Товарищ Богдан - Борис Раевский

Накинул пальто и выскочил на улицу.

Прошло больше часа. Он не возвращался. Ильич стал уже не на шутку беспокоиться. Что случилось? Ведь Бабушкин не знает английского языка: мало ли в какую историю может попасть такой «немой»! И несчастные случаи теперь участились.

Ильич хотел, уже направиться на поиски, когда раздался стук молотка в дверь — Бабушкин вернулся.

Был он усталый, но радостный. В руке нес огромную красивую куклу в шелковом платье, в кожаных туфельках, с красной лентой в длинной косе. А главное — у куклы, если ее положить на спину, сами закрывались глаза.

— Это к чему? — спросил Ильич.

— Игрушка. Лидочке, — пояснил Бабушкин. — Полгорода обегал. Хотел что-нибудь необычное.

«Новорожденной-то? Куклу? — сдерживая улыбку, покачал головой Ильич. — Вместо погремушки?»

Но ничего не сказал.

А Бабушкин, довольный своей покупкой, немедленно уложил ее в саквояж.

— Домой поеду — отвезу, — сказал он. — Лидочке.

И повторил:

— Лидочке.

Словно все еще не мог поверить, что отныне у него есть дочка.

Господин Шубенко

Вагон мелко трясся, как в ознобе. И от этого малярийного озноба жалобно звякала эмалированная крышечка на чайнике, дребезжали стаканы, дробно постукивала металлическая дверца фонаря.

Вагон был дряхлый, неказистый. И тащился он медленно. И места — только сидячие. Но зато билет — вдвое дешевле, чем в курьерском.

Бабушкин сидел у окна.

Был он в черном триковом костюме — тройке. Из-за этого костюма он вместе с Крупской несколько часов бродил по мелким лондонским лавчонкам на окраине города. В крупных магазинах одежда стоит дороже. И все же подобрали вполне подходящий костюм. И солидный и недорогой.

Рядом сидящие пассажиры не обращали внимания на Бабушкина. В начале пути то один из них, то другой пытались заговорить с этим невысоким русоголовым мужчиной. Но на все их вопросы — и по-английски, и по-немецки, и по-французски — он лишь смешно разводил руками, виновато улыбался и бормотал «ай ду нот андестенд». И пассажиры, с трудом разбираясь в его варварском произношении, догадывались, что незнакомец пытается сказать по-английски «не понимаю».

В конце концов Бабушкина оставили в покое.

Он сидел, смотрел в окно.

Два месяца… Да, почти два месяца прожил он у Ленина. Ильич все не отпускал: отдохните да отдохните. Очень изнуренный вид у вас.

Мимо проскальзывали маленькие чистенькие домики с высокими черепичными крышами и ровными дорожками, выложенными разноцветными кирпичиками.

«Как игрушечные, — усмехнулся Бабушкин. — Да, аккуратный народ немцы».

Возле каждого маленького домика был маленький садик и в нем — одинаковые маленькие клумбы и маленькие беседки.

«Итак, поздравляю, — сказал сам себе Бабушкин. — Скоро будете дома, господин Шубенко».

Он провел ладонью по карману пиджака — там, на груди, лежал паспорт с его фотографией. Но в графе «фамилия» значилось — Шубенко. И чуть пониже: «крестьянин Полтавской губернии».

Когда Крупская за неделю до отъезда Бабушкина из Лондона вручила ему этот паспорт, Иван Васильевич долго, дотошно изучал документ, по которому отныне ему предстояло жить. Каждую печать вертел и так, и этак, каждую запись придирчиво перечитывал несколько раз и даже на свет разглядывал.

— Не сомневайтесь, Иван Васильевич, — успокоила его Надежда Константиновна. — Это «железка».

Так подпольщики называли паспорт недавно умершего. Как раз этой осенью из одной больницы сочувственно настроенный медик передал два таких паспорта Крупской.

«Железка» — самый надежный документ. Все печати — подлинные. Все записи, и все прописки — тоже подлинные. Захочет полиция проверить — пожалуйста! Не подкопаешься.

Вагон подскакивал на стыках и дребезжал так, — казалось, сейчас развалится. Рядом с Бабушкиным сидел пожилой немец. Он дремал. Седая, аккуратно подстриженная голова его дергалась в такт вагонным толчкам. Напротив, у окна, также сидя, дремал длинный тощий студент.

«Значит, господин Шубенко!»

Бабушкин усмехнулся. Сколько фамилий и партийных кличек сменил он за последние годы! Был он и «Богданом», и «товарищем Трамвайным», и «Вязьминым», и «Николаем Николаевичем». И даже женскую фамилию носил (в письмах для конспирации его называли «госпожа Новицкая»).

«Итак, господин Шубенко, кем же вы станете в Питере? — подумал Бабушкин. — Опять слесарем?»

Это уже несколько дней беспокоило его.

Вот приедет он в столицу. Если «крестьянин Полтавской губернии» нигде не будет работать, — сразу привлечет внимание полиции. Значит, надо работать. Но где? Кем?

Опять на завод? Простоишь весь день у тисков, а когда же выполнять поручения Ленина? Когда организовывать стачки, собрания, митинги?

«Столяром заделаться? Как в Полоцке? Нет, тоже не годится…»

Бабушкин прикрыл глаза. Задумался.

«На паровоз кочегаром? Газетами торговать? Землекопом? Грузчиком?»

Он перебирал самые разные профессии и отвергал их. Все. Одну за другой. Любая из них отнимала слишком много времени и сил.

Он так ничего и не решил. Задремал, прислонясь головой к дрожащей стене.

Очевидно, он заснул, потому что, когда вновь открыл глаза, напротив, у окна, сидел вовсе не студент, а толстенький господин в ярко-зеленом пальто, и возле него сверкал коричневой кожей и никелем такой же толстенький новенький саквояж.

Бабушкин протер глаза, уселся поудобнее.

— Простите, — сказал толстяк. — Вы, кажется, русский?

Бабушкин кивнул.

— О, как приятно вдали от отечества встретить соплеменника! — Толстяк весь расцвел и с чувством долго тряс руку Бабушкину.

Глаза у толстяка были умные, с хитринкой, и весь он так и лучился бодростью.

Он был оживленный, говорливый, и вскоре Бабушкин уже знал, что едет господин Троекуров в Москву, что у него жена и шесть дочерей — да, да, шесть дочерей и ни одного сына! — и что работает он страховым агентом.

— Вот, пожалуйста, — он вынул из саквояжа щегольскую черную папку и из нее достал глянцевитый плотный лист бумаги. — Страховой полис, — пояснил он. — Извольте, господин Шубенко, можете сейчас же на самых выгодных условиях застраховать свое имущество, как движимое, так и недвижимость.

Бабушкин усмехнулся. Недвижимости у него сроду не водилось. А из движимости имеется, пожалуй, лишь вон тот черный, внушительных размеров чемодан под полкой.

В чемодане сверху лежала большая кукла с закрывающимися глазами — подарок Лидочке. И при кукле — двенадцать маленьких платьиц — полный кукольный гардероб.

Кроме куклы в полупустом чемодане находились полотенце, мыло в плоской английской мыльнице, немного белья и несколько книг.

Все это уложила в чемодан Крупская. Книги были старые, ненужные. Положила их Надежда Константиновна только для веса. В щегольском чемодане было двойное дно. И там, в тайнике, надежно скрытые от посторонних глаз, лежали пачки «Искры» — двадцать фунтов.

Если жандарм на границе, проверяя багаж, откроет полупустой чемодан «господина Шубенко», а потом приподымет его, — может заметить, что он слишком тяжел. Вот на этот случай Крупская и напихала в чемодан старые увесистые книги.

Хотя страховать ему было нечего, Бабушкин взял полис, с любопытством разглядывал его.

И вдруг… Он прищурился, усмехнулся.

А что?! Мысль недурна! Честное слово, недурна!

Через несколько дней в Питере в правление страхового общества «Феникс» пришел невысокий мужчина в черном костюме-тройке. Он сказал, что хотел бы работать страховым агентом.

Его провели к помощнику управляющего.

— Имейте в виду, господин Шубенко, — сказал тот. — Агенты получают у нас только проценты с застрахованного. Никакого жалованья агентам не положено.

— Так точно, — ответил Шубенко.

— Ваши заработки будут зависеть целиком от вашей предприимчивости.

— Так точно, — повторил Шубенко.

— Паспорт?

Шубенко положил на стол свой паспорт.

— Так. Прописаны, значит, на Охте?. Так. — Помощник управляющего пролистал паспорт. — И вот еще, господин Шубенко. Дело связано с денежными суммами. Поэтому необходимы два поручителя. Желательно, чтобы это были люди состоятельные, с весом и положением…

— Слушаюсь, — сказал Шубенко.

Он ушел.

Через три дня на стол помощника управляющего легли два поручительства. Известный в столице зубной врач Аксельрод и талантливый профессор-химик Охлопков писали, что они давно знают господина Шубенко и всецело гарантируют его честность.

(И богатый зубной врач, и ученый-химик никогда не видели «господина Шубенко», но они сочувствовали борцам за свободу и иногда даже помогали им: когда это было не очень опасно.)

Так в Питере появился новый страховой агент.