Скитания - Юрий Витальевич Мамлеев

— Что ж, тогда надо действовать. Свой роман я могу прислать в Нью-Йорк и из Парижа.

— Но как действовать?! Что ты говоришь… Ты же знаешь, что творится в эмиграции… А у нас тут каким-то чудом две работы, твоя и моя, один из лучших университетов, дом, машина… Бросать это? Это же безумие… А во Франции? Там не найдёшь работы, у нас нет там права на жизнь, на работу, ничего… Мы не знаем ни одного слова по-французски… Найти выход?! Какой выход?!

— Но у меня уже есть там связи… Через ПЕН-клуб и через французских писателей. И можно наметить связи с французскими издательствами. Конечно, только мы как-то здесь осели, среди этого хаоса, с таким трудом, когда некоторые погибли… И опять бросать всё, куда-то бежать… На пустое место… Фактически это опять эмиграция, новая эмиграция… Когда же конец?

От Кегеянов не доносилось никаких слухов, словно они сами умерли. Было сказано только по телефону, что Люба вышла из больницы и что с ней всё в порядке. Да это они и сами видели, когда посещали её там… От Игоря тоже никаких вестей…

А здесь, в К., всё шло странным, размеренным шагом. Нелепые вечера с «how are you» и «хорошая ли сегодня погода?». Соседи кивали головой, величаво улыбаясь…

Дни шли. Но состояние Лены не менялось. Глаза её могли быть поняты тогда только русскими. Майкл, например, считал, встречаясь часто с Леной, что у Круговых всё о’кей.

Маша[1], живя Россией, не могла одновременно существовать на Марсе. Выход был только один: уезжать.

Андрей принял решение: бросить всё и отправиться во Францию, в Париж.

Эпилог

Полились письма в Париж, звонки и опять бесконечная «борьба», пробивание лбом стенки. Правда, «стенка» поддавалась — падали в почтовый ящик сочувственные ответы, надежды. Какую-то неожиданную сердечность проявил один французский писатель, который прочёл книгу Андрея на французском языке…

Посреди этих мятущихся событий Андрея ошеломило одно известие: Миша Замарин смертельно болен. Какая-то редчайшая, экзотическая болезнь нервной системы с неизбежным и скорым фатальным исходом. Самое удивительное, что об этом появились статьи в американской прессе, хотя Замарин вовсе не был известным художником. Правда, о нём писали не как о русском неконформистском художнике, а как о знаменитом больном.

Андрей, подавленный, позвонил Мише. Он ожидал не ответа, а тишины, к его удивлению, в трубке возник голос Замарина.

— Умираю, старик, — с еле приметной интонацией грусти и с ещё более незаметной интонацией иронии сказал он. — Так что наша встреча не состоится. Потому что «занят, умираю», как говорил один наш великий писатель. Извини. Принять пока не могу.

И он повесил трубку.

Андрей совершенно ошеломился. Маша[2] пробормотала Андрею: «Поезжай». И Андрей поехал в Нью-Йорк.

Остановился у поэта Саши. Андрей обзвонил за один вечер весь «интеллектуальный» русский Нью-Йорк. И толком ничего не понял.

Потому что другие тоже толком ничего не могли понять. Одни действительно говорили, что Замарин заболел уникальной смертельной болезнью и с этой точки зрения им заинтересовалась американская пресса. Что он получает массу писем (и даже деньги) с пожеланиями побороть болезнь.

Другие — правда, меньшинство, но зато более изысканное, элитарное — говорили совершенно противоположное. Генрих, например, каким-то помертвевшим голосом сказал по телефону:

— Ты же знаешь, Андрей, он великий мистификатор. На самом деле, как некоторые считают, он здоров как бык… Миша просто хочет сделать бизнес на своей смерти. И уехать в Индию. Он же настоящий йог и может внушить кому угодно, включая врачей, что он умирает, да ещё из-за какой-то невероятной болезни. Ну и создал рекламу вокруг своей смерти. А деньги текут.

Поэт Саша тоже поделился тайными сведениями:

— Всё это ерунда, — сказал он, выпив залпом кружку крепчайшего кофе. — Генрих лепит что попало, по слухам. А я тебе скажу то, что знают всего два-три человека в Нью-Йорке. Так вот… Миша создал общество людей, которые хотят делать бизнес на собственной смерти. Собственно, сам он не умирает, но зато даёт идеи. Эти люди — в основном одинокие старики, типичные бизнесмены, но заболевшие какой-нибудь редкой смертельной болезнью. Таково главное условие вступления в общество. Своей редкой смертельной болезнью (один из членов этого общества, кстати, славист) — так вот, о чём я говорю… своей экзотической болезнью они привлекают прессу, та делает рекламу, идут деньги (ну просто списывают с налога, тем более случай экзотической помощи). В общем, ребята перед своей смертью хорошо зарабатывают — на всеобщем инфантилизме перед феноменом смерти.

— Саша, — мрачно прервал его Андрей. — Но ты всё-таки понимаешь, где мы?

— Старик, ты начисто лишён чувства юмора… Хотя это чувство у нас, у русских, недалеко от кровавых слёз. Ну ладно. Я хочу закончить. Я говорю серьёзно: ни ты, ни я не понимаем, где мы. И никогда не поймём. Это же очевидно. Может быть, мы в аду. Я хочу сказать, эти ребята делают бизнес на своей смерти. Тебе это понятно? Ась?

— У них есть дети?

— Да нет, а если и есть — всё равно что нет. Они для себя делают деньги. И будут их делать после своей смерти. Вот тебе такая любопытная статья из провинциальной, но достаточно авторитетной американской газеты.

Андрей просмотрел.

— Новое общество… Организованное советским диссидентом, художником… Замариным… Условия вступления: смертельная болезнь… редкого происхождения… Общество уже получает солидную финансовую помощь… Люди хотят умирать, не теряя времени, превращая свои последние минуты в доллары… Вот он, наш оптимизм! Прогресс неостановим. Даже смерть уступает перед прогрессом.

На следующий день Андрей позвонил Мише.

Тот отозвался. Андрей упомянул статью из газеты и спросил:

— Это правда, Миша?!

— Конечно, правда. Но с большой, очень большой поправкой на газетный уровень.

— Скажи, ты болен? Тебе нужна помощь?

В ответ раздался хохот.

— Андрюша, это наш последний разговор. Я очень надеюсь, что для тебя не всё кончено. Я же тебе говорил, что ты не должен быть таким мягким, символически говоря. Дерзай… Неужели всё это, включая такую чушь, как смерть, ты воспринимаешь всерьёз? Прощай, но не навсегда.

Замарин повесил трубку.

В полной тоске Андрей бродил по Нью-Йорку, забредая в фантастически огромные, но пустые и безобразные пивные. Все смотрели на него равнодушными глазами. Он один пил пиво, глядя в небо…

А потом опять подполз к нему поэт Саша.

— Последние сведенья, Андрюша… Никто ничего не понимает…

— Это и есть последние сведения?

— Почти. Говорят, Замарин умирает. В действительности. И вместе с тем едет в Индию. А те деловые люди об