Горячие моторы. Воспоминания ефрейтора-мотоциклиста. 1940–1941 - Гельмут Гюнтер

Прямо перед нами показалась объятая пламенем деревня. Прозевав, я и не заметил крутого поворота. Тормозить было уже поздно – не дорога, а сплошной лед. Машину стало заносить, я все же сумел выровнять мотоцикл. Все шло нормально, вот только что-то притих сидевший в коляске Вернер. Надо было его срочно вывести из дремоты. Резко взяв вправо, я коляской врезался в сугроб у одного из уцелевших домов, и даже пулемет Вернера стволом прошелся по бревенчатой стене. Очнувшись, он не понял, в чем дело. Видя его изумленную физиономию, я едва удержался на седле! Разумеется, он окатил меня такой бранью, что не берусь и описать!

Перегазовывая, я пытался удержать скорость как можно ниже, жестами давая понять моему товарищу, что все, мол, в порядке, а ты только держись. Самое главное сейчас было не дать двигателю заглохнуть. Не было ни малейшей гарантии, что он заведется снова.

К утру 10 декабря мы снова ехали через Истру. Пару недель назад мы уже побывали здесь транзитом. Правда, в другом настроении. В Истре было полно и других частей – мы видели их здесь впервые, – и все они направлялись на запад. За речкой, которой этот городок и обязан названием, мы свернули на юг. Роты уже занимали позиции на западном берегу реки Истры. Остальные подразделения остановились возле сложенного кирпича.

– Здесь намечено разместить командный пункт. И пока он не будет готов, мы останемся в ближайшей деревне, – объявил Бух.

Мотоциклисты-посыльные остались там. Взвод связи отправился вместе с адъютантом. Мы, как завзятые строители, натаскали кирпичей и вскоре оборудовали себе неплохое убежище от ветра. Вернер отъехал вместе с ротным посыльным, а потом вернулся с печкой. Мы соорудили из валявшихся вокруг досок скамьи и стол. К вечеру мы уже сидели в тепле.

Около полудня появился адъютант. Увидев результат нашей работы, он просиял. И кое-что рассказал нам. Вообще Бух старался держать нас в курсе событий – как ни говори, все же лучше хотя бы в общих чертах знать, что тебя ожидает. Как-то легче на душе, чем все эти игры втемную. Пока в адъютантах ходил оберштурмфюрер Забель, мы представления об обстановке не имели. Видимо, он считал нас тупицами. Или же себя слишком большим умником, которому не пристало снисходить до солдатни.

Во всяком случае, многое говорило о том, что нам предстоит уйти на зимние квартиры. Обещали, что к нам подтянут подкрепления – усилить нашу истончившуюся линию обороны. А Москва? Пока что Москву, во всяком случае на зимний период, исключили из повестки дня. Бух сообщил, что русские пытаются отрезать нас сзади. Кое-где их силы сумели прорваться, в частности на нашем участке, вот поэтому и возникла необходимость отвода сил. Мы долго не спали и все обсуждали наше отступление.

– Ладно, хватит болтать, великие стратеги, – положил конец дискуссии Обермайер. – Послушать вас, так только вы одни умные, а все остальные тупее некуда. Доброй ночи!

Обермайер был из 4-й роты. Улегшись на скамью, он завернулся в шинель и пять минут спустя уже вовсю храпел. На пост первым заступал Гёттинг из 3-й роты. Взяв винтовку, он выбрался наружу. Завтра прямо с утра нам предстояло сварганить приличную дверь в наше временное обиталище.

Невероятно! Мы торчали здесь вот уже третий день, а никаких русских не было и в помине. За это время успели оборудовать первоклассный командный пункт. Там даже было подобие кроватей, да и вообще бункер вышел достаточно удобный. Наши тыловики разместились на противоположном конце деревни.

Наступило 12 декабря, а русских все не было[33]. Мы никак не могли понять, почему это «товарищи русские» вдруг решили оставить нас в покое. Неужели поверили, что им и на самом деле удалось прогнать нас? Или же просто копили силы, чтобы поддать нам как полагается? Приближалось Рождество. Альберт был сейчас редким гостем – его разрывали на части: всем был нужен переводчик. Но он не забывал напоминать нам о своих способностях достать что угодно. Хоть из-под земли. Так что праздничный стол обещал быть обильным и разнообразным. А у тыловиков все выглядело так, будто и войны никакой нет. Сами тыловики, связисты и ремонтники жили сейчас припеваючи. Мы часто навещали их. Дел хватало: надо было и обмундирование в порядок приводить, и матчасть. Да и самим нам не мешало соскрести с себя накопившуюся за дни боев грязь. Кипятили воду, мылись, благо мыла хватало. И еще мы отсыпались. Несмотря на мороз, солнце показывалось каждый день, от него на душе становилось чуточку веселее.

Вернер:

– Нет, я ничего не понимаю, и мне все это не нравится. Ну, посмотри – это же бессмыслица какая-то. Русские в принципе рядом, хоть и решили как бы прикрыть лавочку. Но и нам не мешает глядеть в оба, а не то они захватят нас врасплох, пока мы тут расслабляемся.

– Вернер, послушай. Знаешь, кто ты? Ты – пессимист. Эти ребята с лампасами на штанах тоже ведь не совсем уж дураки и знают, когда протрубить общий сбор. Может, у иванов с людьми напряженка? – возразил я.

– Да перестань ты! Ты считаешь, у русских с их многомиллионным населением вдруг не стало хватать солдат?[34]

Откуда нам было знать, что у Сталина действительно возникли проблемы и что он как раз тогда дожидался, пока подтянут свежие силы сибиряков (уже давно подтянули. – Ред.). Не знали мы и о том, что он просил у «нейтральных» США[35] все необходимое для ведения войны.

13 декабря. Все оставалось по-прежнему. Солдат «доблестной Красной армии» мы видели очень и очень редко. Все-таки русские почему-то решили оставить нас в покое, по крайней мере на истринском участке[36]. Только потом мы узнали о страшных боях у себя в тылу. А здесь… Здесь ничего не происходило. Ровным счетом ничего – нашей дивизии враг не досаждал[37].

Мы пришли в деревню с намерением помыться, а потом спокойно провести предстоящий вечер. В печке потрескивали дрова, и мы нежились в тепле. Но тут распахнулась дверь, и связист прокричал:

– Немедленно готовьтесь! Мы уходим!

И исчез.

Первой мыслью было, что это парень решил нас разыграть. Такое уже бывало, и не раз! Но на сей раз все было вполне всерьез. На деревенских улицах связные уже вовсю прогревали моторы, тут и там выкрикивали распоряжения. Вот тебе и спокойный сон у теплой печки! Нет уж, это было бы слишком хорошо.

Надвигалась буря. Неужели нам придется покинуть это наше маленькое, уютное прибежище, к которому мы уже успели привыкнуть? Ощипанные курочки полетели в коляску – ничего, они нам еще пригодятся! Везде царил страшный переполох. Взвод связи сматывал провода, грузил радиооборудование. Командный пункт перебрасывали в разведбатальоны дивизии. Необходимо было организовать прикрытие нашего отхода. Стали отъезжать первые грузовики.

Надсадно гудя, наш мотоцикл пробирался через метель. Видимость была сильно ограничена. Мы передали необходимые распоряжения в разведбат и возвращались в свое подразделение. Сидевший в коляске Вернер пинком мне в бок дал знак остановиться. Спешившись, мы принялись хлопать друг друга по спине – просто выработался некий ритуал – это мы так пытались согреться.

Мотоцикл вновь пробирался сквозь вьюгу и снежные заносы по узкой, покрытой льдом дороге, скорее напоминавшей лесную тропинку. И мы ехали по ней с чувством, что замыкаем «победное» шествие германской армии. Позади уже были иваны.

Понемногу темнело, но мы так и не могли обнаружить следов присутствия наших. Где же, черт их побери, они окопались?

– Наверное, уже в Берлине! – предположил Вернер, стараясь перекричать вой ветра.

И мне вспомнилась песенка коллективного сочинения на мелодию «Лили Марлен». В весьма иронической форме в ней проводилась параллель между судьбами армии Наполеона и нашей у самых ворот Москвы. Хорошо, что высокое начальство не научилось читать наши мысли!

Ух ты! Я едва не вмазал в придорожное дерево. Чудом увернулся. Вот что бывает, если слишком много думать. Вернер невольно подогнул под себя ноги, сидя в коляске. Начинался лес.

– Думаю, самое время и пулемет установить, – порекомендовал я.

Вернер вытащил из коляски пулемет и насадил его на штырь перед собой. Я от души надеялся, что эта мера окажется излишней. И еще – если все же будет не так, дай бог, чтобы оружие не заклинило в решающий момент.

В лесу было не так ветрено, но это лишь обостряло чувство одиночества. Боевой дух упал до нуля. Были ли мы тогда храбрыми солдатами? Большинство из нас тряслись, как осиновые листья на ветру. И если мы пытались шутить по поводу боев, это были шутки наигранные, их целью было заглушить мучивший нас страх. А когда ты в бою, тут тебе не до размышлений и не до страхов – времени нет. А когда бой завершен, да, верно – ты начинаешь думать, «а что, если бы», но надолго это не затягивается. Ты счастлив уже потому, что вышел сухим из воды. Умирать? Умирать никому не хотелось!