Товарищ Богдан - Борис Раевский

— Почему? — спросил Ленин.

— Слишком «счастливое» детство у меня было, — хмуро ответил Иван Васильевич.

Он рассказал Ленину, как служил «мальчиком» у купца, как хозяин издевался над ним. Рассказал, как однажды купец избил его до потери сознания.

Ленин расхаживал по комнате, заложив руки за спину, и взволнованно слушал Ивана Васильевича.

— Три месяца я на койке провалялся. Совсем слепой. Открою глаза — черно вокруг. Доктора всяко меня вертели, сказали — бочонки с огурцами да селедками виноваты. На мозг давили. Выписался я из больницы, а глаза так и остались опухшими.

— Мерзавцы! — возмущенно воскликнул Ленин, безостановочно шагая по комнате. И, немного успокоясь, добавил:

— А чтобы ни у кого больше не было таких «особых примет», есть хорошее средство — уничтожить капитализм!

Я — отец!

По вечерам Ленин иногда бродил с Бабушкиным по Лондону, показывал ему старинные здания, знаменитые памятники, суровые мрачные соборы, своими толстыми стенами и узкими окнами напоминающие крепости.

Однажды после такой прогулки они возвращались в омнибусе. Проехали мимо Британского музея.

— В библиотеке этого музея много работал Карл Маркс, — сказал Ленин. — Следующий раз обязательно поедем на Хайгетское кладбище, на могилу нашего учителя.

Ильич задумался.

— Скромным человеком был Маркс, и могила его скромна, — продолжал он. — Простая каменная плита, потрескавшаяся, и надпись: «Карл Маркс». Только два слова. И все! Да несколько вечнозеленых кустиков…

И вот что обидно: на других могилах — свежие цветы, а эту — редко кто посещает.

Я у кладбищенских сторожей нарочно спрашивал: «Где могила Маркса?» Не знают! Могилу какой-нибудь певицы или лорда всегда покажут, а Маркса — не знают.

Ильич с досадой махнул рукой и замолчал.

Молчал и Бабушкин. Двухэтажный неповоротливый омнибус медленно двигался по оживленным улицам.

— Чудесная жена была у Маркса, — задумчиво сказал Ленин. — В трудную минуту — а их было много, слишком много! — всегда поддерживала мужа. И как стойко, как смело! Она, между прочим, была из знатной аристократической семьи. И все бросила ради Маркса. Всю жизнь потом нуждалась, бывало, даже в нищете жила, но ни разу не попрекнула его. И каких дочерей вырастила! Трех дочерей!..

Вскоре они приехали в маленькую квартирку, где жил Ленин.

Надежда Константиновна сидела у письменного стола, накинув на плечи серый шерстяной платок, и разбирала корреспонденцию. Недавно почтальон принес целую груду писем: из Англии, Германии, Франции. Но больше всего — из России.

— Поможем секретарю редакции? — шутливо предложил Ильич Бабушкину.

— Конечно, поможем!

Они подсели к столу и стали вскрывать конверты. Шифрованные сообщения от искровских агентов откладывали на маленький столик возле книжной полки: Надежда Константиновна потом расшифрует их. А обычные письма сразу прочитывали, тут же коротко сообщая друг другу содержание их. Если в конвертах были статьи и заметки для «Искры», — их складывали в верхний ящик стола.

— Из Самары, — сказала Крупская. — От «Улитки»[27].

— От «Улитки»?! — оживился Ильич. — Что у нее?

Крупская передала Ильичу письмо, а у Бабушкина перед глазами сразу возникло худощавое, бледное, с большими внимательными глазами лицо его учительницы из воскресной школы — Зинаиды Павловны. Как давно он не видел ее!.

— И от «Дяденьки»[28] есть весточка! — радостно воскликнула Крупская.

— Все мои учительницы собрались, — сказал Бабушкин.

Ленин засмеялся:

— Берегитесь: сейчас устроят вам экзамен и влепят единицу! Э! — вдруг воскликнул он. — А вот и вам письмецо, — и передал Бабушкину маленький серый конверт, густо покрытый штемпелями.

— Мне? — переспросил Бабушкин. — Не может быть!

Но он все же взял конверт, извлек из него тетрадочный листок и стал читать.

Ленин и Крупская просматривали другие письма. В комнате стояла тишина.

Вдруг Бабушкин еле слышно и как-то растерянно произнес:

— Я — отец…

Ленин на мгновение оторвался от письма:

— Что?

— Я — отец. — тихо, все так же растерянно повторил Бабушкин.

— Это в каком же смысле? — спросил Ленин.

— Я — отец! Я — отец! — вдруг радостно закричал Бабушкин. — Я — отец! — И он неистово запрыгал по комнате, размахивая письмом.

Только теперь Ленин и Крупская всё поняли.

— Радость-то какая! — воскликнула Надежда Константиновна и обеими руками сжала широкую ладонь Бабушкина. — Поздравляю.

— Поздравляю, — сказал и Ленин. — От всей души.

Он крепко обнял Ивана Васильевича.

— Сын?

— Дочка, — смущенно сказал Бабушкин.

— Смотрите-ка, он словно оправдывается, — воскликнул Ленин. — Дочка — это же чудесно!

— Жена пишет: глаза голубые. Вся в меня. — пробормотал Бабушкин.

Он еще больше смутился, даже отвернулся.

Радость от неожиданного известия была так сильна, что он не мог сейчас думать ни о чем другом.

Дочка! У него дочка!

«А как ее назвать?» — вдруг подумал он.

Стал перебирать одно за другим женские имена, выискивая самое лучшее, потом задумался.

Долго ходил по комнате. Остановившись возле Ленина, неожиданно спросил:

— Как ее звали?

— Кого?

— Жену Маркса.

— Жену Маркса? — Ленин оторвался от письма. — Женни… Женни фон Вестфален.

— Женни, — негромко произнес Бабушкин. — Женни, — медленно повторил он.

А что, если в честь этой замечательной женщины назвать дочку Женни?!

Женни Бабушкина.

Он тут же поделился своей идеей с Лениным.

— Имя хорошее, — сказал Владимир Ильич. — Отличное имя! Только… — Он прищурил один глаз. — Может быть, взять что-нибудь попроще?.

— Да, пожалуй, — согласился Бабушкин.

Ему уже и самому казалось, что ни к чему называть дочку не по-русски.

— Нареките Машей. Или Надей, — предложил Ленин. — А то еще хорошее имя — Зина.

Бабушкин задумался. Ильич тоже замолчал. Потом он вдруг подозрительно посмотрел на Бабушкина.

— А не кажется ли вам, — улыбаясь сказал он, — что мы несколько запоздали? Дайте-ка…

Взял у Бабушкина письмо, быстро пробежал его глазами.

— Ну, конечно! Новоявленный папаша от радости голову потерял. Тут же написано — Лидочка!

— Не может быть! — Бабушкин схватил письмо.

Действительно, сбоку, на полях, жена приписала: «Дочку назвала Лидочкой».

— Ли-доч-ка, Ли-доч-ка, — медленно, словно проверяя, изучая на слух это имя, произнес Бабушкин.

Он робко повернулся к Ленину:

— Правда, неплохое имя?

— Очень даже неплохое! — вполне серьезно ответил Ильич.

А Бабушкин еще долго ходил по комнате и то громко, то шепотом на разные лады повторял:

— Лида. Лидочка. Лидок..

«Дать бы телеграмму жене! Или хоть письмо послать, — думал он. — Да разве можно?.»

— Вот она — конспирация, — с горечью прошептал он. — Даже в такой момент и то жене ни словечка…

Бабушкину казалось, что он говорил тихо, но Ленин услышал.

— Почему? Поздравьте жену! И от меня — тоже…

— Шутите, Владимир Ильич? — недоверчиво спросил Бабушкин. — Жандармы же перехватят телеграмму. И письмо вскроют.

— Ну и пусть! — Ленин засмеялся. — Ведь в охранке и так знают, что Прасковья Никитична — ваша жена. Так?

— Так.

— Значит, это не тайна. А если раскроется ваше пребывание в Лондоне, — какая беда?! Здесь русской полиции вас не достать — руки коротки. А в Россию поедете, все равно придется сменить фамилию.

— Значит, в самом деле можно? — обрадовался Бабушкин.

— По такому случаю — можно! И знаете, даже лучше, если в охранке узнают, что вы в Лондоне. А то они прямо остервенели, ищут вас по всей России, все «явки» перетряхивают, неблагонадежных хватают. Кто-нибудь может пострадать от их усердия. А узнают, что вы в Лондоне, — утихомирятся.

Бабушкин сразу сел за письмо. Нарочно писал подробно и открыто. Было какое-то особое, острое наслаждение писать вот так — просто, без шифра, как все люди, писать подробно и обо всем: был в старинном замке Тауэре, видел торжественную смену караула у дворца королевы; очень смешно смотреть на шотландских стрелков в юбочках. Рассказал и о жене Маркса.

«Здешние бобби ничуть не отличаются от наших полицейских: тоже важные и глупые», — злорадно написал он и засмеялся звонко, как мальчишка, представив себе лица жандармов, читающих письмо.

В конце приписал:

«Поздравляет тебя также Николай Петрович».

Жена, конечно, вспомнит старое подпольное имя Ильича.

— Пойду опущу, — сказал Бабушкин, едва кончив писать.

Накинул пальто и выскочил на улицу.

Прошло больше часа. Он не возвращался. Ильич стал уже не на шутку беспокоиться. Что случилось? Ведь Бабушкин не знает английского языка: мало ли в какую историю может попасть такой «немой»! И несчастные случаи теперь участились.