Травяной венок. Том 2 - Колин Маккалоу

Подняв три пальца, Сулла повернулся в седле и посмотрел на унылого Поросенка:

– Я хочу сказать тебе кое-что, Квинт Цецилий. Пока я командую, здесь не будет места – не будет! – таким неподходящим и вздорным людям, как Авл Альбин, как недостойный оплакивания консул Лупус и нынешний наш консул Катон Лициниан. Я предоставил Авлу Альбину командование флотом, потому что считал, что он на море принесет нам наименьший вред. Так как же я стал бы наказывать людей, которые сделали именно то, что сделал бы я в подобных обстоятельствах?

Он отогнул еще один палец:

– В-четвертых, эти люди поставили себя в положение, когда я мог бы действительно отобрать у них гражданство и выпороть их; и в этом случае им не остается ничего другого, кроме как отчаянно драться. И, в-пятых, – он отогнул большой палец, – меня не волнует, сколько у меня на флоте воров и убийц при условии, если они будут отчаянно сражаться, – рука его резко опустилась, разрубив воздух, словно варварский топор.

Метелл Пий открыл рот, собираясь возразить, но мудро предпочел не говорить ничего.

В том месте, где дорога на Помпеи разветвлялась, и одна ее ветвь шла к Везувианским, а другая к Геркуланским воротам, Сулла устроил для своих войск сильно укрепленный лагерь. К тому времени, когда он расположился за его рвами и валами, прибыла его флотилия и принялась деловито закидывать связки пылающего горючего материала через стены в самую гущу помпейских построек, причем с таким проворством, которого не мог припомнить даже самый старый и опытный центурион. Испуганные лица горожан, появившихся на стенах, свидетельствовали о том, что они не рассчитывали на возможность применения такого средства ведения войны, которое доставило им значительные неудобства. Огонь оказался страшнее всего.

То, что самниты из Помпей разослали отчаянные призывы о помощи, стало ясно на следующий день, когда самнитская армия, численно превосходящая армию Суллы на добрых десять тысяч человек, появилась и стала располагаться не более чем в двух сотнях шагов перед лагерем Суллы. Треть из двадцати тысяч солдат Суллы находилась в экспедициях за фуражом и теперь была отрезана от него. Сулла с мрачным видом стоял на своих укреплениях вместе с Метеллом Пием и Титом Дидием, слушая оскорбительные выкрики и свист, доносившиеся с городских стен, на которые он реагировал не больше, чем на появление самнитской армии.

– Дайте сигнал к оружию, – приказал он своим легатам.

Тит Дидий повернулся, чтобы идти, когда Метелл Пий вдруг схватил его за руку.

– Луций Корнелий, мы не можем выйти и сразиться с таким количеством противника! – выкрикнул Поросенок. – Нас изрубят на куски!

– Мы не можем не выйти и не сразиться, – ответил Сулла отрывисто, явно показывая, что он раздражен такой постановкой вопроса. – Там Луций Клуентий со своими самнитами, и он намерен закрепиться. Если позволить ему построить такой же сильный лагерь, как наш, получится новая Ацерра. И я не собираюсь с четырьмя хорошими легионами увязнуть в подобном месте на многие месяцы. Мне также не нужно, чтобы Помпеи показали всем остальным мятежным портам, что Рим не в состоянии взять их назад! И если это недостаточная причина для немедленной атаки, Квинт Цецилий, тогда прими во внимание тот факт, что наши фуражные отряды, возвращаясь, будут вынуждены пройти через самнитскую армию и у них не будет шансов остаться в живых!

Тит Дидий посмотрел на Метелла Пия с осуждением.

– Я иду давать сигнал к оружию, – сказал он.

Надев шлем вместо своей обычной шляпы, Сулла поднялся на трибунал лагерного форума, чтобы обратиться к тем примерно тринадцати тысячам человек, которыми он располагал.

– Все вы знаете, что вас ждет! – крикнул он. – Свора самнитов, с численным перевесом три к одному! Но также знайте: Сулла устал от того, что свора самнитов бьет римлян, и Сулле надоело, что самниты владеют римскими городами! Что хорошего быть живым римлянином, если Рим ползает перед самнитами, как угодливая сука? Пусть это делает кто угодно, но не эти римляне! Не Сулла! Если мне придется выйти и драться одному, я пойду! Но должен ли я идти один? Должен ли? Или же вы пойдете со мной, потому что вы тоже римляне и вам так же надоели самниты, как и мне?

Армия ответила ему мощными возгласами. Он неподвижно стоял, ожидая, пока они замолкнут, так как не кончил говорить.

– Все пойдут! – прокричал он еще громче. – Все до единого должны пойти! Помпеи – это наш город! Самниты в его стенах убили тысячу римлян, и теперь перед вами те же самые самниты на стенах Помпей. Они считают себя в безопасности и издеваются над нами, думая, что мы слишком испуганы, чтобы разгромить свору грязных самнитов! Хорошо, мы покажем им, что они ошибаются. Мы всыплем этим самнитам еще до того, как вернутся наши фуражные отряды, и когда они подойдут, наши боевые призывы укажут им путь и позовут на битву! Вы слышите меня? Мы будем сдерживать самнитов, пока фуражиры не возвратятся и не нападут на них с тыла, вспомнив, что они римляне!

Раздался новый мощный крик приветствия, но Сулла уже сошел с трибунала с мечом в руке. По его приказу три колонны вышли через передние и боковые ворота лагеря. Сулла сам повел среднюю колонну.

Развертывание римских войск произошло так быстро, что Клуентий, не ожидавший битвы, едва успел подготовиться к отражению атаки римлян. Хладнокровный и смелый командир, он держался твердо, находясь в первых рядах своих солдат. Не обеспеченный достаточной численностью, натиск римлян утратил уверенность, когда им не удалось прорвать ряды самнитов. Однако Сулла, все еще находясь впереди, не отступал ни на шаг, и его люди не могли оставить его одного. В течение часа римляне и самниты сражались врукопашную, безжалостно, не отступая и не сдаваясь. Это было не просто противоборство; каждая сторона сознавала, что исход данной битвы неизбежно повлияет на исход всей войны.

Слишком много хороших легионеров полегло за этот полуденный час, и когда уже казалось, что Сулла либо должен отдать приказ отступить, либо наблюдать, как они умирают на месте, самнитские ряды дрогнули, заколебались, начали сворачиваться. Причиной тому было возвращение римских фуражных отрядов, которые атаковали самнитов с тыла. С криком о непобедимости Рима Сулла снова повел своих людей в атаку с еще большим энтузиазмом. Но даже теперь Клуентий уступал неохотно. В течение следующего часа ему удавалось держать свою армию в едином строю. Затем, когда стало ясно, что дело проиграно, он рассредоточил свои войска, пробился сквозь нападавших с тыла римлян и стремительно отступил в сторону Нолы. Считая себя символом неповиновения италиков Риму на юге и понимая, что римлянам известно, как она заморила насмерть голодом римских воинов, – Нола не хотела бы подвергать риску свою безопасность. Поэтому, когда Клуентий и более двадцати тысяч его самнитских солдат достигли стен Нолы, всего на какую-то милю опередив преследующего их Суллу, они оказались в ловушке. Глядя на Луция Клуентия и его собратьев-самнитов со своих гладких, высоких, надежно укрепленных бастионов, магистраты Нолы отказались открыть ворота. В конце концов, когда римский авангард появился в тылу у самнитов и приготовился к атаке, ворота, перед которыми стоял Клуентий, – не самые большие ворота города – распахнулись. Но кроме этих маленьких ворот магистраты не открыли больше ни одного прохода в город, несмотря на мольбы столпившихся самнитских солдат.

Под Помпеями произошла битва. Под Нолой же был просто разгром. Ошеломленные предательством ноланцев, охваченные паникой, поскольку оказались зажатыми между выступающими углами северного участка ноланских стен, самниты потерпели полное поражение и были перебиты почти поголовно. Сулла сам убил Клуентия, который не пожелал искать спасения внутри стен Нолы, где смогла бы укрыться лишь горстка его людей.

Это был самый великий день в жизни Суллы. В возрасте пятидесяти одного года он стал наконец полновластным главнокомандующим на театре военных действий и выиграл свою первую великую битву в этом качестве. Он одержал победу – и какую победу! Вымазанный чужой кровью так обильно, что она стекала с него каплями, с мечом, прилипнувшим к ладони от запекшейся крови, пахнувший потом и смертью, Луций Корнелий Сулла окинул взглядом поле боя, сорвал с головы шлем и подбросил его в воздух с торжествующим криком. В его ушах загремел мощный звук, заглушающий вопли и стоны умирающих самнитов, звук неуклонно нарастал, разливаясь, как песня:

«Им-пер-а-тор! Им-пер-а-тор! Им-пер-а-тор!»

Снова, снова и снова его солдаты ревели это слово, означавшее окончательный триумф, провозглашение победителя императором на поле боя. Или это так полагал Сулла, стоя с поднятым над головой мечом и широко улыбаясь, мокрая от пота копна его блестящих волос высыхала под лучами заходящего солнца, его сердце было так полно, что он не мог вымолвить слова в ответ, да и о чем тут было говорить. «Я, Луций Корнелий Сулла, без тени сомнения, доказал, что человек таких способностей, как мои, может показать всем, на что он годен, и выиграть самую трудную битву этой и любой другой войны! О, Гай Марий, погоди! Я ровня тебе! И в будущем я превзойду тебя. Мое имя возвысится над твоим. Как оно и должно быть. Потому что я патриций из рода Корнелиев, а ты селянин с латинских холмов.»