Ключ Сары - Татьяна де Ронэ

– Гитлеровское варварство! – сухо заметил Бамбер. – Как будто французы тут вообще ни при чем.

На срезе могильного камне было написано множество имен и дат. Я наклонилась, пытаясь прочесть. Судя по датам, речь шла о детях. О детях, умерших в этом лагере в июле и августе сорок второго. О детях Вель д’Ив.

Я никогда не сомневалась в реальности того, что прочла об облавах. И все же этим прекрасным весенним днем, склонившись над могильным камнем, я была потрясена. Потрясена реальностью произошедшего.

В это мгновение я ясно поняла, что мне не будет ни покоя, ни мира с самой собой, пока я не выясню, что случилось с Сарой Старзински. И то, что семейство Тезак так тщательно от меня скрывало.

Вернувшись в центр города, мы наткнулись на старика, который еле волочил ноги, но тащил корзину с овощами. Ему было не меньше восьмидесяти. Лицо у него было круглое и красное, а волосы совершенно белые. Я спросила его, может ли он показать, где находился бывший лагерь. Он подозрительно оглядел нас.

– Лагерь? – переспросил он. – Вы хотите знать, где был лагерь?

Мы кивнули.

– Никто никогда не спрашивает про лагерь, – пробормотал он, теребя лук-порей, торчащий из корзинки. Он старательно отводил от нас взгляд.

– Вы знаете, где это? – продолжала настаивать я.

Он закашлялся:

– Конечно знаю. Я всегда тут жил. Когда я был ребенком, то ничего про лагерь не знал. Никто об этом не говорил. Делали вид, будто его вовсе нет. Знали, что это связано с евреями, но не смели задавать вопросы. Слишком уж боялись. Поэтому в чужие дела не лезли.

– Вы помните что-нибудь особенное про этот лагерь? – спросила я.

– Мне было пятнадцать лет, – начал он. – Я помню лето сорок второго, толпу евреев, которые шли с вокзала по этой дороге, прямо здесь. – Он ткнул узловатым пальцем в широкое шоссе, на котором мы стояли. – Авеню де ла Гар[32]. Полчища евреев. Однажды мы услышали сильный шум. Страшный шум. А ведь мои родители жили далеко от лагеря. И все равно было слышно. Вой стоял во всем городе. Это длилось целый день. Я услышал, как мои родители переговариваются с соседями. Говорили, что матерей разлучили с детьми. Зачем? Никто не знал. Я видел, как группа еврейских женщин шла к вокзалу. Нет, на самом деле они не шли, они едва передвигали ноги, плакали, а полицейские силой заставляли их двигаться вперед.

Его глаза невидяще уставились на дорогу. Он вспоминал. Потом, ворча, снова взялся за корзину.

– А в один прекрасный день, – сказал он, – в лагере больше никого не осталось. Я подумал, что все евреи ушли. Куда? Я не знал. А потом это перестало меня занимать. Никто больше об этом не думал. О таких вещах, вообще-то, не говорят. Кому нужно ворошить воспоминания. Многие, кто живет здесь, так ничего и не знают об этой истории.

Он пошел своей дорогой. Я достала блокнот, чтобы записать все, что услышала. Меня опять затошнило. Но на этот раз я не была уверена, что причиной тому беременность. Может, все дело было во взгляде старика, в том безразличии и презрении, которые я в нем прочла.

Мы проехали на машине по улице Ролан и припарковались перед лицеем. Бамбер обратил мое внимание, что улица называется «улица Депортированных». Я почувствовала облегчение. «Улицу Республики» мне было бы сложнее переварить.

Технический лицей оказался унылым современным зданием, над которым доминировала старая водонапорная башня. Трудно было себе представить, что лагерь находился здесь, под этой массой цемента и паркингов. У входа курили ученики. Обеденный перерыв. На квадратной, плохо ухоженной лужайке перед лицеем мы увидели странные искривленные скульптуры, на которых были выгравированы рисунки. На одной из них было написано: «Они должны взаимодействовать в духе братства». И все. Мы с Бамбером растерянно переглянулись.

Я поинтересовалась у одного из лицеистов, связаны ли скульптуры с лагерем.

– С каким еще лагерем? – спросил он меня.

Его подружка захихикала как идиотка. Я объяснила, о чем идет речь. Это его несколько охладило. Тогда вмешалась девушка, сказав, что чуть дальше по дороге в деревню висело что-то вроде доски. Мы проскочили мимо, направляясь сюда. Я спросила у девушки, была ли это мемориальная доска. По ее мнению, да, но она не уверена.

Памятник был из черного мрамора, с потертой надписью золотыми буквами. Его поставили в шестьдесят пятом году по распоряжению мэра Бон-ла-Роланда. Сооружение венчала позолоченная звезда Давида. Там были имена. Нескончаемый список имен. И две фамилии, которые стали мне так хорошо и болезненно знакомы, тоже были там: «Старзински Владислав. Старзински Ривка».

У постамента стояла маленькая квадратная урна. «Здесь покоится пепел наших мучеников Освенцима». Чуть выше, под списком имен, я прочла другую надпись: «Памяти 3500 еврейских детей, вырванных у их родителей, интернированных в Бон-ла-Роланд и Питивье, а затем депортированных и убитых в Освенциме». Затем Бамбер прочел вслух с сильным британским акцентом: «Жертвы нацистов, погребенные на кладбище Бон-ла-Роланда». Далее следовал тот же список имен, что и на могиле на кладбище. Список детей с Вель д’Ив, умерших в лагере.

– Опять жертвы нацистов, – пробормотал Бамбер. – Можно подумать, что мы здесь столкнулись со случаем полной амнезии.

Мы оба молча постояли перед монументом. Бамбер уже сделал несколько фотографий, но теперь сложил все свое оборудование. На черном мраморе не было никаких упоминаний о том, что ответственность за поддержание жизни в лагере и за все, что происходило за колючей проволокой, лежала исключительно на французской полиции.

Я повернулась к деревне. Слева виднелся темный и мрачный церковный колокол.

Сара Старзински с великим трудом прошла по этой дороге. Она прошла здесь, где сейчас стою я, потом повернула налево и оказалась в лагере. Несколькими днями позже ее родители вышли оттуда, их отвели на вокзал и отправили на смерть. Дети оставались одни на протяжении нескольких недель, прежде чем их отправили в Дранси. А потом – в долгое путешествие в Польшу, где их ожидала смерть в одиночестве.

Что произошло с Сарой? Она тоже умерла? Ее имени не было ни на надгробном камне, ни на Мемориале. Может, она сбежала? Я глянула за водонапорную башню, возвышающуюся севернее, на краю деревни. Может, она еще жива?

Мой мобильник зазвонил, заставив нас обоих вздрогнуть. Моя сестра, Чарла.

– У тебя все в порядке? – спросила она на удивление ясным голосом, словно была рядом, а не на расстоянии в тысячи километров по другую сторону Атлантики. – Сообщение, которое