Две мелодии сердца. Путеводитель влюблённого пессимиста - Дженнифер Хартманн

– Что-нибудь еще?

Очевидно, он совершенно не понимает, почему я сижу в его винном баре в сорока пяти минутах езды от дома и без Люси, заказываю безалкогольную газировку, хотя еще недавно вел себя с ним как ревнивый придурок. Я мотаю головой:

– Нет. Колы достаточно.

Между нами повисает тишина. Я замечаю, что он настороженно смотрит на меня, нахмурившись. На переносице у него россыпь веснушек, а на щеках – ямочки, которые, как я думал, сводят Люси с ума больше, чем носки со спагетти. Очевидно, это не так. По какой-то хреновой причине именно я покорил ее своим поганым отношением и избегающим типом привязанности.

Я все еще пытаюсь разобраться в этой логике.

Поскольку Нэш пока не показывает, что горит желанием меня вышвырнуть, я опускаю взгляд на свой шипучий напиток и бормочу:

– Неужели все эти стереотипы о барменах на самом деле верны?

Наши взгляды снова пересекаются, и его плечи слегка расслабляются.

– Что мы все тайные алкоголики?

– Что вы все временные психотерапевты.

Уголки его губ приподнимаются в улыбке, на щеке появляется ямочка. Он хлопает меня по плечу, затем наклоняется вперед, опираясь на руки.

– А что, хочешь, чтобы я выслушал тебя?

– Подумываю об этом.

Нэш прищуривается, словно раздумывая, сколько я мог выпить перед тем, как наткнулся на его бар.

Ни капли – так бы я ответил.

Если я и пьян от чего-то, так это от грусти.

Грусти и воспоминаний.

Нэш подносит руку к своему небритому подбородку и потирает его.

– Я беру почасовую оплату. Результаты не гарантированы, а советы в лучшем случае бесполезны. – После моего кивка его глаза загораются. – Во-первых, я рекомендую что-нибудь покрепче. Сегодня «Джим Бим» особо актуален.

– Не могу. Я в завязке.

– Беру свои слова обратно.

Я поджимаю губы, обдумывая свои слова. По правде говоря, я понятия не имею, что хочу сказать, от чего хочу избавиться. Мне никогда особо не везло с психотерапевтами. Скорее всего, это из-за того, что я подобное считал собачьей чушью. Мужчины в строгих костюмах и женщины с идеально наманикюренными ногтями постукивали ручками по чистому блокноту, поглядывая на часы, в то время как я чувствовал, что из моего кошелька утекают деньги. Признаться, не было никакого ценного озарения или хорошего совета.

Газировка пузырится у меня на языке, когда я делаю глоток.

– Ты когда-нибудь терял кого-то важного для тебя?

– Да, – говорит он. – Моя мама умерла прошлой зимой. Несчастный случай на лыжах.

– Прискорбно слышать. – Я вращаю стакан, наблюдая, как испаряются кубики льда. – Десять лет назад моя сестра отправилась к подруге на вечеринку с ночевкой. Она так и не вернулась домой, – признаюсь я.

«Кэл, со мной все будет в порядке».

«Обещаю, я напишу тебе».

«Пока-пока!»

У меня перехватывает дыхание, когда ее слащавый голос эхом отдается в голове. Нэш улыбается посетительнице, машет рукой второй барменше, подзывая ее к себе за помощью, а затем, когда улыбка исчезает, снова обращает свое внимание на меня.

Я продолжаю:

– Она столкнулась с одним парнем. Какой-то восемнадцатилетний подросток, живший по соседству и раз в неделю приходивший к нам стричь газон по просьбе отца. Я пересекался с ним пару раз. Эмма всегда была мила с ним, передавала привет и широко улыбалась, когда он приходил.

Перед моими глазами вспыхивает воспоминание.

Полицейский положил руку мне на плечо. Сжал в знак извинения. У него были асимметричные усы, и я понятия не имею, почему запомнил это.

Наверное, потому, что не мог смотреть ему в глаза.

Я просто пристально глядел на его рот, пока он говорил:

– Мы взяли его под стражу, сынок. Он сдался полиции. Мы добьемся справедливости для твоей сестры.

Он сказал это так, будто банальная штука вроде правосудия могла бы поднять мне настроение, все исправить.

Мне было на это наплевать. Я просто хотел вернуть ее.

Папа лежал в оцепенении на диване в гостиной, а мама рыдала на полу в позе эмбриона.

Я не мог вымолвить ни слова.

Я едва мог дышать.

– Его звали Малком Джеймс Крид, – говорю я, поджимая губы. Его имя не давало мне покоя. Оно стояло для меня в одном ряду с каким-нибудь раком или ядом. – Мне всегда было интересно, почему убийц называют их полными именами, понимаешь? – Я перевожу взгляд на Нэша, на лице которого застыло выражение глубокого сожаления. – Они вообще не заслуживают того, чтобы их называли по имени, не говоря уже о полном. Это пощечина всем, кого они погубили. – Я сглатываю, моя кожа покрывается мурашками. – Это понимание того, что еще одно имя будет преследовать тебя до скончания веков.

Я крепче сжимаю стакан, и мне интересно, сколько сил потребуется, чтобы его раздавить. Чтобы ощутить, как он превращается в груду осколков.

Я хотел сделать это с Малкомом, черт возьми, Кридом. Хотел схватить его за горло и разорвать на части. Я все еще думаю об этом, все еще мечтаю об этом.

Нэш отрывается от прилавка, чтобы обслужить клиента, который подсаживается ко мне, но его тон уже не такой веселый, а взгляд то и дело переключается на меня.

Когда он возвращается и снова садится напротив, я продолжаю:

– Однажды он давал интервью. Малком! – выпаливаю я. – Он сказал, что увидел мою сестру, идущую по тротуару, и ему просто захотелось с ней поговорить. Сказал, что она всегда была милой, поэтому он хотел услышать ее голос и увидеть очаровательную улыбку.

Голос Нэша звучит пугающе тихо, почти шепотом:

– Черт, – выдыхает он.

Он уже знает, к чему клонится история.

Интересно, понимала ли Эмма то же самое.

Интересно, что она почувствовала в тот момент, когда поняла, что Малком больше не хочет разговаривать.

Болезненное чувство поднимается в груди и заставляет произнести следующие слова:

– Он сказал, что пошутил. И она рассмеялась. А потом он задушил ее.

Нэш наклоняется вперед и, опираясь на локти, прикрывает рот ладонями. Он прижимает кончики пальцев к губам, и его глаза кажутся остекленевшими, немного слезящимися.

– Он не сказал, почему убил ее. Только то, что хотел этого. Хотел узнать, каково это – разговаривать с ней, видеть ее улыбку, а потом пожелал узнать, каково это – убить ее. – Я делаю большой глоток колы и проглатываю кубик льда, позволяя ему застыть у меня в горле; позволяя ему заморозить горячий и растущий комок боли. – Он бросил ее в лесу, а сам отправился в полицейское управление, чтобы признаться. Ей было всего тринадцать.

– Черт, чувак, – выдыхает Нэш, опуская взгляд на стойку