Фальшивые червонцы - Ариф Васильевич Сапаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мучает окаянная подагра, стародавнее несчастье всей голицынской фамилии, нестерпимо ноют на рассвете исковерканные болезнью косточки. Пропитание свое приходится зарабатывать изготовлением дамских кокетливых туфелек — ремесло, которым овладел он смолоду ради забавы, никак не подозревая, что станет им кормиться.
Вины своей Николай Дмитриевич Голицын не отрицал и не старался преуменьшить. Дернула его нечистая сила дать согласие на председательство в этой злосчастной «кассе взаимопомощи»! Знал ведь, что начинание ерундовское, в некотором роде даже противозаконное, что имя его кому-то понадобилось для вывески, а все же дал согласие, не сумел твердо возразить.
У него, между прочим, всегда вот так — и не хочет, а поневоле соглашается, не умеет отказать. В декабре 1916 года, когда пригласили вдруг в Царское Село, в личные покои императрицы, также не нашел мужества ответить категорическим «нет». Заделался на старости лет премьер-министром. Последним премьер-министром царской России, молниеносно и бесславно изгнанным из Мариинского дворца.
Просто курам на смех все получилось. Глава правительства, коего вышибают с премьерского кресла ровно через сорок дней после назначения! И кто вышибает? Не царь, не всесильная царица, а сама госпожа революция!
Молодой следователь, беседовавший с Николаем Дмитриевичем на Гороховой и составивший протокол допроса, был недоучившимся студентом исторического факультета. Ему бы в первую очередь заинтересоваться тайными пружинами липовой «кассы взаимопомощи», порасспрашивать о тонкостях взаимоотношений среди бывших выпускников Лицея, а он напирал на всяческие курьезы истории, благо рассказчик перед ним был умелый, многое на своем веку повидавший.
Плодом этой любознательности молодого товарища стало довольно длинное показание последнего царского премьера о последнем заседании его правительства.
Документик по-своему увлекательный, для историков, вероятно, находка. С юмористическим описанием панического бегства министров из Мариинского дворца, с многословным пересказом злоключений князя в каменном мешке Трубецкого бастиона Петропавловской крепости, откуда выпустили его по милостивому распоряжению председателя Государственной думы господина Родзянко.
Печатника все эти пикантные штришки крушения самодержавной власти интересовали значительно меньше, чем его молодого коллегу. И, размышляя о предстоящей поездке на Большую Пушкарскую, готовился он выяснять более насущные вопросы.
Голицын встретил нежданного гостя вежливой улыбочкой, мигом скинул грязный сапожничий фартук, сбегал куда-то, предварительно извинившись, и через минуту вернулся в потертом, но вполне приличном сюртуке.
Выцветшие его слезящиеся глазки светились живейшим интересом и к самому визитеру, и к цели его нежданного визита. Руки свои с уродливо скрюченными пальцами он стыдливо прятал за спину. Стеснялся, должно быть, не хотел показывать.
Давняя следовательская привычка к обстоятельности в любом начинании заставила Печатника досконально изучить жизнь этого глубокого старца. По крайней мере в главнейших ее чертах, поскольку разговаривать надо было с уникальным обломком прежнего мира.
Еще в шестидесятых годах минувшего столетия князь Голицын зарекомендовал себя блистательным кавалером и покорителем сердец, известным всему сановно-сиятельному Санкт-Петербургу. Очаровывал гордых красавиц на придворных балах, с подкупающей самоуверенностью брал призы за блистательное исполнение полонеза и мазурки, не поморщившись проигрывал за ночь огромные суммы, а с выигрыша поил лошадей шампанским.
«Наш Гри-Гри» ласково называли его фрейлины императрицы, и сама императрица, тогда еще совсем молоденькая, испытывала слабость перед мужскими его чарами. Покровительствовала своему любимцу, ревниво следила, чтобы не обошли князя чинами и наградами, добилась назначения его наместником на Кавказ, чем повергла в изумление бесчисленных завистников.
Наместничество князя, как и следовало предвидеть, оказалось весьма коротким. Воротившись на берега Невы, он был назначен членом Государственного совета, получил бриллиантовые знаки к ордену Александра Невского, коими удостаивали только крупных государственных деятелей.
Жизнь вел праздную и легкую.
Увлекался спиритизмом и лаун-теннисом, председательствовал в благотворительных обществах, содержал конюшню скаковых жеребцов. Шли годы, голова посеребрела и лоб избороздили глубокие стариковские морщины, а он все еще рядился в одежду очаровательного кавалера «Гри-Гри», Так что скандалезное его назначение в главы правительства повергло в изумление самых отъявленных придворных скептиков, давно отвыкших чему-либо удивляться.
Отыскать верный, безошибочный тон в разговоре с этим престарелым царедворцем было куда труднее, нежели с процентщицей Горюхиной.
Выручила нежданно новая профессия князя, и добрых полчаса ушло у них на заинтересованное обсуждение тонкостей кустарного пошива дамских туфелек.
Гость, как выяснилось, неплохо разбирался в этом ремесле, спрашивал знаючи, с толком, а заметно повеселевший хозяин с удовольствием давал все необходимые разъяснения.
Когда дошел у них черед до более щекотливых материй, гость недвусмысленно осудил согласие Николая Дмитриевича числиться в председателях лицейской «кассы взаимопомощи», устроенной попечениями господина Путилова. Понимающе усмехнувшись, гость назвал этот поступок новой ошибкой князя Голицына, из чего следовало, что осведомлен и о старых его ошибках.
Тут же гость счел нужным добавить, что оголтелые антисоветчики любят пользоваться доверчивостью своих знакомых. Доверчивостью излишней, опасной, а иногда и наклонностью некоторых лиц к известному легкомыслию.
Именно по этой причине следственные органы вынуждены тратить уйму времени и сил на скрупулезную проверку фактов — иначе в компании с преступниками могут пострадать и совершенно невинные люди.
Намек был правильно понят.
— Вы безусловно правы, товарищ Ланге! — с юношеской пылкостью воскликнул престарелый князь. — Этот Путилов, насколько мне помнится, всегда был порядочной свиньей. Интриган, доложу я вам, самой высшей марки! Канцелярский крючок, выскочка! Превосходно ведь знал, что живу я вне политики, что в мои годы дороже всего ценится спокойствие! И все же льстил напропалую, извивался, как змей-искуситель...
— Были, значит, свои резоны для этого, — наставительно заметил гость. — Разве плохо обзавестись мальчиком для битья? Удобно, предусмотрительно и, наконец, вполне безопасно для собственной персоны. Вывеска как-никак солидная, есть на кого спихнуть ответственность. Я, дескать, всего лишь рядовой член правления, а председатель у нас князь Голицын...
— Золотые ваши слова, товарищ Ланге! Полностью с вами согласен, именно вывеска! Но я в козлах отпущения пребывать не намерен! Пусть ищут дураков в другой губернии! Да-с, в другой, а меня попрошу уволить!
— Случается, что и против желания запутывают...
— А я не дамся им в руки! Нет моего согласия — и кончен разговор! Со свету небось не сживут, в Фонтанке не утопят...
Последнее, надо полагать, было сказано в известной запальчивости и вырвалось само собой, нечаянно. Впрочем, гость и бровью не повел, услышав вдруг странное заявление насчет Фонтанки. Развивал, не торопясь, достигнутое между ними
