Наталья - Минчин Александр

Б. отечески улыбается, достает кошелек и протягивает мне… двушку. С ума сойти, такого с ним никогда не было.

— Что, в театр поскорее хочется? — ехидничаю я.

— Нет, чтобы ты на одну ночь меньше мучился, — он не улыбается.

Я лезу в карман своего пиджака, бывшего морского кителя, и достаю из нагрудного кармана-планкой вчетверо сложенный билет.

— Лина, твое представление на завтра.

— Он добрый мальчик, — отечески говорит мой брат и добавляет: — Дай я тебя поцелую, Санчик.

Мы целуемся.

— Ну, еще шампанского? — стараюсь я стряхнуть с себя грусть своего одиночества и зависти к их двойству, которое они ценят, но не так, как я, когда бывал, был с Натальей.

Выпиваем оставшееся и сидим курим мои папиросы. Брат тоже начал к ним пристращаться.

— Борчик, я спатьки хочу, — говорит Лина.

— Это обязательно, — говорит он и улыбается.

— Я правда хочу, я устала.

— Все устали, — говорит он, — и все хотят.

Она силится сдержать улыбку губами. Они встают. Я провожаю их до двери брата.

— Здесь ты живешь? — спрашивает Лина. — Я еще на этой квартире у тебя ни разу не была.

— Будешь, — отвечает Б. и смеется.

Мы заходим в его пустую большую комнату.

— Борчик, здесь холодно, но мне нравится. А где ванна, я хочу принять до сна.

Мы ржем, как лошади во время купания, и не можем остановиться.

Просыпаюсь я тихо и легко. И сразу же вспоминаю, что могу звонить. Я одеваюсь через секунду и выхожу на улицу. Я дрожу, это, наверно, потому, что на улице холодно с утра.

Диск соскакивает, и приходится набирать снова. Характерный прозвон ее телефона: первый гудок — прерывающийся…

— Алло, — отвечает она.

— Здравствуй, Наталья, — голос у меня почему-то прерывается. Как тот гудок.

— Санечка, я знала, что ты позвонишь сегодня, я сидела и ждала. Вечером у нас первый театр, да? — как будто ни в чем не бывало. Ее голос звучит хорошо.

— Кажется, да, — грустно отвечаю я.

— А что ты такой невеселый, что-нибудь случилось у тебя?

— Нет, у меня все прекрасно.

— …Я рада. Так мы сегодня встречаемся?

Она спрашивает меня!

— Угу…

— Ты хочешь раньше?

— Как ты угадала? Ты у меня на редкость догадливая, Наталья.

— Санечка, не надо так говорить, я ни в чем не виновата.

— Конечно, это я виноват, что ты не приезжала две недели. — Я зря это говорю, я ведь дал себе слово. Не говорить.

Голос ее наполняется нежностью:

— Мы увидимся с тобой до театра и обо всем поговорим. Хорошо?

Мы договариваемся, где встретиться. В шесть часов вечера, у гостиницы «Россия», кинотеатр «Зарядье».

Я возвращаюсь в комнату, раздеваюсь и ложусь обратно. Мне жарко. Целый день ждать. Как его убить?

Глаза мои смыкаются, и я засыпаю.

— Сашенька, добрый день.

— Уже день разве?

— Да, половина первого, — говорит она.

— Заходи, Лина.

Я плюхаюсь опять в кровать. Вылезать из-под теплого одеяла никакого желания у меня нет, и спать хочется. К тому же рука болит.

Она проходит и садится у стола. Высокий свитер под горло, грудь торчком, волосы высоко взбиты.

— Как спалось? — спрашиваю я.

Она улыбается:

— Ужасно: холодно, кровать с досками, одеяло колется.

— Боевые условия, — смеюсь я. — Полевые.

— Как твоя Наталья? — спрашивает она.

Я даже вздрагиваю сначала, не понимая, откуда она знает.

— Хочешь музыку, Лина?

— Очень, — отвечает она.

Я объясняю, где нажать, и музыка включается.

Потом… мы с ней два часа говорим о Наталье, я рассказываю и рассказываю, не умолкая, только голос прерывается иногда у меня. Почему я вдруг все рассказываю, сам не знаю.

Кассета кончается, надо вставать, одеваться. Гостей нужно кормить.

Лина идет рядом со мной, пальто ее застегнуто, и изящный шарф выпущен наружу. Очень привлекательная женщина, думаю я, перехватывая взгляды прохожих.

Брат и правда дома, когда мы возвращаемся.

— Где гуляли? — спрашивает он, не глядя. — А запах, как от вина.

— Правильно, Боречка. Мы с ним пили вино и ели цыплят-табака.

— Обо мне небось не подумал, — смотрит он зло и голодно на меня.

— Сашенька тебе тоже взял цыпленка-табака, я хотела заплатить, но он не дал.

Она достает аккуратный сверток, который сделала официантка (рубль на «чай»), из сумки.

Только теперь Б. верит. Он смотрит, как Линина рука разворачивает все, и говорит:

— Он знает, что он делает, — и одобрительно хлопает меня по плечу.

— Спасибо, Б., — шучу я, — не ожидал: Высшая Похвала.

Я сажусь у окна на последний стул и закуриваю. Лина опускается на кровать. Боря сидит за столом и превращает цыпленка в остатки. Я смотрю в никуда: окно. Забранное ставнями. Отчего мне так грустно?

— Боречка, тебе нравится?

— Угу, — урчит он. Прожевывает и говорит: — Вина, конечно, не догадался принести.

— В клюве, что ли, Борь. Но если разрешите, сейчас немедленно сбегаю, одна минута, — я еле сдерживаюсь.

Губы его блестят, глаза довольны.

— Ладно уж, отдыхай, обойдусь без вина.

— Есть, товарищ командир! — вскакиваю я.

Он смеется:

— Я смотрю, тебя неплохо вымуштровали на военной кафедре, а?! Того глядишь, отличным старлейтом станешь!

Он углубляется в цыпленка.

Я философски рассуждаю:

— Ему, конечно, повезло, что он тебе жареным попался.

— Почему? — спрашивает брат.

— Так бы ты его сырым скушал…

Лина смеется. Б. благодушен, из него можно веревки вить, когда он насыщается или насытился.

— Борь, у Лины красивые зубы, когда она смеется, да?

Он смотрит на нее, как будто впервые:

— Что-то потомок заговорил много о тебе. Вы чем там после вина занимались, а?

Все смеются. Мне радостно и тревожно: осталось два часа. Прошла вечность, как я не видел ее. Как она выглядит, изменилась ли? Зима окончилась, я не представляю ее без…

Ох! А я-то в чем пойду? Пальто нет! В дубленке жарко, и снег растаял. Куртка белая и короткая, к костюму, как перья страуса. А сегодня надо костюм одеть.

— Борь, — ужасаюсь я, — мне же одеть нечего.

Доев цыпленка, он соглашается.

— А в чем ты хочешь идти?

— В костюме.

— Ты же не идешь в театр.

— Вдруг она захочет. Не переживай, куплю еще два билета у театра или на контроле пятерку дам, пропустят.

— Ой, я очень хочу, чтобы все пошли в театр, — говорит Лина.

— Ты хочешь? — спрашивает брат.

— Нет, — отвечаю я, — мне нужно поговорить с ней о многом, не до театра.

— Что же тебе одеть? — думает он и становится добрым. В последнее время это с ним редко бывает.

— Как насчет твоего «отличного» кожаного пальто?

И тут мы начинаем с ним вместе смеяться и ржать так, что Лина смотрит на нас как на ненормальных.

— Что это, Боречка? — спрашивает она.

— Это отпрыск помогал мне пальто покупать. Перед зимой в декабре. Узнал, что на Большой Грузинской в комиссионном бывают хорошие пальто. Ну, приехали мы туда. Все пальто стоят далеко за двести, а у меня только сто рублей, да еще кушать хочется. А холодина на улице ужасная, ветер ледяной, со снегом, а я в финском плащике хожу на подкладке. В отделе кож увидел он это счастливое пальто и тянет меня: «Борь, посмотри. Какое длинное, всего девяносто четыре рэ стоит». Стали внимательно смотреть. Заставил он меня померить. Вроде ничего, но его приталивать надо, нет подкладки, и вообще, я остался безразличен, но он — возбудился. А ты ж его знаешь: Боря, да отличное пальто, где ты еще возьмешь такое, стоит гроши (хороши себе гроши — девяносто четыре рублика), макси, кожаное. Короче, не я себя, а он меня уламывал полчаса, девушки комиссионного магазина собрались, болели. Он даже дал мне четыре рубля, чтоб мне не так грустно было, и под расчет платить пришлось, а десятка на жизнь осталась.

На следующий день одел я это пальто. Ветер колом его ставит, распахивает, оно холодное, совсем не греет. Полмесяца мы искали портного, четверть месяца он морочил нам голову, а когда назвал цену, у меня в голове помутилось и в глазах потемнело — больше, чем само пальто стоит. Следующий месяц мы с ним ругались, кто виноват. С января он его продать пытается, да, видать, оно никогда не продастся. А я всю зиму так и проходил в плащике на отстегивающейся подкладке. Теперь пускай его сам одевает. Впрочем, другого выхода у него нет! Во-первых, одеть нечего, а во-вторых, я объявил, что это пальто его, а не мое, он заставил меня купить, и что он мне должен девяносто рэ. А если я объявил, не могу же я взять свои слова обратно! — он улыбается.