Забытые битвы империи - Александр Музафаров

Между тем я, ничего не подозревая, продолжал докучать адмиралам, настаивая на вполне возможном выходе эскадры в сентябре, по окончании починки судов.

Немудрено, что постоянные мои указания адмиралам, в чем состоит их долг перед Россией, зародили в них ко мне чувство недоброжелательное, близкое к ненависти и смешанное с ощущением какого-то панического страха, что душевная немощь их как-нибудь откроется там далеко, в России, где вполне оценят настойчивость ненавистного теперь им генерала Стесселя.

Боязнь, что я узнаю их преступную решимость свести на нет славные корабли нашего Тихоокеанского флота, что я выведу их на свежую воду, побудила их пойти на вероломный поступок.

К адмиралам присоединился генерал Смирнов, солидарный с ними во всех своих взглядах и поступках и одинаково с ними оберегавший свою особу.

Сознание своего малодушия и страх ответа побудили генерала Смирнова не только войти в общение с другими равноценными с ним героями Морского ведомства, сплотиться с ними, но и принять деятельное участие в том, что зародилось под влиянием злобы и страха в головах адмиралов Лощинского и Григоровича и что вылилось в таком преступном и вероломном факте, как посылка Ножина из пределов Артура для моего очернения и обеления всех остальных героев: знаменитого коменданта и талантливейших моряков-героев, начальника отдельного отряда броненосцев и крейсеров, им затопленных сознательно под Перепелиной горой, и начальника морской и минной обороны, еще в июле кричавшего о сдаче и из страха японских снарядов спускающего свой контр-адмиральский флаг с мачты той лодки, на которой он обитал.

Внимательно, даже талантливо выработав план, ввиду его особенной специфической важности, адмиралы уже не останавливались ни перед чем, лишь бы только довести задуманное дело до конца... И действительно, они довели его до конца, не постеснявшись для него пожертвовать даже лучшим миноносцем.

Наиболее рельефно преступная деятельность адмиралов сказалась именно в истории «спасения» Ножина от ареста, для чего был взорван миноносец «Расторопный», стоящий с вооружением около 1 миллиона рублей.

Произошла вся эта история при следующих обстоятельствах.

Отобрав у Ножина корреспондентский билет, я был убежден, что он захочет бежать из Артура, и предупредил коменданта, чтобы он никоим образом не выпускал его. После ряда приказаний наконец я получил известие, что Ножин находится на одном из миноносцев. Тогда я немедленно послал жандармского ротмистра Познанского предупредить об этом контр-адмиралов Григоровича и Лощинского. Последний категорически заявил Познанскому, что Ножина у них и не было.

Но в это время как раз явился капитан 2-го ранга Кривицкий, сообщивший, что он только что с «Сердитого» и видел там Ножина. По моему настоянию был отдан приказ по флоту не принимать Ножина на суда, но Ножин как в воду канул.

Познанский его искал, но не нашел. Найти было мудрено, так как Ножин в это время находился на канонерке «Отважный», на которой Лощинский держал свой флаг. Вывезли Ножина следующим образом. 2 ноября к выходу в море был назначен миноносец «Расторопный» под начальством лейтенанта Лепко; чтобы провезти на нем Ножина, пришлось лейтенанта Лепко заменить лейтенантом Пленом, который все время ранее был на сухопутных позициях и потому приказа не знал.

Плену было приказано высадить Ножина в Чифу, а миноносец взорвать (Лепко брался вернуть миноносец обратно целым).

Из этого видно, с какими помощниками мне приходилось иметь дело, и как они понимали военную дисциплину, и как относились они к вверенному их заботам народному имуществу.

Миноносец «Расторопный», на котором был отправлен Ножин, своей исправностью послужил не для того, чтобы нанести чувствительный вред нашим врагам — японцам, но чтобы перевезти из Артура и разнести по всей земле тьму грязи, выливаемую и но сие время.

Сослужив такую грязную службу, «Расторопный» бесславно погиб, не использованный и не смывший с себя позорного пятна предательства, будучи взорван случайным, чуждым ему офицером, послужившим покорным орудием Григоровичу, Лощинскому и Смирнову.

Занятый защитой Артура, я не подозревал, конечно, о том, что собирается над моей головой и что угрожает моей чести.

После взятия Высокой горы японцами я, видя полную бездеятельность флота, обратился снова к начальнику больших кораблей адмиралу Вирену с увещеваниями выйти из-под японских снарядов, спокойно топящих, как на смотру, по одному и но два судна ежедневно.

«После занятия Высокой горы, — писал я ему 25 ноября за № 2241, — 23 ноября и невыхода до этого числа эскадры в море я остаюсь при прежнем своем убеждении, что с момента занятия этой высоты неприятелем суда будут упразднены в самом непродолжительном времени и погибнут в бассейнах даром».

«По моему предложению, еще во время устройства нами Высокой горы, адмиралы ходили на эту гору, но я не знаю, уверились ли они тогда, глядя сверху на бассейны, что ожидает суда эскадры, если они останутся стоять, а гора будет занята. Теперь это совершилось и, к несчастью, общее мнение сухопутных генералов грозно начинает оправдываться. 22 и 23 ноября “Полтава” и “Ретвизан” уничтожены. Что же дальше? Боевой флот, на соединение с которым идет эскадра Рожественского, погибнет, как мишень, в лужах Порт-Артурских бассейнов. Миллионы погибнут, как в том случае, если бы эскадра потеряла суда в бою с противником, так и теперь, будучи перебиваема по очереди в бассейнах Артура; но, кроме миллионов, есть нечто важнее, в первом случае она не погибнет, во втором — вечный срам; в первом случай Рожественский мог бы получить хоть один корабль, во втором — ни одного. Мнение сухопутных начальников всегда было за выход, а мое и за постоянную готовность к бою эскадры. Японцы ныне обратят все свое внимание на скорейшее уничтожение судов, дабы ослабить силу Рожественского, т. е. не дать ему отсюда ни одного судна. Я, как старший здесь начальник, считаю себя вправе, хотя мне флот и не подчинен, требовать немедленного выхода нашей эскадры и прошу поставить меня в известность относительно дальнейших планов эскадры».

На это последовал ответ адмирала Вирена с приложением протокола от 6 августа (от адмирала Вирена к генералу Стесселю от 26 ноября за № 92) следующего содержания:

«Выход эскадры 28 сего июля для прорыва во Владивосток был предпринят но Высочайшему повелению, переданному телеграммой Наместника Его Императорского Величества на Дальнем Востоке, хотя большинство адмиралов и командиров были того мнения, что этот прорыв невозможен, принимая во внимание превосходство сил неприятеля, как по числу судов, числу орудий, так и отдельных крейсерских и минных отрядов, большой скорости хода и большего расстояния до Владивостока без наших портов по пути, а также необходимости прорваться через неприятельский пролив у острова Цусима.

В лучшем случае наши суда, истратив свои снаряды в переменных боях с эскадренными броненосцами и при отражении ночных минных атак и подбитые, как эскадренный броненосец “Цесаревич”, искали бы убежище в нейтральном порту и умерли бы для этой войны.

Едва ли кто-либо дошел до Владивостока, так как самому быстроходному крейсеру “Новик” при благоприятных условиях не удалось этого сделать.

Вся наша эскадра была бы потеряна еще в конце июня, в то время как японский флот имел полную возможность благодаря вышеуказанным преимуществам и тому обстоятельству, что он, идя с нами, параллельно шел к своим портам, так вести бой, что никто из его кораблей не был бы выведен из строя, и как бы неприятельские суда ни были подбиты после этих боев, японский флот успел бы вполне обновиться и поправиться до прихода эскадры адмирала Рожественского, который не мог и не может состояться раньше конца декабря, а вернее Нового года, т. е, встретить его в гаком состоянии, в каком он теперь находится.

По возвращении части нашей эскадры в Порт-Артур после боя 28 июля с менее чем половинным запасом снарядов и искалеченными судами и многими разбитыми пушками — эта задача, т. е. прорыв во Владивосток, стала совершенно невозможной. Через несколько дней по приходе эскадры начались августовские штурмы, в которых принимал серьезное участие десант, причем погибло несколько офицеров и много нижних чинов.

Собранием флагманов и командиров 6 августа составлен был протокол, копию которого при сем прилагаю.

Согласно этому протоколу, было решено помогать крепости всеми средствами до последней возможности, что нами до сего дня и было исполнено с полным старанием и добросовестностью.

Все орудия, которые требовались на позиции, давались с судов и устанавливались, снаряды всех калибров постепенно почти все израсходованы на береговых батареях для обороны крепости, чины отряда работают всякий по своей специальности, для той же цели и принимали самое деятельное участие при отражении штурмов в сентябре на Высокой горе, в октябре и, наконец, в ноябре на Курганной литера Б и Высокой горе, где погибло так много офицеров и нижних чинов.