Сторож сестре моей. Книга 1 - Ширли Лорд

Пока она шла вслед за метрдотелем по ресторану, Бенедикт успел заметить, что она выглядит напряженной, взволнованной, словно ее гнетет… Что? Тревога? Предчувствие? Едва ли она испытывает то же чувство боязливого предвкушения, как бывало с ней в прошлом, накануне их запретных свиданий, поскольку она не знает, что встречается именно с ним. И эта ее робость всегда разжигала их страсть еще сильнее. Теперь не будет причин считать их свидания запретными. Вряд ли он снова женится. У него не будет жены, которой придется лгать, когда он начнет ездить к Людмиле в Европу, где она сделается его признанной возлюбленной, дамой его сердца.

Эти мысли вихрем пронеслись в его голове в то время, как она приближалась. Он глубоко вздохнул с облегчением: мужчина за соседним столиком поднялся, на миг заслонив его от окружающих — как раз в ту минуту, когда метрдотель указывал ей столик, где ее ждал мистер Кузи. Он встал. Когда человек посторонился, Бенедикт ждал ее с распростертыми объятиями.

Она смертельно побледнела, и он испугался, что она упадет в обморок, но она не отрываясь смотрела ему в лицо, как и он — на нее.

Она все еще любит меня, с ликованием подумал Бенедикт. Он не может забыть меня, но по-прежнему лжет, чтобы добиться своей цели, подумала Людмила со смешанным чувством волнения и негодования.

Позднее, когда к нему вернулась способность разумно мыслить, ему стало любопытно, сколько же они так простояли, он, крепко прижав ее к груди, она, сначала не сопротивляясь? Вероятно, не больше одной-двух минут, хотя им обоим это время показалось вечностью.

Она, по обыкновению, без лишних слов перешла прямо к делу:

— Итак, ты и есть мистер Кузи.

Они посмотрели друг другу в глаза. Людмила увидела в его лице нечто такое, что заставило ее тяжело опуститься на стул. Она взглянула на него снизу вверх глазами, полными слез.

— Но ты в самом деле что-то знаешь? О моей семье? — спросила она.

Идиот! Он забыл, как искренни ее любовь и тревога о родных. Замышляя вернуть ее, он учитывал лишь то, с какой настойчивостью она добивалась, чтобы он по мере сил разузнал о судьбе, постигшей ее семью, — по сути, это единственное, о чем она когда-либо его просила, — и совершенно упустил из виду, что за ее упорством скрывались глубокие, непритворные чувства.

А теперь, после долгих, мучительных месяцев разлуки, он свалял большого дурака, так как первое, что ему придется сделать, это поделиться скверными, очень скверными новостями. Сейчас, когда она прежде всего хочет знать, есть ли хоть доля правды в хитроумной выдумке, которую он использовал, чтобы выманить ее на свидание, он должен сказать, что ее отец умер.

Она не устроит сцены. Она никогда не устраивала сцен, ни раньше, в худшие времена, ни теперь, когда на первый взгляд дела обстоят не лучше. Это он имел обыкновение устраивать сцены.

Нахмурившись, Бенедикт жестом отослал суетившегося вокруг них официанта и взял ее руки в свои.

Людмила подумала, насколько это естественно и как не походит на тот вечер больше недели назад, когда Ян держал ее за руки, пытаясь впервые объясниться ей в любви.

Вслед за опьяняющим возбуждением, охватившим ее, когда она увидела Бенедикта, столь сильным, что ей даже сделалось дурно, наступил черед опустошительной слабости. Ей хотелось, чтобы он всегда держал ее руку в своей, хотелось склонить голову ему на плечо, перестать бороться и принять все, чего бы он ни пожелал теперь. Это чувство исчезло так же стремительно, как и появилось.

Она попыталась отнять руки, но он не уступал, как, впрочем, всегда, привыкнув получать то, что хочет и когда хочет, даже не задумываясь, что кто-то может не согласиться с его пожеланиями.

— Есть множество причин, побудивших меня пойти на риск, чтобы устроить нашу встречу сегодня. — Его слова были тщательно подобраны, словно Бенедикт хорошо отрепетировал свою речь. — Употребив слово «риск», я пытаюсь оправдать поступок, который, я знаю, должен показаться тебе новым подтверждением моего двуличия, но мне надо было каким-то образом сделать так, чтобы ты наверняка пришла на свидание.

Людмила сидела неподвижно, не проронив ни слова, и слушала так внимательно, как ни одна другая женщина из тех, кого он знал.

— Дорогая моя, да, у меня есть новости о твоей семье. — Он запнулся в нерешительности, но потом все-таки сказал: — Боюсь, печальные новости. Месяц назад умер твой отец.

Она выдернула у него свою руку так резко, что опрокинула стакан с водой, облив скатерть.

— Как? — глухо простонала она. — От чего он умер? Его убили?

— Рак. Это произошло быстро. Он не мучился, — лгал он, так как не знал никаких подробностей, только сам факт, о котором ему сообщил Деннон.

Ее глаза были полны слез, но она не пролила ни слезинки. Необъяснимо, но она предчувствовала, что «мистер Кузи» привез дурные вести. Она приехала сюда, ожидая услышать, что умерла ее мать. Не верилось, что тем из родителей, кого ей не суждено больше увидеть, был высокий, сильный отец, который научил ее кататься на пони; и все посетительницы салона красоты краснели от удовольствия, когда он хвалил их новую стрижку или цвет волос.

Людмила не представляла, как сильно побледнела. Бенедикт подозвал официанта.

— Две сливовицы и еще воды, пожалуйста.

Она заговорила об отце, сначала сбивчиво, а затем все больше воодушевляясь. Бенедикт почти не обратил внимания на суть ее рассказа. Он чувствовал головокружение, пьянея от звука ее голоса, любовался линиями ее белой шеи, изящество которой подчеркивал черный воротник-хомут ее свитера, смотрел, как бурно вздымается и опускается ее грудь, тогда как она в порыве горя безудержно изливала в потоке слов свою скорбь.

Официант подал какую-то экзотическую закуску, фирменное блюдо их ресторана, как он объяснил, которое называлось «гренки дьявола»; Людмила пробормотала, что это типично пражская закуска — рубленое мясо на гренке с сыром и хреном. Она не стала есть. Бенедикт заказал все, что рекомендовал им официант, и блюда уносили практически нетронутыми.

Когда наступил черед кофе и Бенедикт расплатился по счету, она вздохнула и обратила на него взгляд своих глубоких, темных глаз.

— Хорошо, что ты не побоялся хлопот. Я признательна тебе за то, что ты приехал сказать мне. Было бы гораздо хуже, если бы я узнала об этом от кого-нибудь другого.

— Я люблю тебя, Людмила. — Он не собирался говорить ничего подобного. Он никогда не говорил ей этих слов. В свое время она внушала себе, что и не хочет их слышать.

Она склонила голову.

— Спасибо.

— Ты вернула мое письмо; ты отказывалась разговаривать со мной.