Фальшивые червонцы - Ариф Васильевич Сапаров

— Мне, надо полагать, предъявят обвинение? — осторожно напомнил тайный советник. — В ГПУ, вероятно, существуют какие-то сроки, за соблюдением которых следят органы прокурорского надзора?

— А как же! — подхватил Александр Иванович. — Следят, причем достаточно строго! И сроки существуют, вы правильно заметили, и обвинение будем предъявлять в соответствии с законом. Вы и сами небось соображаете, о чем пойдет речь?

— Не имею ни малейшего понятия...

— Обвиняетесь вы, гражданин Путилов, в том, что создали у нас в Ленинграде монархическую контрреволюционную организацию из бывших выпускников Лицея, что руководили ее антисоветской деятельностью. Такова общая формула обвинения. В подробности пока вникать не будем, у нас есть еще время...

— Да, формула достаточно громкая, — сказал тайный советник и, после паузы, добавил: — По советским законам она карается высшей мерой наказания. Но я надеюсь, ко мне применить эту формулу будет невозможно...

— Надейтесь, гражданин Путилов. И заодно подумайте о преимуществах полного разоружения перед лицом следственных органов. Читали, поди, как вел себя на суде Борис Викторович Савинков? Неглупый господин, сообразил в конце концов, что борьба с Советской властью совершенно бесперспективна. И вам бы полезно поразмыслить по этому поводу...

— Благодарю покорно, гражданин следователь. — В прищуренных глазах тайного советника сверкнула злая молния, сдержаться он все же не сумел. — Наполнять фактами эту формулу вам придется самостоятельно. Я вам в этом деле, извините, помощником быть не могу...

— Ну что ж, на нет и суда нет. Моя обязанность напомнить обвиняемому, что чистосердечное раскаяние учитывается при определении меры наказания, а решать — право ваше. Не хотите добровольно разоружаться, тем основательнее будем доказывать каждый факт вашей преступной деятельности...

На этом первый их разговор и кончился. Не было смысла попусту тратить время. В прочной стене круговой поруки, созданной стараниями тайного советника, наметились кое-какие щели. Вот на них-то и следовало сосредоточить все усилия. Расширять эти щели, использовать их в интересах следствия.

Труднее всех было Михаилу Михайловичу Старовойтову. Схвачен у трапа иностранного парохода, из кармана его френча извлекли конверт с украденными секретными документами. Попробуй тут выкручиваться и финтить!

Все же Михаил Михайлович пробовал, не вдруг-то решился признавать свою вину. Пробовал даже уверять следователя, будто впервые видит этот злополучный конверт. Похоже, что кто-то решился на провокацию, благо легче легкого скомпрометировать бывшего царского офицера.

Очная ставка с Архиповым принудила лоцмана пересматривать свое поведение, так как дальнейшее запирательство становилось глупым и опасным мальчишеством.

Топил его беглый врангелевец усердно, с каким-то сладострастным ожесточением, точно вымещал на нем свой собственный крах. Разошелся настолько, что пожалел о своем необдуманном побеге. Лучше бы отсидеть ему срок в исправительно-трудовом лагере, где кормят и показывают по воскресеньям кинокартины, чем ввязываться в безумные затеи Михаила Михайловича.

Попросив перо и бумагу, резидент «кирилловцев» в Ленинграде собственноручно описал всю свою шпионскую карьеру.

Сотрудничество с Кобургом началось у него еще осенью 1923 года. В сентябре или в начале октября вручили ему записку великого князя Кирилла Владимировича.

Записка была доверительной. Вероятно, по праву старого знакомства с Кириллом Владимировичем, возникшего еще в Гвардейском экипаже. Предлагалось в ней послужить на благо России — иными словами, выполнить кое-какие задания.

Из Германии записку привез капитан парохода «Данеброг» Иоганн Гартман. Дал прочесть у себя в каюте и тут же сжег на огне свечи, и пепел предусмотрительно выбросил за борт. Капитан этот, ежели чекисты интересуются подобными людьми, опытный немецкий разведчик. Напрасно отпустили его подобру-поздорову, — это ярый ненавистник Страны Советов.

Каким способом разнюхали в Кобурге про то, что устроился он на работу в торговый порт, сказать затруднительно. Узнавали они между прочим и про многое другое, гораздо более важное, — информация у них поставлена солидно.

Знали, к примеру, антисоветскую настроенность Василия Меркулова, служившего в охране Волховстроя. Про то, что подполковник Архипов намерен бежать из лагеря с помощью Меркулова, сообщили также они. Короче говоря, каждый визит «Данеброга» в ленинградский порт обязательно сопровождался новыми заданиями.

Для связи с параллельно действующей в Ленинграде организацией монархистов был прислан из Кобурга пароль. Михаила Михайловича Старовойтова должны были остановить на субботнем спектакле в фойе театра оперетты. Кто именно — не сообщалось. Пароль: «Мы с вами кажется встречались в 1917 году?». Ответ: «Нет, в 1917 году я жил безвыездно в Балаклаве».

В период навигации ему было нелегко высвобождать субботние вечера для посещения театра, но он старался и регулярно бывал в оперетке, дожидаясь условленной встречи.

Остановил его в фойе театра молодой энергичный мужчина. Сухощавый, смуглолицый, с властными манерами. Себя назвал просто Мишелем, фамилию не открыл. Позднее они встречались с ним много раз, всегда в новых местах, по его выбору.

О свидании на Кузнечном рынке также было заранее условлено с Мишелем. Он же рекомендовал и простенькую комбинацию с хозяйственными сумками. Сказал, что способ это проверенный и сравнительно безопасный.

Из пяти изображений молодых мужчин, предъявленных для опознания, Михаил Михайлович Старовойтов уверенно выбрал фотографию «смуглолицего в клетчатом пальто».

— Вот это и есть Мишель... Этого человека я узнаю среди тысячи людей.

В следующем пятке находилось изображение тайного советника Путилова. Резидент «кирилловцев» долго рассматривал каждую из предложенных фотографий, припоминал, а потом заявил, что никого из указанных лиц не знает. Контакты его с подпольной организацией лицеистов замыкались на Михаиле Владимировиче Шильдере. Так, по-видимому, было безопаснее.

На Шильдере замыкалась и вся филерская деятельность лицеистов. Он единолично распоряжался ищейками, бегавшими по следам Афанасия Павловича Хрулева. Следовало предполагать, что и другие деликатные операции лицейского подполья находились в его ведении, поскольку был он у тайного советника чем-то вроде начальника штаба.

Прежде чем установить это, Печатник много часов проканителился с Алексеем Александровичем Рихтером.

Осложнялось все заметной туповатостью бывшего полковника императорской лейб-гвардии. В общем, нечто напоминающее грибоедовского Скалозуба, хотя последний в филерах и не хаживал. Чрезмерным интеллектом отнюдь не обременен. Соображает с характерной заторможенностью прирожденного кретина, тугодумен, педантичен, медлителен. Внушили ему веру в спасительную силу всеотрицания, вот и отпирается напропалую, без царя в голове.

— Ладно, пусть будет по-вашему, Алексей Александрович! — сказал Печатник тоном отчаявшегося человека. — Согласимся, что Путилова вы действительно не имели чести знать и возле Аничкова моста с ним отроду не встречались...

— Так точно, не знаю его и не встречался.

— Предположим также, что и в Парголово ездили с единственным намерением найти своего