Никто не узнает (СИ) - Никандрова Татьяна Юрьевна

Татьяна Никандрова

Никто не узнает

Пролог

— Я замужем, Богдан. И то, что случилось вчера, не должно больше повториться. Никогда.

На лицо парня ложится грозная тень, а пухлые губы превращаются в тонкую нить:

— Почему не должно? Тебе ведь тоже было хорошо со мной.

Вот же упертый мальчишка!

— Ты вообще слышал, что я сказала?! — развожу руками. — Я за-му-жем!

— Я знаю, что ты замужем. Еще вчера понял, у тебя ведь кольцо на пальце, — мрачно изрекает он. — Однако это не помешало тебе переспать со мной.

К щекам мгновенно приливает стыдливый жар, а дыхание сбивается так, будто меня резко ударили под дых. Невыносимый, несносный провокатор! Вот, кто он!

— Прекрати! — смутившись, обрываю я. — Это не шутки. Если о нас кто-то узнает, это разрушит мой брак, мою карьеру и вообще всю мою жизнь!

Несколько секунд Богдан пристально смотрит мне в глаза, и под его прямым, полным немого осуждения взглядом я чувствую себя ничтожной букашкой. Лживой и лицемерной.

— Расслабься, никто не узнает, — наконец произносит он. — Пока ты сама этого не захочешь.

Глава 1

— Карина Владимировна, судя по многочисленным отзывам в Интернете, многие посчитали ваш роман «Вечное» антироссийским и формирующим ложные ценности. Как вы к этому относитесь? — очередной журналист-хайпожор поднимается с места, озвучивая раздражающий своей банальностью вопрос.

— Меня мало интересует мнение овощеподобной массы, — холодно отзываюсь я, стараясь не реагировать на очевидную провокацию. — Следующий вопрос?

— Разве можно называть людей «овощами» только потому, что их убеждения не совпадают с вашими? — журналюга и не думает сдаваться.

— Несовпадение взглядов здесь ни при чем, — злобно усмехаюсь я. — Просто у некоторых индивидов напрочь отсутствует критическое мышление, и они проглатывают все, что заливают им в уши средства массовой информации. А когда человек не думает своей головой, он мало чем отличается от овоща.

— То есть вы не согласны, что ваш роман подрывает основы патриотизма? — допытывается он, довольный тем, что я заговорила.

— Если «Вечное» и подрывает какие-то основы, то только основы тоталиторизма, который процветает в нашей стране, прикрывая свое уродливое лицо этим самым патриотизмом, — чувствуя, что завожусь, отвечаю я. — Антироссийская пропаганда и космополитизм — это не одно и то же.

Коротко кивнув, журналист садится, и к атаке переходит следующая акула пера с ярко-вишневыми губами.

— Главная героиня в романе заканчивает жизнь самоубийством, застрелив сначала своего сына, а затем и себя, — жеманно растягивая слова, говорит она. — Является ли это некой отсылкой в смерти вашего собственного ребенка?

— Нет. Это художественный вымысел, а не автобиография, — с трудом выдавливаю я, чувствуя, как предательски садится голос. — Давайте закончим на этом.

Бросаю короткий взгляд на своего менеджера, полыхающего всеми оттенками красного, и резко поднимаюсь на ноги, со скрипом отодвигая стул позади себя.

Пресс-конференция не задалась с самого начала. Это глупо отрицать. Как бы я ни пыталась вывести ее в более интеллектуальное русло, газетным писакам интересны лишь две вещи: обсуждение политических дрязг и копание в грязном белье. Собственно, этим они и занимались весь прошлый час. Как же надоел этот дешевый цирк!

«Карина Владимировна, а рассуждали бы вы так смело, если б не имели второго гражданства?» «Почему вы не пошли на митинг в поддержку Панькова, хоть и позиционировали себя его сторонницей?» — бестактные вопросы, словно дротики с отравленными наконечниками, впиваются мне в спину.

Суки. Бесчувственные суки. Ничего святого для них нет. Мать родную продадут ради рейтинговой статьи!

С силой сжимаю кулаки, и ногти больно впиваются в кожу ладоней. Но это даже хорошо, что больно. Боль отрезвляет. По существу, она является единственной субстанцией в этом пропитанном лицемерием мире, способной вправить человеку мозги. А мне сейчас это крайне необходимо. Я и так наговорила слишком много лишнего.

Пулей вылетаю в фойе и, громко цокая каблуками по мраморному полу, устремляюсь к лифтам. Пара десятков метров, несколько этажей — и я наконец окажусь в долгожданном безмолвии пустого номера. Как и все творческие люди, я махровый интроверт, и стремление к одиночеству для меня — норма. Но сегодня я прямо-таки превосхожу саму себя: мое желание избавиться от посторонних превращается в настоящее наваждение.

Господи, побыстрее бы!

— Карина Владимировна, подождите, — позади раздается запыхавшийся голос Алины, моей ассистентки. — Куда ж вы так убежали? У нас ведь обязательства…

— Давай завтра, — притормаживая, вздыхаю я. — Все завтра, Алин. Я урегулирую, позвоню кому нужно, извинюсь.

Устало потирая виски, вскидываю взгляд на молодое румяное лицо девушки, в котором читаются отблески сочувствия. Возможно, даже искреннего. Алина — одна из немногих, кто, работая в медийной сфере, умудрился сохранить в себе человеческое начало.

— Как вы? — тихо и очень мягко спрашивает она, и я понимаю, что речь идет не о провальной пресс-конференции, а о моем внутреннем состоянии.

— Не очень, — честно признаюсь я. — Но завтра, надеюсь, будет лучше. Просто мне нужно немного побыть одной.

— Хорошо, — понимающе кивает она. — Я сделаю объявление, что вам внезапно стало плохо и именно поэтому вы так спешно покинули зал. К проблемам со здоровьем общественность относится более лояльно, чем к личным.

— Спасибо, Алин, — выдавливаю из себя благодарную улыбку. — Я пойду.

Попрощавшись с ассистенткой, прохожу несколько метров и, остановившись у колонны, задумчиво приваливаюсь к ней плечом. Несмотря на явное нежелание с кем-либо разговаривать, я все равно чувствую потребность в поддержке. В небольшом участии и душевном тепле, которые могут подарить только близкие.

Проблема в том, что по-настоящему близких людей у меня нет. Ну, то есть формально ими, наверное, являются мама и муж, но в последнее время пропасть между нами можно мерить аршинами — так сильно и беспросветно углубилось недопонимание.

И если в нашем с Олегом браке осталось хоть немного теплоты, которую мы отчаянно пытаемся сохранить, то отношения с матерью можно охарактеризовать одним единственным словом — плохо. Настолько плохо, что, даже находясь под дулом пистолета, я бы не позвонила ей, чтобы излить душу. Слишком много иголок в прошлом она в меня воткнула.

Немного подумав, я все же принимаю решение набрать мужа. Как-никак он сам просил отзвониться после конференции и рассказать о том, как все прошло.

Несколько секунд слушаю протяжные гудки, а затем из динамика доносится голос Олега. Приятный, но слегка высоковатый для мужского. Помню, из-за голоса в день нашего знакомства я даже подумала, что он гей. А потом, через пару недель в спальне убедилась в обратном.

— Да, дорогая, привет! Как все прошло? — сразу переходит к важному он.

— Привет, довольно паршиво, — невесело усмехаюсь я. — Набросились на меня, как стая голодных гиен. Каждый норовил укусить побольнее.

— А до чего в основном докапывались? — интересуется муж.

— Цитировали статью Лозового, где мой роман называется «бездушным продуктом западной поп-культуры», упрекали в идеологической диверсии, радикальном феминизме и прочих смертных грехах, — с иронией в голосе сообщаю я.

— Хреново, — после небольшой паузы отзывается он.

— Да не то слово, — мрачно подтверждаю я. — Ублюдки хотели испить мою кровушку, всю до последней капли. Но я не дала им этого сделать.

— В смысле?

— Просто встала и ушла.

— Взяла и без объяснения причин прервала конференцию? — голос мужа подскакивает на несколько октав.

— Ну да.

В трубке раздается тяжелый вздох, а затем Олег продолжает:

— А ты не думаешь, что погорячилась, Карин? Ведь от общественной огласки зависит успех твоей книги.