Эльминстер должен умереть! - Эд Гринвуд

Прямо сейчас, например, по всему Сюзейлу, как пожар, расходились сплетни о некой загадочной армии вторжения, которая убивает людей во дворце. Части дворца — за столиком справа шептали об этом достаточно громко, чтобы можно было услышать в противоположном конце комнаты — в результате были закрыты для всех.

— Там лежат дюжины обезглавленных тел, — взволнованно шипел протокольный клерк.

— Пол по лодыжку покрыт густеющей кровью! — так же взволнованно отвечал господин старший привратник.

Не желая отставать, два келаря за столиком слева от Марлина старались, чтобы весь зал узнал, насколько сильно был раздражен Корлет Фентабль. Его запреты открывать эту дверь или ходить тем коридором вызывали у них — не говоря уж про верховного кастеляна и щитового клерка — яростное негодование.

— Если нам запретят посещать еще какие-нибудь части дворца, на Совете король не найдет в бокалах ничего, кроме колодезной воды — а на  тарелках только вареный картофель с лошадиным кормом!

Пока оживленно обсуждались подробности того, какие именно участки дворца были закрыты, Марлину пришлось спрятать свою улыбку за кубком лучшего бердасского темного.

Придворных слуг держали подальше от дворцового входа в тайный тоннель, где он недавно побывал, и не пускали к палатам Драконьего Черепа и Взлетающих Вирмов.

А это означало, что непоколебимые боевые маги не знают, что делать. Они сверху донизу обыскали ту часть дворца, не нашли ничего полезного, и решили скрыть свое неведение за обычной завесой таинственности.

Так что море и небеса, как говорят моряки, были чисты; некий наследник дома Грозозмеев мог снова воспользоваться этим тоннелем, чтобы пробраться во дворец, принести два своих артефакта синего пламени в палату Драконьего Черепа и призвать призраков, чтобы посмотреть, станут ли они ему подчиняться.

Марлин избавился от улыбки, допил кубок, поставил его на стол и встал, оставив ровно столько монет, сколько было нужно. Настало время забрать меч и чашу и испытать их. А потом...

Потом придет пора переделать Кормир по собственному вкусу.

Мэншун прекратил налагать осторожные заклятья на существо с щупальцами и прошел через всю пещеру к одной из своих наколдованных сцен.

На протяжении последних нескольких месяцев Мэншун следил за происходящим в особняке Грозозмеев через различные разумы, в которые он мог проникнуть.

В Сюзейле были имения больше, величественнее и шумнее, где обитали самовлюбленные павлины, а идиотов знатного происхождения, желающих сбросить Обарскиров или осуществить измену помельче масштабом, хватало в избытке... но в Грозозмеях было что-то интересное. В частности, молодой и амбициозный Марлин Грозозмей.

Возможно, это было чувство, что вскоре с Кормиром случится нечто неподконтрольное и давно назревавшее. Марлин был наследником своего дома и наследником довольно типичным. Умилительно красив и довольно смекалист — но лишь в десятой степени столь блистателен, каким считает себя сам. Подобные люди были скорее грубы, чем мудры, и более амбициозны, чем компетентны... но это, среди прочего, и делало слежку за ними интересной.

Так что Мэншун прогрызал себе путь в разумах одного слуги в поместье за другим, пока не смог красться, подслушивать и подсматривать что хотел и когда хотел — оседлав ничего не подозревающего носителя по своему выбору. Еще одна черная тень в особняке, где стало слишком много сумрака, занавешенных окон и запустения. О, да — дом Грозозмеев превратился в бледную тень прежнего себя еще до того, как Мэншун им заинтересовался.

Отец Марлина давно умер, оставив всю настоящую власть в руках своей вдовы Нармитры. Та ненавидела весь высший свет Сюзейла и придворные интриги, и позволила мужу своей сестры, Медарлаку, играть роль патриарха, поскольку знала, что Марлин тоже все это ненавидит и предпочтет заниматься собственными делами, пока Медарлак строит из себя главу дома.

Ее весьма забавляло — как и Мэншуна, впрочем — как выводит из себя других представителей знати не слишком острый ум Медарлака и то, что по праву он не является ни наследником, ни главой дома. Грозозмеев не связывали никакие обязательства по заключенным Медарлаком договорам, и другие лорды не могли использовать его ни как надежный источник информации о происходящем в семье, ни как посредника для передачи предложений, соглашений и мнений любому другому члену семьи.

Сама леди Нармитра была весьма неглупа и хорошо соображала. Никакая не павлиниха.

Мэншуну сразу стало понятно, что Марлин, отдает он себе отчет или нет, боится матери.

Еще до того, как Мэншун проник в его разум, Марлина выдало периодическое бормотание под нос. Юноша подозревал о том, что матери стало известно о содеянном с Рондрасом, но она молчит, потому что Марлин всегда нравился ей куда больше других братьев — и потому что она сама, в свою очередь, его побаивается.

И так они танцевали, мать и сын, в медленном бесконечном поединке из двусмысленных комментариев и скрытых аккордов.

Мэншун наблюдал за их маленькими уловками и разговорными гамбитами с нескрываемым удовольствием. Это было намного лучше любой пьесы.

Марлин, со своей стороны, обращался с матерью вежливо, но твердо, и достаточно быстро добился от нее обещания не посещать некоторые башни дома, которые должны были принадлежать только ему. Мэншун уважал терпение юного лорда. Долгое время спустя Марлин не делал вообще ничего такого, что мать могла бы счесть подозрительным — чтобы она могла (она, на самом деле, так и поступала) подглядывать и шпионить в «его» башнях лишь затем, чтобы раз за разом не находить ничего достойного внимания и в конце концов потерять интерес.

Наконец-то наступил долгожданный час триумфа Марлина Грозозмея. Он вернулся домой в спешке — юноша торопился забрать Парящий Клинок и Виверноязыкую Чашу.

Марлин снял свои обычные ножны и меч, заменил их на зачарованное оружие, затем надел камзол, который был ему немного велик, чтобы спрятать за пазухой Чашу и все собранные записи о том, как призвать и подчинить призраков синего пламени.

Затем он прошелся по особняку, разыскивая двух людей, которым доверял больше всего на свете. Наемных телохранителей, которым хорошо платил вот уже шесть или семь лет.

— Двух человек, — прошептал Мэншун, когда Марлин прошел по коридору мимо слуги, чей разум тот сейчас оседлал, не обратив на него никакого внимания, — которые почти настолько преданы тебе, как ты думаешь.

Он покачал головой. Марлину до сих пор везло с доверием, которым он наделял своих слуг. Везло куда больше, чем многим другим.