Сто страшных историй - Генри Лайон Олди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Широно! На чём ты остановился?
— «…есть не кто иной, как Кёкутэй из семьи Дадзай», господин.
— Я этого не диктовал!
— Умоляю о прощении. Я записал много грамот за господином Абэ. Я знаю их содержание и взял на себя смелость…
— Молодец! Пиши после отступа: «Грамоту выписал Торюмон Рэйден, дознаватель службы Карпа-и-Дракона из города Акаяма».
— Есть, господин!
— Проставь сегодняшнюю дату.
— Готово, господин.
— Я должен прочесть грамоту. Так положено.
Забираю бумагу, подношу к лицу. Тысяча адских демонов! Что я увижу в темноте? Не знаю, как справился Широно, но я не сова и не кошка. Подписать грамоту, не читая? На ощупь?! Всё моё существо восстаёт против такого преступного небрежения. Значит, нельзя.
— Я зажгу фонарь, господин?
Вернусь, паду ниц перед Сэки Осаму. Поблагодарю за слугу.
— Зажигай!
И добавляю, не могу не добавить:
— Твоё старание выше всяческих похвал.
— Я лишь хочу быть полезным, господин.
Нет, не показалось. Широно смущён. Сбросив с плеч котомку, он извлекает из неё маленький фонарь. Поднос с тушечницей и кистью? Ага, они уже на земле. Широно достаёт кресало. От разрытой могилы несутся чавканье и стоны. Дзикининки уже добрался до трупа. Взлетает к небесам горестный вой. Не смотрю — хватит, навидался! — но меня начинает подташнивать.
Казалось бы, привык…
Кремень чиркает о кресало: раз, другой. Во тьме вспыхивают искры, слепя глаза. Звуки ужасной трапезы на миг смолкают и возобновляются вновь. Фонарь разгорается, я до рези в глазах вглядываюсь в грамоту. Широно подсвечивает мне.
Всё, как я и думал. Ровные столбцы иероглифов. Точное соответствие уложениям службы. Ни одной помарки. Грамота составлена безукоризненно. Ночью, на бегу, да.
— Давай кисть, я подпишу.
— Вот, господин. Я уже обмакнул её в тушечницу.
— Поднос!
— Кладите, господин.
Вывожу свою подпись. Не хватает только печати. Личной служебной печати дознавателя Рэйдена. Да, мой слуга хорош. Но и господин у него не промах! Как же славно, что я облачился в дарёное кимоно с гербами! Левый рукав. Карман в рукаве крепко зашит, чтобы не потерять содержимое. Ну как — крепко? Ткань трещит, рвутся нитки. Надеюсь, рукав остался цел. А хоть бы и нет!
Вот она, моя печать.
— Прошу вас, господин. Нет, не сюда.
— Почему?
— Здесь чёрная тушь. А здесь я заранее развёл красную. Для вашей печати.
Охристый свет фонаря искажает цвета. Обмакиваю печать в тушь, стряхиваю лишние капли на траву. Прикладываю печать к грамоте. На бумаге остаётся чёткий оттиск.
Встаю в полный рост. Ушибленное колено откликается резкой болью. В правой руке — печать, в левой — грамота о перерождении. Дракон и карп на моей одежде отблёскивают золотом и пурпуром. Переливаются, перетекают друг в друга: вечный круговорот превращений.
— Я, Торюмон Рэйден, дознаватель службы Карпа-и-Дракона, официально объявляю этого человека Кёкутэем из семьи Дадзай! В чём мною составлена грамота о перерождении, заверенная подписью и печатью! Сим удостоверяется!
Широно без приказа делает шаг вперёд, поднимает фонарь повыше. В темноте вспыхивают два багровых уголька: глаза дзикининки. Чавканье. Хруст. Сопение. Горестный стон. Согнувшись в три погибели, людоед припал к земле, вцепился в обглоданный труп. Терзает клыками мёртвую плоть.
В чём я ошибся?
По телу дзикининки пробегает волна судорожной дрожи. Так бежит по воде рябь от ветра. Людоеда выгибает дугой. Хрустят суставы и позвонки: громко, страшно. Дзикининки падает на четвереньки, его неудержимо тошнит. Куски непереваренной падали и бурлящая жижа потоком извергаются наружу. Кажется, этому не будет конца.
Ещё никогда в жизни я не смотрел с таким восторгом на блюющего человека.
Укорачиваются руки и ноги. Когти втягиваются, принимают вид обычных ногтей — грязных, обгрызенных. Редкие пряди на голове превращаются в спутанную шевелюру. Разглаживается кожа. Последние спазмы: желудок пуст, но Кёкутэя продолжает выворачивать наизнанку.
Он кашляет. Жадно глотает воздух. Падает на груду развороченной земли. Тело его опять содрогается: на этот раз от рыданий. Лежа на собственной могиле, рядом со своим недоеденным телом, Кёкутэй плачет как ребёнок.
Да, как ребёнок.
5
«О, славный день!»
Обратный путь сложился удачно.
Погода баловала нас, выделив два, нет, даже два с половиной солнечных дня из оставшегося запаса. Я радовался этому, но с трудом, стараясь не делать резких движений — моё самочувствие в начале пути оставляло желать лучшего. Обильные празднества, устроенные в нашу честь жителями Макацу, радующимися возвращению Кёкутэя и избавлению от людоеда, сильно ударили по здоровью Торюмона Рэйдена. К счастью, свежий воздух и глоток-другой саке, которым нас снабдила благодарная семья Дадзай, быстро вернули мне прежнюю бодрость.
Мерин шёл без понуканий, Широно — и подавно. Ран вела себя вполне приемлемо, разве что всё время забегала вперёд, где и поджидала нас. В сборе ягод, грибов и съедобной зелени ей не было равных. Кроме этого она поминутно норовила расчехлить ружьё и отправиться за дичью. Боясь, что девушка встретится с медведем или кабаном, я отговаривал её, но пару раз не преуспел.
В эти дни мы все — кроме монаха, разумеется! — лакомились нежным мясом кроликов. А Ран хвасталась, что в Макацу её звали матаги, то есть охотницей.
В порту Хакодате нам тоже повезло: «Добрый Эбису» стоял у причала. О морском путешествии мне рассказывать нечего: оно не отличалось от плаванья на Эдзоти. Прибыв в Акаяму, я тепло распрощался со святым Иссэном, без промедления сдал Ран на руки своей матушке, отправил О-Сузу доложить семье Ясухиро о приезде долгожданной племянницы — и бегом побежал в управу, где меня, вне сомнений, уже честили на все корки.
* * *
В кабинете господина Сэки всё было, как обычно — то есть как в театре Кабуки. Отдёрнулся трёхцветный занавес, карп на стене высунулся из воды. Отзвучал вступительный монолог — доклад актёра в образе докэката. Кто это такой? По театральным канонам — потешный бездельник и дурачок (не спрашивайте, кому досталась эта роль!).
Всплеснул рукавами актёр в образе дзицугото — мудрый и честный мужчина с твёрдым характером. Из какого ряда ни смотри, хоть от дальней стены — воистину старший дознаватель! Его поддержали арагото и вагато — могучий боец и утончённый красавец, иными словами архивариус и секретарь.
И прозвучало внезапное, чего дурачок никак не ожидал:
Сэки Осаму
Неслыханная тайна!
Немыслимая мудрость!
О, сколь замысловата эта история!
То, что
