Расписание тревог - Богданов Евгений Федорович

— Ну, к бабушке так к бабушке, — сказал Шумков, опуская ее на пол. — Можешь сразу звать меня дедушкой.

— Я буду звать тебя дядя Олег, а когда у тебя вырастет борода, тогда дедушкой.

— Отращу! — окончательно развеселившись, пообещал Шумков. В этом его веселье было расковывающее сознание равенства с этими двумя женщинами, старой и молодой, ибо игра шла в открытую, и более того — с этой чудесной девочкой, сразу признавшей его своим.

— Да что это мы стоим в прихожей? — спохватилась Флора Никифоровна. — Василиса, веди дядю Олега в комнату! А мы с мамой будем пока стряпать.

— Идем! — сказала девочка и, взяв Шумкова за руку, повела в комнату.

Квартира оказалась однокомнатная и очень маленькая, меньше даже чем у Шумкова. А может быть, она была такой же по площади, но сильно загромождена. В комнате стояли две кушетки, детская кроватка, стол, стулья, платяной шкаф и пианино.

Василиса посадила его на кушетку и заговорщицки прошептала:

— Я тебе что-то покажу, только чтоб бабушка и мама не знали!

— Обещаю, — так же шепотом, сказал Шумков.

Василиса запустила руку под шкаф и вытащила оттуда плюшевого медвежонка, довольно крупного, побитого кое-где молью, с одним висящим на нитке стеклянным глазом.

— Это Федор. Бабушка выбросила его в мусоропровод, но я его снова нашла, и теперь он живет под шкафом. Правда же, он очень хороший?

— Правда, — сказал Шумков.

В комнату вошла Рита. Василиса едва успела сунуть медведя под шкаф.

— Василиса, — сказала Рита, улыбаясь Шумкову. — Нам приказано развлекать дядю Олега.

— Опять будем петь? — со вздохом спросила девочка.

— Буду рад вас послушать! — сказал Шумков.

Рита села за пианино, Василиса встала у ее плеча. Рита, откинув голову, как олень на бегу, взяла вступительный аккорд, кивнула дочери.

— Колыбельная композитора Мельо! — объявила Василиса.

— «Спи, мой сынок, берег далек», — подсказала Рита и, снова запрокинув голову, ударила по клавишам.

Василиса вступила; тоненький ее голосок вплетался в мелодию серебряной паутинкой.

— Браво. Брависсимо! — растроганно сказал Шумков. — Превосходное исполнение.

Василиса медленно, томно повернулась к нему лицом и спросила не без кокетства:

— Ты не преувеличиваешь?

— Нисколечко! — заверил Шумков.

— Рита! — крикнула из кухни Флора Никифоровна. — Иди скорей, помоги мне!

— Иду-у! — недовольно отозвалась Рита. — Извините, Олег, я сейчас!

Шумков кивнул.

— Какая замечательная песня! — сказал он Василисе. — Слова спишешь?

— Я не умею. Я всего четыре буквы знаю.

— Ну тогда спой еще раз, а я буду запоминать.

— А можно потом?

— Нет, — сказал Шумков. — Давай сейчас. Садись тут рядом и пой.

— Ну хорошо. — Василиса села рядом, и он обнял ее. — «Спи, мой сынок», — запела она. — Нет, погоди! — Она проворно соскочила на пол, вытащила из-под шкафа Федора. — «Спи, мой сынок… — пела Василиса, баюкая медвежонка, — берег далек, волны качают наш челнок…»

А Шумков, вторя ей, размышлял о том, что жизнь у них с Татьяной не сложилась из-за того, что не было детей, вот в чем дело. Оглядываясь теперь на свой брак как бы посторонними, трезво оценивающими глазами, он впервые осудил и себя и Татьяну и отчасти даже мстительно подумал, что так им, обокравшим себя, и надо.

— Дядя Олег, у тебя есть мед?

— Кажется, есть.

— Настоящий?

— Наверно. А что?

— Настоящий мед бывает только на Тишинском рынке, а маме и бабушке все некогда туда съездить. И в результате сидим без меда.

— А ты очень любишь мед?

— Люблю, но мне вообще-то нельзя.

— Понял, — сказал Шумков. — Мед тебе нужен для Федора. Принесу. Договорились.

— О чем это вы там договорились? — спросила Флора Никифоровна, входя в комнату с подносом румяного, огнедышащего печенья.

— Это наш секрет, — сказал Шумков, закрывая собой медвежонка. Но не тут-то было: Флора Никифоровна успела его заметить.

— Василиса! Объясни, каким это образом твой Федор оказался в квартире?

— Это я его нашел, — сказал Шумков. — Когда я подходил к вашему подъезду, он сидел на скамейке и сосал лапу. Я его взял с собой.

— Ох, Олег! Вы мне портите внучку! — погрозила пальцем Флора Никифоровна. — Василиса, ты должна сказать правду. Как он здесь очутился?

— Я его нашла в мусорке, — еле слышно ответила девочка.

— Федор будет жить у меня! — быстро сказал Шумков. — Да-да! И не надо меня благодарить, я рад, что он переедет ко мне! А руки мы сейчас вымоем. Идем, Василиса!

Флора Никифоровна капитулировала. Рита, увидев Федора под мышкой у Шумкова, чуть не уронила чайник. Флора Никифоровна сказала ей:

— Ничего не поделаешь. Эти двое уже спелись.

Потом пили чай и болтали, и Василиса ухаживала за Шумковым. Было условлено, что он придет завтра на пироги.

Когда Шумков уже стоял в прихожей в пальто, Василиса взяла Федора, прижала к груди.

— Прощай, милый Федор! — печально сказала она. — Я буду навещать тебя. Смотри же веди себя хорошо, иначе тебя опять выбросят на помойку, и тогда я не смогу тебя отыскать.

— Я думаю, мы поладим, — сказал Шумков.

Рита провожала его. Сначала они дошли до дома Шумкова, потом он проводил ее до подъезда, потом она его — говорили и не могли наговориться. Говорили о Василисе. Рита рассказывала охотно, как всякая мать. Ее удивляла дотошность Шумкова, с какой он расспрашивал о дочери; за дотошностью чувствовалось нечто большее, чем простое любопытство, но она не могла объяснить себе природу этой дотошности и не стала ломать голову. Ей было хорошо. Шумков расспрашивал о всякой всячине, вопросы были наивны, подчас смешны, но ему все эти подробности отчего-то казались чрезвычайно важными; он внимательно слушал Риту и легко, взахлеб вбирал пеструю эту информацию о Василисе, как отец, который долго отсутствовал. Об отце Василисы они так и не вспомнили в этот вечер — ни ей, ни ему в голову не пришло вспоминать о нем. На этот счет Шумкова просветила Флора Никифоровна. Рита, как он и предполагал, была замужем за человеком, которого теперь нет.

Василиса, когда Шумков появлялся, не отходила от него ни на шаг. Со временем у них вошло в привычку часами разговаривать по телефону. Положив трубку, Шумков еще долго с удовольствием перебирал в памяти ее вопросы и ответы, огорчался, если Василиса сообщала о какой-нибудь неприятности, как, например, ссора с Петей Серебряковым из старшей группы, и радовался, когда Петя первым предложил мириться.

Рита стала бывать у него часто, несколько раз навещала Флора Никифоровна. Федора он сдал в химчистку и с нетерпением ждал, когда почистят. Он пришил ему оторванный глаз. Другой такой пуговицы не было ни в одной, галантерее, и это очень его расстраивало. «Представляете? — жаловался он в корректорской. — Во всей Москве негде купить глаз для медведя!» Наконец он догадался купить две одинаковые пуговицы, пришил и мог теперь пригласить Василису. Она пришла с Ритой и была счастлива совершенно.

— Я тебя никому, никому не отдам! — сказала Рита, улучив минутку.

Шумков вздрогнул от этих слов. Его точно бы приравняли к любимым вещам, с которыми не расстаются, к какой-нибудь кофточке или сумочке, которые хоть и выходят время от времени из моды, но бесконечно дороги, и пользуются ими до полного износа.

— Согласен. Но Василису я у тебя отберу. Так и знай.

Рита не знала, чем ответить на его слова, и ответила поцелуем. Шумков мягко отстранил ее, прибавил упрямо:

— Я ее удочеряю.

— Ах, Олег, — Рита отвернулась, чтобы поправить на ресницах поплывшую тушь.