Горячие моторы. Воспоминания ефрейтора-мотоциклиста. 1940–1941 - Гельмут Гюнтер

Этот эпизод окончательно убедил нас, что мы вплотную подобрались к Москве. Ночью те, кто стоял в боевом охранении, докладывали, что видели метавшиеся по небу над Москвой лучи прожекторов. Мол, словно приглашали нас – дескать, давайте, наступайте, чего медлите? Дозор нашего батальона доходил почти до окраин города. До Москвы оставалось, наверное, километров восемнадцать. Что такое 18 километров? В особенности для такой гигантской, необозримой страны, как Россия? Ну а тут, вероятно, у «красного царя» никого поблизости, кроме женщин, не оказалось[31]. Бог ты мой, ну почему просто не уселись на мотоциклы и не убрались отсюда подальше?

Это мы так думали. А господа генштабисты лучше нас знали и понимали, что правильно, а что нет. И по их мнению, нам только и оставалось, что до рези в глазах вглядываться в лесные опушки вокруг этой распроклятой деревни или в случае нужды утыкаться мордой в снег!

Во второй половине дня 9 декабря мы стали понимать, как видят обстановку наши тыловики. Я только что прибыл на командный пункт, и тут зазвонил полевой телефон. Трубку снял унтерштурмфюрер Бух и тут же передал ее Клингенбергу. Мне бы уйти, но из присущего мне любопытства я все же решил повременить. До конца жизни мне не забыть это. Мы с Бухом не отрывали взора от Старика, вмиг побледневшего как смерть, потом вдруг побагровевшего. Из краткого обмена мнениями я понял, о чем шла речь.

У Клингенберга отвисла челюсть, было видно, какого труда ему стоило ответить «Яволь!». Потом он грохнул телефонную трубку на аппарат. Я почувствовал сильнейшее желание исчезнуть. Клингенберг окинул взором расстеленную перед ним на столе оперативную карту. И могу поклясться – незаметно смахнул набежавшую слезу. Все выглядело так, будто комар в глаз угодил. Но какие к дьяволу комары в декабре? Я знал Клингенберга еще по Франции. А когда он принял командование батальоном, мы встречались практически ежедневно. Я никогда не видел этого человека не то что потрясенным, а даже растерянным. И он отдал лаконичный приказ. Приказ к отступлению! Взятие Москвы в этом году отменялось!

Никто на КП и словом не обмолвился. Все молча уставились на командира. Сидевший в углу радист нервно грыз ногти. Унтерштурмфюрер Шрамм снял очки и с преувеличенной тщательностью принялся их протирать носовым платком. Бух, пожевав губами, рассеянно провел ладонью по щеке. Ну а я, кляня во все тяжкие свое любопытство, сконфуженно переминался с ноги на ногу, чувствуя себя здесь пятым колесом в телеге. Наконец Старик спустился на грешную землю. Брошенный на меня взгляд говорил очень многое[32]. Но он лишь коротко бросил мне:

– Выйдите отсюда!

Я пулей выскочил с командного пункта.

Приказ, повергший весь командный пункт батальона в шок, вскоре стал всеобщим достоянием. Каким-то образом о предстоящем отходе узнали все. Несколько минут спустя появился адъютант и по горло озадачил нас, связных. Получив приказы, все бросились развозить их. Мы с Вернером направились в расположение 2-й роты и вручили приказ командиру роты.

Следующие несколько часов прошли словно в тумане – мы даже не имели минуты, чтобы задуматься над тем, что произошло. Командный пункт работал в предельном режиме. Гауптштурмфюрер Клингенберг снова стал Стариком, прежним и привычным. Раздавал приказы без тени эмоций. Спускались сумерки, этот кошмарный день все же каким-то образом заканчивался. Вскоре совсем стемнеет. Видимо, чтобы охладить наши переживания, задул резкий северный ветер. На 22:0 °Cтарик назначил отвод сил. Вернер еще раз проверил мотоцикл, чтобы, не дай бог, не возникло задержки при отходе. И тут же вернулся.

– Не хочет заводиться, и все! – сообщил он.

Мы стали вместе сражаться с забастовавшим двигателем. Ни в какую! Что мы только не перепробовали! Я уже стал выходить из себя – нет, мой старичок BMW меня бы никогда так не подвел! Тот всегда заводился, что бы с ним ни приключалось.

Пришлось пойти на радикальные меры – разжечь костер под двигателем. Скоро языки пламени жадно лизали цилиндры. Но тут порывом ветром огонь раздуло, и в следующую секунду мотоцикл охватило пламя. Выхватив одеяла из коляски, мы принялись тушить огонь. К счастью, нам это удалось, если не считать обгоревшего провода. Мы стояли, уставившись на отказавшую вдруг машину, понятия не имея, что предпринять. И так простояли, наверное, с час. В принципе ничего катастрофического не стряслось – просто необходимо было заменить провод, только и всего. Но вероятно, читатель не знает, что температура в тот день упала с минус 25 до 30 градусов. Сердце у нас упало – мы беспомощно переглядывались.

– Я все сделал, что мог. Эта скотина просто специально хочет нам нагадить. Так что давай-ка бросим его здесь, а сами уедем на чем-нибудь другом.

Унтерштурмфюрер Бух, наблюдавший за нашими тщетными потугами, включая и разведение костра, саркастическим тоном рекомендовал завести мотоцикл, бросив в него ручную гранату.

– Ладно, Вернер, – попытался успокоить друга я. – Бросить мы его всегда успеем. Надо все же еще раз попытаться. Там в коляске наверняка завалялся кусок провода. Кто знает, может, сработает. Просто, пока машина под задницей, нам ничего не грозит.

Тут я, разумеется, лукавил. Нам очень даже многое грозило, но просто не хотелось лишаться еще одного мотоцикла. Подошел Альберт. Пока он одеревеневшими от мороза руками удерживал чуть приподнятый мотоцикл, Вернер проворно сменил провод. Вернер располагал совершенно уникальным и неисчерпаемым ненормативным словарным запасом, но, будучи вынужденным на морозе устранять неисправность, надо сказать, превзошел себя.

У дома рядом замелькали фигуры – рассаживались офицеры. Командирская машина тронулась с места. Вскоре исчезла во тьме и передвижная радиостанция. А Вернер все еще возился с мотоциклом.

– Пора ехать. Хватит. Давайте садитесь. Бросайте этот чертов мотоцикл, и так времени в обрез, – распорядился адъютант.

– Мы уже почти готовы, унтерштурмфюрер! Мы… догоним вас! – крикнул я вслед.

– Ну вы и упрямые! Но не забудьте через мосты за деревней проехать не позже 23:45. Потом они будут взорваны. Незачем позволять русским висеть у нас на хвосте.

Альберту приказали следовать на штабной машине. Мы остались с Вернером вдвоем.

– Нет, надо срочно перекурить, – сказал Вернер и потрусил в дом.

Я тоже ничего не имел против, чтобы погреться.

Потом ни Вернер, ни я так и не смогли объяснить, как нас тогда сморило в теплом помещении. Но так как поленьев в печь подбрасывать было некому, мы проснулись от холода. Смертельно перепугавшись, я принялся тормошить Вернера, ничком лежавшего на столе, подложив сложенные руки под голову:

– Эй, Вернер, давай просыпайся! Мы проспали все на свете!

Он подскочил как ужаленный. И ни с того ни с сего принялся браниться на меня. В ответ я лишь улыбнулся:

– Вернер, а ты только представь, что вместо меня тебя растолкал какой-нибудь иван? Воображаешь себе? Ты продираешь глаза, а в дверях иван с автоматом?

На часах было 23:30. То есть нам оставалось четверть часа. Мы все же подтащили машину поближе к дому. Снова попытались прогреть ее на открытом огне. Разумеется, более чем рискованная затея. Потому что, если бы нашему «Цюндаппу» настал каюк, пришлось бы со всех копыт мчаться к мостам. Правда, оставалась еще возможность убраться вместе с саперами. Теперь мы уже полностью сосредоточились на выполнении нашей задачи – во что бы то ни стало поставить на ход машину. Видимо, со стороны мы выглядели полными идиотами! Лежа на снегу, смотрим себе на огонь. Догорел последний бензин из канистры. Ну вот, теперь можно и ударить сапогом по стартеру… Уррррааааа! Сработало! Мотоцикл аж дернулся! Оказывается, он стоял на передаче. Мы тут же вскочили на него и рванули с места. Это было в ночь с 9 на 10 декабря 1941 года. Мы с Вернером последними оставляли рубеж на участке между Истрой и Москвой, там, где наша дивизия продвинулась дальше остальных. Началось наше отступление.

Без нескольких минут до полуночи мы проехали мимо наших саперов из 5-й роты. Они уже закончили работу, повсюду разложив свои «сюрпризы».

– Вы как раз вовремя подоспели, бедняги! Еще бы немного, и.

Вернер ответил в тон саперу, но нам очень уж не хотелось плестись в хвосте – куда приятнее было бы сознавать, что не мы последние, а саперы. До Истры мы ехали не спеша, лишь изредка переключая передачи. Коробка передач работала, если как следует нажимать. Вернер, наперекосяк усевшийся в коляске, досадовал на холод. До меня доносились лишь обрывки его проклятий, но и они говорили обо всем! Если бы в этот момент кто-нибудь его услышал, не миновать бы ему военно-полевого суда. Я старался не газовать без нужды на обледенелой и кое-где припорошенной снегом дороге. Просто хотелось живыми и без происшествий добраться до своего подразделения. Там, и только там мы будем в безопасности – при условии, что на войне вообще уместно рассуждать о безопасности.