Олег Черниговский: Клубок Сварога - Виктор Поротников

Первым пришёл Рюрик Ростиславич со своей сильной дружиной.

Никогда прежде Всеволод Ярославич не оказывал Рюрику таких почестей, как в эту встречу. На пиру и на совете Рюрик, которому было всего двадцать два года, находился рядом с великим князем. Никто из бояр киевских наперёд Рюрика и слова молвить не смел, видя почтение к нему великого князя.

Затем на удивление быстро до Киева добралась муромская дружина.

Давыд Святославич и Ярополк Изяславич на призыв великого князя не откликнулись.

Обойдя крепости и линии валов, торки беспрепятственно рассыпались по всей округе вокруг Киева, грабя села и боярские усадьбы. Один отряд расположился под Белгородом, другой двинулся к Вышгороду. Главные силы торков обступили Киев.

Лазутчики доносили, что у них не меньше двадцати тысяч всадников.

У реки Трубеж произошла битва черниговских полков с торками, но было неизвестно, кто одержал верх.

От дурных предчувствий Всеволод Ярославич осунулся лицом, часто бывал груб и несдержан. Было очевидно, что такую беду за стенами не пересидеть, ибо торки - не половцы: уходить им с Руси некуда. Этот враг был пострашнее половцев, поскольку знал все военные приёмы русичей и силу каждого из князей.

Всеволод Ярославич понимал, что только победив торков в сражении, можно вновь привести это буйное степное племя к повиновению.

В конце августа великий князь вывел из Киева десять тысяч пешцев и четыре тысячи конных дружинников. Ранним туманным утром русичи обрушились на торческий стан, расположенный напротив Львовских ворот. Степняки, полагавшие, что киевский князь не имеет достаточно войска, чтобы противостоять им, не ожидали этого удара. Бросая шатры и повозки, семьи и награбленную добычу, торки обратились в бегство. Толпы беглецов, конных и пеших, устремились к другому стану возле Золотых ворот.

Предводители с трудом навели порядок в своих объятых смятением отрядах. Торки выстроились на равнине для битвы, но русичи, не приняв вызова, так же стремительно ушли обратно за городские стены, уведя всех русских пленных, захваченных торками в окрестных сёлах.

Степняки, наученные горьким опытом, перенесли свои станы подальше от городских ворот, но по-прежнему держались вразнобой: каждый торческий род стоял обособленно.

Всеволод Ярославич решил этим воспользоваться.

Спустя день русичи одновременно напали сразу ни три лагеря. Дело было перед самыми сумерками, и торки опять были застигнуты врасплох. До большой битвы дело не дошло из-за надвигающейся ночи, но русичи ощутимо потрепали торков, отбив немало вражеских знамён.

Видя, что Киев с его мощными укреплениями им не взять, торки решили попытать счастья в другом месте. Вся орда снялась с места и двинулась по дороге на Вышгород.

Воеводы упрашивали Всеволода Ярославича напасть на торков, отряды которых беспорядочно растянулись на марше. Особенно настаивал на решительной битве Рюрик Ростиславич, в полной мере показавший своё мужество во время недавних вылазок.

И Всеволод Ярославич решился.

Без трубных сигналов русские полки покинули Киев и двумя колоннами устремились вдогонку. Конные дружины русичей настигли степняков у переправы через реку Ирпень и с ходу вступили в битву. Прижатые к реке торки отчаянно защищались. Им удалось потеснить конные полки русичей, но тут подоспела пешая рать и в сражении сразу наступил перелом. Обременённые обозами и стиснутые с трёх сторон в узкой речной долине торки сложили оружие. Вожди пришли с повинной ко Всеволоду Ярославичу, который встречал их в большом шатре, сидя на троне в окружении своих воевод.

Великий князь, злой после всего пережитого, обложил торков тяжкой данью, повелел выдать зачинщиков, развязавших войну, а также взял заложников, которых разместил под надёжной охраной в Белгороде.

Вскоре пришло известие о победе Владимира Всеволодовича под Переяславлем. Там торки тоже запросили мира. Владимир, чувствуя свою вину, не взял никакого возмещения и не стал требовать заложников, а просто отнял у торков награбленное и пленников. Он даже отсыпал торческим беям серебра из выкупа, взятого за хана Белкатгина.

После того как торки вернулись в свои городки и кочевья на южном приграничье, Русь вздохнула с облегчением.

Ярослав Святославич после битвы на реке Ирпень принялся при всяком удобном случае намекать Всеволоду Ярославичу: неплохо было бы перевести его из Мурома куда-нибудь поближе к Киеву и Чернигову. День ото дня просьбы и намёки племянника становились все назойливее, что сильно раздражало великого князя. Неугомонный Ярослав стал привлекать на свою сторону некоторых киевских бояр, желая через их посредство повлиять на своего дядю. Боярин Коснячко однажды заметил Всеволоду Ярославичу, что Ярослав достоин и более высокого стола за то рвение, с каким поспешил на помощь к великому князю.

- Брат его Давыд Святославич с места не сдвинулся, чтобы оборонить Киев от торков, - молвил Коснячко. - Вот и пускай Давыд сидит в вятских лесах как медведь, там ему и место. Ярославу же место подле великого князя, я так разумею.

- А я разумею иначе, - возразил Всеволод Ярославич. - Ни Вышгород, ни Туров не дам я Ярославу, пусть даже не надеется. В Муроме ему быть и весь сказ.

- Почто же так, княже? - спросил Коснячко, который явно благоволил Ярославу.

- У меня Ростиславичи под боком. Один из них тоже помог мне против торков. Дам я Вышгород Ярославу, так, чего доброго, и Рюрик возжелает получить во владение город в земле киевской. Скажет, а чем я хуже?

Коснячко не стал продолжать разговор, видя непримиримый настрой великого князя.

Вскоре после этой беседы в покои к великому князю пожаловал сам Ярослав.

- Кланяюсь тебе, дядюшка, за доброту твою и щедрость, - начал он после обмена приветствиями, и впрямь отвесив низкий поклон. - Отсыпал твой казначей воинам моим серебра по три гривны на брата. Огнищанин[97] твой выдал дружине моей еды и питья с избытком. Кузнецы твои умелые лошадей моих подковали просто любо поглядеть! Все сделано, дядюшка, для того чтобы я поскорее убрался из Киева в Муром. Что ж, иного от тебя ожидать не приходится, коль вспомнить, как ты обошёлся с братьями моими Олегом и Романом. Слава Богу, что хоть отпускаешь меня целым-невредимым.

- Что ты мелешь, Ярослав! - Всеволод Ярославич с такой силой захлопнул книгу, которую читал, сидя за столом, что едва не опрокинул на пол сосуд с квасом. - Откель ты мыслей таких понабрался?!

- А я не слепец и не глупец, - резко ответил Ярослав. - Своих сыновей, дядюшка, ты небось не пошлёшь на княжение в Муром. Не хочешь дать мне Вышгород, дай Смоленск, хоть будет кому этот град от Всеслава оборонять.

- Устоишь ли ты против Всеслава, младень? - позволил себе лёгкую усмешку Всеволод Ярославич. - Ты с мордвой совладать не смог, куда тебе со Всеславом воевать. Не в свои сани не садись.

Ярослав мрачно насупился и сразу обрёл сходство с покойным отцом, тот точно так же хмурил брови и недовольно щурил глаза.

- Теперь мне понятно, дядюшка, отчего столь непримиримо воевали с тобой мои братья и Борис Вячеславич. Жаль, не помог я им в своё время. Но, к счастью, в Тмутаракани другие изгои объявились…

Не прибавив больше ни слова, Ярослав повернулся и вышел из светлицы.

В тот же день его дружина покинула Киев.

Верные люди донесли Всеволоду Ярославичу, что Ярослав повернул коней не к вятским лесам, а на запад ко граду Владимиру.

«Ярополку Изяславичу жаловаться поехал, змеёныш! - сердито размышлял великий князь. - Ярополк последнее время держится независимо. Коль эти два честолюбца меж собой столкуются, то урезонить их будет не просто».

В эти же дни из Новгорода прибыл гонец с посланием от Святополка Изяславича.

В первых строках своего письма он благодарил Всеволода Ярославича за то, что тот вернул ему беглую супругу. Однако далее следовали сплошные упрёки.

«Нужна ли мне женщина, которую познали на ложе все кому не лень? - писал Святополк. - Сначала батюшка мой покойный прибрал Эльжбету к рукам. Да, видать, плохо прибрал, так как эта стерва сбежала от него к Володарю Ростиславичу и следы ловко замела. Отнятая у Володаря, она мигом оказалась в твоей постели, дорогой дядя. Не миновала супруга моя, как она говорит, и объятий двоюродного брата моего Владимира. Впрочем, я не держу на тебя зла, великий князь, ибо бесовская прелесть Эльжбеты кого угодно с ума свести может. Да вот беда: понесла моя непутёвая супруга. Признается, что от тебя, любезный дядя.

У нас в роду не принято сор из избы выносить, поэтому требую с тебя отступного, великий князь. Как водится издавна, отступного за срам в виде денежной пени, а коль родится сын у Эльжбеты, требую для него на будущее стол княжеский и не где-нибудь, но вблизи от Киева. Сыну будущему я сам имя подберу, отчество же у него будет твоё, великий князь. А коль родится дочь, то с тебя на будущее приданое для неё, великий князь…»