращают их в себе подобных; может, высасывают души; может, даруют мгновенную смерть или вечную счастливую жизнь; может, отвозят в какую-то далекую страну, которой нет на наших картах. Все может быть…

Но если на поле брани или на городской площади, после сражения или во время празднества, в горе или в радости ты увидишь пестрые повозки и черных клоунов, если махнет тебе рукой прекрасная, как сама любовь, черноглазая женщина – беги не оглядываясь.

Ибо это ата-манггараи – веселые древние боги.

Но не смертным веселиться на их торжестве.

Бобадилья Хорн с интересом взглянул на рассказчика.

– Я тебе никогда не говорил, что ты многовато знаешь для простого монаха?

– Я не простой монах. Я пастырь Созидателей. Да и что я знаю? – отмахнулся Лио Бардонеро. – Там капельку, тут крошечку, здесь словечко – годами собираю по всему свету, а остальное додумываю. Но все равно, похвала родного брата рукуйена ордена гро-вантаров дорогого стоит.

– Дался вам этот брат! – вскипел Бобадилья. – Я его не видел больше трех лет, а вы все о нем вспоминаете.

Для злости у него были вполне серьезные основания. Ибо как ни парадоксально считать, что человек может использовать связи в высшем обществе для того, чтобы поступить на службу в отряд смертников, – но многие считали именно так.

Из зависти или из обычной вредности, но за спиной гармоста Хорна часто шептались, что место в когорте Созидателей ему выхлопотал его влиятельный брат. Правда, говорили это не его товарищи по оружию, а вауги и корифоры Клиффа Реддинга – «золотая» молодежь, не нюхавшая крови и проходившая службу в столице. Единственное, на что они годились, – это гарцевать на дорогих скакунах под окнами у своих возлюбленных, блистать на королевских приемах да пить марьягу в «Вислоухом осле». На войну уходили другие.

И хотя Бобадилья знал цену их злословию, но все равно принимал пустые слова близко к сердцу. Причем до такой степени, что во время первого своего сражения стремился проявить отвагу уже до неразумия – пока Картахаль не отвесил ему звонкую оплеуху и не приказал оставаться в живых, вплоть до поступления новых указаний.

– Я не хотел тебя обидеть, – примирительно сказал монах, любовно поглаживая рукоять клевца, который лежал перед ним на столе среди блюд с горячим мясом, плошек с кисло-сладкой подливой и подносов с медовыми крылышками и запеченными свиными ребрами.

– И я не хотел, – широко улыбнулся Хорн.

Он не любил размолвок с другом, пускай даже и мелких.

– Просто ты всегда обещаешь сказку, а на самом деле рассказываешь какие-то странные истории, больше похожие на сон, или чью-то ненаписанную книгу, или – я когда-то уже говорил тебе – на запретные письмена… И не вздумай сейчас вспомнить к слову о моем брате и его занятиях.

– И не думал вспоминать, – обиженно протянул Лио Бардонеро, с уст которого едва не спорхнуло имя Риардона Хорна. – А все-таки это у вас семейное – подозревать в забавном вымысле опасную правду.

– В любой шутке есть доля шутки, а остальное – правда, – процитировал Бобадилья любимое изречение Картахаля. – Думаю, это касается и всего остального, что только сочиняет человек. Нет? Сколько правды в твоей якобы сказке?

Лио Бардонеро выразительно молчал.

– Ну, не хочешь, не говори, – согласился гармост. – Ответь всего лишь на один вопрос: если я вдруг – ну бывают же такие совпадения – увижу пестрые повозки, странных черных паяцев и женщину невиданной красоты; и если выпадет мне такое невероятное счастье, что она обратит внимание именно на меня и помашет мне рукой…

– Беги не оглядываясь, – прошептал монах.

Последние минут десять Гус Хиттинг слушал великого магистра вполуха.

По роду своих занятий он крайне редко сталкивался с мистическими явлениями. Самые необычайные события чаще всего получали в результате простые объяснения, и начальник Сумеречной канцелярии нисколько этому не удивлялся. Конечно, ему нередко приходилось слышать о призраках, вампирах, марбасах и пселлусах, но он пребывал в твердой уверенности, что люди гораздо чаще склонны приписывать нечистой силе собственные грехи и проступки.