Год колючей проволоки - Александр Маркьянов

— Эй вы! — крикнул кто-то. Кричали по-арабски, голос был властным, привычным командовать — да, вы, вставайте, черт побери!

Кто-то поднялся, кто-то нет. Много слухов ходило в последние дни, и если так просто подниматься…

— Где командир? Командира ко мне! Быстро!

Федаины переглядывались между собой. Какого черта нужно, им отдали приказ и они знают, что делают. На соседнем мосту занимал оборонительные позиции Арабский легион, может их просто спутали с ними?

Но это были военные, и номера на машине тоже были военные.

Подполковник Ад-дин, который последние дни был с ними, подошел к машине, как был, в гражданском вместо формы, форму они давно выкинули, облачившись в гражданское. В руках он держал гранатомет на нем не было ремня и приходилось держать его в руках. Говорили громко, и Аббас все слышал, он был совсем рядом, но на него никто не обращал внимания.

— Я командир, подполковник Руби ад-Дин — не отдавая честь, потому что руки были заняты сказал он

Аббас не услышал, представился ли тот, кто был в машине, он не услышал его имени (иначе потом нашел бы) — но тот, кто был в машине был явно выше званием. Зато он слышал приказы. А приказы были такие — отставить оборону моста, сам мост оставить нетронутым, а всем им — отступать в Самарру, где готовится сводная группировка войск для обороны северного Ирака. Подполковник стал доказывать, на все более и более повышенных тонах, что он не может просто вот так бросить пост без письменного приказа, что Багдад сам по себе хороший узел обороны и его надо оборонять, что если даже будет приказ отступать — то он по крайней мере взорвет мост, чтобы замедлить продвижение врага. Неизвестный натаивал на выполнении приказа, а подполковник говорил, что не может его выполнить, потому что он подчиняется другому офицеру, и для таких действий нужен письменный приказ, потому что потом он не хочет отвечать за дезертирство с поля боя. Потом разговор как-то сошел на нет, и глухо взревел дизель, и снова Аббас повернулся к реке, к неспешно влачащему свои воды на юг великому Тигру чтобы высматривать вертолеты и танки врага. Ходили слухи, что бени аль-кальб используют какие-то танки, которые можно переносить на вертолетах, они высаживаются в тылу и федаинов и солдат с этими танками и бьют им в спину прежде чем те что-то начинают понимать. Но танков никаких не было… и вертолетов тоже не было, а вместо этого загрохотали в унисон автоматы, он повернулся и увидел ту самую, отъезжающую проклятую Тойоту, и открытые окна, и высунувшиеся в окна стволы, на срезах которых пульсирует бледное пламя…

— Руби! Ай, Руби… — закричал кто-то тонким, визгливым, не мужским голосом, называя командира по имени.

А Аббас просто не знал что делать. Он впал в ступор — потом он узнал, как это бывает. Просто когда человек сталкивается лицом к лицу с чем-то, что не в силах осознать и понять — он просто не может ничего сделать, не может ни рукой, ни ногой пошевелить, а стоит и тупо смотрит. Точно так же он будет смотреть, как на него едет танк — и не уберется с дороги.

Осознание придет потом… когда Тойота взвизгнет тормозами, сворачивая в проулок — и этот визг тормозов снимет с него черный морок бессилия.

— Шайтан!

Огненная стрела, которую изрыгнул моментально вскинутый на плечо гранатомет метнулась к машине с убийцами и предателями, разорвалась на каменной ограде, полетели в стороны камни… но машины уже не было, она свернула за угол, спаслась. Кто-то кричал, кто-то стонал… американская танковая колонна не смогла бы внести в ряды несгибаемых молодых федаинов такого хаоса и беспорядка.

И тогда Аббас понял, что если он сейчас не возьмет все на себя, не станет командиром — то отряда больше не будет. Его просто уничтожат, растопчут предатели… неужели так мало надо, чтобы уничтожить целый отряд федаинов? Неужели пары предателей для этого достаточно.

В этот момент Аббас стал командиром. В этом качестве он будет воевать всю войну и никогда он не будет никем кроме командира, и даже когда они будут прорываться из осажденной эль-Фаллуджи, а вместе с ним будет только несколько беспредельно преданных ему людей — все равно он останется их командиром, их эмиром. А они будут идти за ним.

— Строиться! — заорал он, срывая неокрепший голос.

Он видел, что ему не подчиняются, что еще немного — и кто-то ударится в бегство, потеряв навсегда свою честь. У них не осталось командира, не осталось Родины, не осталось ничего, за что бы следовало сражаться — а как сражаться, если стреляют в спину?! Как сражаться, если такие же солдаты как ты, не бени аль-наджи и не бени-аль-кальб убили твоего командира?!

Нет, можно сражаться!

— Строиться!

Короткая автоматная очередь бичом хлестнула начинающее светлеть небо, распоров его пунктиром трассеров. И каждый понял, что следующая — в него. И встал в строй!

— Надо похоронить полковника! — распорядился Аббас — этим займутся… ты, ты, ты и ты. Мы несем раненых до ближайшей больницы!

— А что потом, рафик амир[75]?! — выкрикнул кто-то

Рафик амир — так его назвали в первый и последний раз. Потом он будет просто амиром, сначала амиром в населенном пункте, потом амиром провинции, потом амиром муджахеддинов, воинов идущих по пути Джихада во всем центральном Ираке.

Но что и в самом деле — потом? Кому можно верить, если все — предают? Если стреляют в спину? И стоит ли держать этот мост, если машина, из которой собаки убили их командира поехала дальше, чтобы сеять зло и предательство у них в тылу?

— Мы воины! Воины междуречья! Враг может сломить нашу армию, но он не сломит наш дух. Враг может занять нашу землю, но пока он не занял место в наших сердцах, Ирак жив и свободен! Каждый из нас должен быть змеей — днем отдыхать под камнями, а ночью вылезать и жалить потерявших осторожность врагов. Каждый из нас должен сохранить свое оружие, чтобы вступить в бой, когда нас призовет Раис! Каждый из нас дал клятву и должен быть готов выполнить приказ — но храните при это свои жизни, ибо каждый из нас должен уничтожить по сотне врагов, и только потом умереть, сказав, что он выполнил свой долг! Разойдись!

Когда раненых готовили к транспортировке, к Аббасу подошел Бадал — так его звали, невысокий, но крепкий и гибкий паренек, со своим телом он мог делать удивительные вещи, завязываясь в узел.

— Рафик Аббас, а что делать с мостом?

Аббас задумался.

— Взорвите его. Как похороните полковника. Потом уходите.

— А если американцы появятся раньше?

— Тогда уходите с американцами…

Раненых, которых они тащили на плащ-палатках, они сумели дотащить до госпиталя Красного креста на улице Аль-мансур рядом с Великой Мечетью. Больница еще работала, ее не разграбили, и не перебили пациентов, как это будет частенько случаться потом. Даже пациентов в больнице было относительно немного, не сравнить с первой войной, когда американцы бомбили. Теперь американцы почти не бомбили, их тактические бомбардировщики наносили бомбовые удары в интересах продвижения наземных сил, инфраструктуру же и вовсе не бомбили, планировали оккупацию и восстанавливать разбомбленное никто не хотел. Свет в госпитале был…

Когда они передали раненых врачам — к Аббасу подошел доктор, невысокий, чернявый, в очках и с усами как у Саддама. Достал из кармана пачку сигарет.

— Ты куришь?

— Нет…

Аббас и в самом деле не курил — любого курящего с позором изгнали бы из числа федаинов.

Доктор достал сигарету, закурил…

— Ты воин? — спросил он Аббаса

Он хотел было ответить утвердительно — и тут задумался. Можно ли его назвать воином, если он позорно бежит со своей позиции?

— Я солдат — ответил он

— Тогда скажи мне… — доктор со вкусом затянулся — долгие годы мы строили армию. Армию, которая должна была быть настолько сильной, чтобы сокрушила любого врага. Но как-только пришел враг — армия бежит. Как же так, что мы тогда строили?

Аббас опустил голову, как от пощечины, как от хлестнувшего в лицо кипятка. Он дорого бы дал, чтобы не слышать этого. И может быть, не будь этого разговора с багдадским доктором — и не родился бы Аль-Макхам, сильный, свирепый, проливающий кровь врагов.

— Я не знаю, что вам ответить, доктор — сказал он — но клянусь всем, что у меня есть, что пусть даже вся наша земля будет оккупирована врагами, до тех пор пока в моих жилах есть капля крови я не отступлю, не сойду с пути войны. И война наша закончится только тогда, когда мы вступим на земли наших врагов точно так же, как враги вступили на наши, клянусь вам в этом доктор.

Доктор еще раз затянулся, и хотел что-то ответить — как вдруг его позвали, и он побежал по коридору не прощаясь…

Когда они вышли из больницы — гранатометы они спрятали, чтобы забрать их позже, автоматы и взрывчатку оставили при себе — над головами с рокотом пронеслись в плотном строю несколько светло-серых, юрких, чужих вертолетов, а потом, пройдя еще пару кварталов, и выйдя к ар-Зайтун, они увидели американскую бронетехнику. Это были не танки — американские бронемашины, угловатые, со скошенными боками, с длинными настороженно поднятыми скорострельными пушками они шли по опустевшей улице и по ним никто не стрелял. Ни один человек…