«Я, может быть, очень был бы рад умереть» - Руй Кардозу Мартинш

ты сказала, что однажды мы снова увидимся, я так рада, что ты приехал, хорошо выглядишь, я взглянул в зеркало, а ты уже кому-то звонила по телефону и выглядела спокойной.

Тогда позволь мне сказать тебе вот что, красавица: в этом Океанариуме может быть много рыб со всего мира, но не все, здесь нет большеротых окуней и карпов, как те, которые водятся у нас в запруде на Скалистом пляже, мы едим их жареными с соусом из кориандра, кости не чувствуются, их можно убрать ударом ножа – пальчики оближешь. Некоторые до сих пор незаконно ловят их динамитными зарядами, их много, у нас много рыбы.

И я тебе ещё вот что скажу: однажды гигантская волна обрушится на город и разобьёт гигантский аквариум, и вы все, многие из вас будут плавать среди миазмов канализационных труб и акул, от Белена до Экспо, грабители банков в Байше и стеснительные, неуклюжие студенты и гопники, которые грабят девушек.

– С таким выбором девушек здесь, мне интересна та, которая только хочет уйти.

Но меня раздражает надеяться на эту поездку в Лиссабон, я уже порядочно потратился… Последние капли Drakkar Noir на моей шее, хранившиеся несколько месяцев в холодильнике, чтобы не потерять концентрацию, его уже больше не производят. Я даже вступил в соревнование с другим пассажиром. Всё началось в семь утра: автобус выезжал из гаража, а мой соперник был тайным пассажиром: большая муха, которая села с внешней стороны стекла, шестью лапками укоренилась на уровне головы пассажира.

Мы проехали по шоссе, дул ветер, деревья гнулись, минуты шли, а кровавая муха стояла непоколебимо на своих маленьких ножках, с невероятной решимостью, только дрожала её голова с большими глазами, они видят нас раздробленными на шестиугольники, если не ошибаюсь.

Мы ехали сто километров в час, муха на своём месте снаружи автобуса демонстрировала цепкость мигранта, настроенного наладить свою жизнь. Остальное – пейзаж, Португалия – это Лиссабон.

Прошло три с половиной часа, а муха продолжала там сидеть, правда я немного задремал, не доезжая Вила Франка, а потом я потерял её. Возможно, она упала, или устала бороться, чтобы доехать до столицы, насекомое потерпело поражение к самому концу, возможно, ему нужно было помочь, а я этого не сделал. Мы оба остались одни в наших путешествиях.

Но мы не должны доверять мухам. Однажды, женщина рассказала моей маме:

– О, нет!!! Сегодня случится несчастье. Я видела овода.

– И что?

– Это не к добру. Однажды утром я увидела овода, а вечером умер мой муж.

Её муж умер вечером, потому что не умер утром, или накануне ночью, или неделей раньше, он был пьяницей с печенью размером с газовый баллон.

Но если вина лежит на оводах, что тут поделаешь? Столько мух, которых ты видел на свете в детстве из окна своей комнаты, на козьем дереве, эскадроны, роящиеся над кровью мёртвых животных на Пасху, каскад обезумевших мух. Слишком много трагедий за раз.

Я иду вдоль летней террасы студенческих баров. Здесь на старших курсах, или полу-старших… средне-старших… полу-младших… обучают всему, что есть, студентов с севера, центра и юга страны, но многие, главным образом, осваивают игру в бубен. Они носят чёрные плащи политехнического института с капюшоном и ленточками, скрученными в виде медали, и надеются найти работу в какой-нибудь стране игрушек, ну, удачи. Но, так как этот день ещё далеко, они уже сейчас пропускают несколько шотов, и таким образом успешно погружаются в их новую среду обитания, и всё это довольно забавно.

Именно крыша летней террасы студенческих баров невероятным образом погубила внука того могильщика, который в свою очередь отравился. Внук могильщика основательно напился и решил вздремнуть на верхней части опорной стенки, но ему приснился какой-то кошмар, и он плашмя упал на булыжники с четырёхметровой высоты.

– Кажется, даже я не верю.

– И я, как это вообще возможно. Он так и не очнулся от своего последнего сна.

Запомни одно: фиглярские смерти всегда наследственные. Сейчас муниципалитет проводит ремонтные работы, роют канавы, которые выглядят как траншеи Первой мировой войны, до мемориального музея поэта Режиу, там, справа. Большие изменения, не сомневайся, стряхни пыль с ботинок и иди по этому пути.

В тысяча девятьсот пятьдесят каком-то году газетный обозреватель С. Жуниор опубликовал серию сатирических сообщений об инцидентах, которые могли произойти здесь 50 лет назад (получается, более ста лет назад для нас). Он озаглавил их «Воспоминания Пустобреха», наглого и пьяного персонажа, который рассказал газете среди бесконечной околесицы о местных жителях, о том «празднике конца света» в честь прохода кометы Галлея. Некоторые идиоты влезли в долги, просадив все деньги на вино, закуски и даже на фейерверк, потому что не рассчитывали, что наутро следующего дня придётся платить.

Дед Пустобреха рассказал ему, что на 50 лет раньше всё было так же как и тогда. Старик был готов поспорить, что через 50 лет всё будет точно так же, что-то из этого его внук подтвердил своим собственным опытом. Однако прошло более 50 лет с тех пор, как С. Жуниор опубликовал воспоминания Пустобреха и, по моему мнению, всё повторяется в точности, если не в точности…, ай, чёрт, подвернул ногу из-за этой фигни.

Это – канавы от работ, финансируемых европейскими фондами, новые траншеи Войны за развитие. Хорошая попытка, но мышление людей, друг мой, перестроить труднее, чем исторический центр города.

Заметь: это явление обратное опустыниванию, иногородние студенты – это часть плана как сделать больше детей и затем убедить их здесь остаться и создавать рабочие места, не надо видеть только плохое, Штырь, и не говори за других, никто не зафрахтовал твои суждения. Ты говоришь, как самоуверенный иностранец.

Ok. Поэт Режиу, когда пришёл в город – а он был с севера, где такие вещи почти не происходят – ждал две, может быть, три недели, прежде чем начать говорить о самоубийстве.

Думать о том, чтобы лишить себя жизни. Говорить о самоубийстве.

Думать о том, чтобы лишить себя жизни.

Он очень хорошо вписался в свою новую среду обитания.

На мой взгляд, он уже написал своё лучшее стихотворение «Чёрная песня», которое обычно читают в шутливом тоне резким голосом:

Я не знаю, куда я иду,

Не знаю, зачем я иду

– Я знаю, что туда не дойду!

в захватывающем финале, где говорится об отказе человека быть похожим на всех остальных, быть таким же как те, кто зовёт его «туда!», на тех, в жилах которых течёт старая кровь их предков. Поэт