Горячие моторы. Воспоминания ефрейтора-мотоциклиста. 1940–1941 - Гельмут Гюнтер

Кроме того, мы получили подкрепление. В тот момент Лойсль подобрал в пути русского, пожелавшего остаться с нами. Он просто отказался от нас уходить. Мы уже несколько раз отправляли его в тыл, но он возвращался. Как часы, он вечером снова был с нами. Сначала возникли отдельные трудности с большими шишками, но наше «дипломатическое искусство» помогло Грегору, как мы стали его называть, остаться с нами. Он был очень способным парнем и стал мастером на все руки.

Он получал в Бородино наши пайки и привозил их на запряженных лошадью санях, заготавливал дрова и бывал счастлив, если мог посидеть среди нас по окончании своей работы. Мы никоим образом не видели в нем врага, и это, вероятно, так нас к нему привязывало. Он сидел среди нас. Когда мы запевали казачьи песни, он улыбался во весь рот[43]. Все преображалось, когда он вставал и пускался в пляс. Вернер играл на гитаре, Лойсль отбивал ритм сковородой по столу, а я барабанил по кастрюле своим штыком. Боже, мы просто забывали обо всем!

30 декабря произошло значительное оживление. Русская артиллерия била во всю мощь, и мы это ощутили. Мы все еще сидели в нашей избе. Часть стрелков-мотоциклистов оставалась в Бородино как резерв, в то время как остальные лежали в жалких стрелковых окопах у реки. Когда один из снарядов задел крышу нашей избы, нам это показалось уже слишком. Мы попытались вырыть стрелковые окопы-ячейки под открытым небом, но твердая как камень земля остановила нас прежде, чем мы успели начать. Также здесь не было навозной кучи, которую можно было использовать, чтобы врыться в землю поглубже. Земля под грудой навоза не так сильно промерзала, и здесь можно было построить землянку. Мы вяло копали, прерываемые летящими снарядами, которые неоднократно вынуждали нас прятаться.

Затем Лойсль поехал на санях Грегора, и вместе с пайками привез известие, что завтра 31 декабря нам надо идти в Бородино. Едва ли для нас сейчас будет работа. Батальон стал настолько мал, что мотоциклисты-посыльные больше не требовались. Лойсль сказал, что фельдфебель уже освободил избу для нас, и хотел снова начать нас «полировать». Его желание «полировать» заставило нас нервничать – фельдфебель был шутник! Ну что ж, приказ есть приказ! Лойслю пришлось сразу повернуть назад; обстрел сводил лошадь с ума. С каждым разрывом снаряда на подскакивала на всех четырех ногах. Разумеется, это была не армейская лошадь. Лойсль обещал к нашему прибытию все подготовить.

Наконец, пришло время выступать. Мы двинулись в тыл в Бородино на своих последних двух машинах. Мы были поражены увиденной там мирной картиной. Пехотинцы, в относительно чистой форме, деловито сновали туда и сюда. Отдельные танки стояли у стен домов. Все создавало бодрое впечатление. Был даже дорожный знак, висящий перед канцелярией подразделения, сообщавший всем в этой «столице», где располагался фельдфебель. Вернер, как всегда пессимистичный, проворчал:

– Все это кажется чересчур респектабельным. Долго нам тут не задержаться!

Мы даже не представляли себе, насколько он окажется прав.

Время, проведенное в Бородино, стало последними тихими днями, которые Вернер и я провели в России, насколько в такой ситуации вообще можно вести речь о тихих днях. Мы доложили фельдфебелю, который явно был в хорошем настроении:

– Убирайтесь, недотепы, можете отдохнуть до завтра!

Мы мгновенно рванули прочь, столкнувшись друг с другом, из желания пройти в дверь сразу. Фельдфебели могут быстро передумать. Лучше, по мере возможности, держаться от них подальше.

Лойсль поприветствовал нас и проводил на нашу новую квартиру. С плутоватым выражением лица он отворил дверь и проговорил тоном слуги дворянина:

– Господа, пожалуйте войти!

Мы остолбенели! Они с Грегором обустроили комнату. Чистое шерстяное одеяло покрывало стол, в отлично убранной комнате было тепло. Грегор, точно знавший, что все сделано отлично, тоже улыбнулся.

– Так, некомпанейские ребята, сегодня мы должны отпраздновать Новый год так, чтобы стены дрожали! – прокричал Лойсль. – Все готово. Мойтесь, негодяи, а затем начинайте праздновать!

Говорилось все это грубо, но шутливо и без намерения обидеть. И мы были не в начальной школе!

– Ты – хороший парень, Лойсль, старая швабская задница, – сказал я ему с улыбкой.

Гигантский чайник кипел над огнем. Скоро мы стояли в комнате в чем мать родила и отмывали друг друга с макушки до пят. Боже, как хорошо! Затем мы постирали гимнастерки и повесили их, чтобы высушить, на улицу. О том, что не взяло мыло, позаботится мороз, то есть убьет вшей. Час спустя мы сидели за столом, только что помывшиеся, вкушая праздничную трапезу, которую приготовил Лойсль. Лойсль рассказал нам, что несколькими днями ранее из Германии вернулись наши грузовики с запчастями. Их посылал батальон. Наши водители приехали из Кирхдорфана-Кремсе и привезли горы подарков, которые люди там для нас собрали. Это было немалым достижением. Стоит лишь подумать о контрольных пунктах, которые необходимо было пройти нашим водителям, чтобы добраться до Австрии и обратно – и это во время войны, и все загрузить, – можно представить, почему у водителей нередко пот выступал на лбу. Но они это сделали, и теперь часть этих подарков лежала перед нами на столе.

Мы говорили о доме, о нашей работе и о том, как все будет после войны. Так или иначе, мы словно чувствовали, что это последний вечер, проведенный в теплом кругу старых товарищей. Мы понимали, что общая обстановка на фронте явно ухудшается. Было видно, что военная кампания не ограничится несколькими месяцами, как в Польше или Франции. Россия совсем другое дело!

В 12 часов ночи мы встретили Новый год нашими любимыми народными песнями. Расчувствовавшись, Вернер заиграл на гитаре. Наши дикие казачьи песни не шли на ум. Они не отвечали расположению духа.

Утром мы принесли гимнастерки, задеревеневшие с мороза, и положили оттаивать на печи. Надев их снова, мы обнаружили, что наш план уничтожения вшей оказался еще одной ложной надеждой. Они продолжали резвиться на наших телах.

Должно быть, на второй день нас вызвали в канцелярию. То, чего мы втайне ожидали, произошло. Подразделение посыльных, фактически прекратившее существовать, расформировали, и нас распределили по разным ротам. Не так уж плохо пойти в роты. Всюду выпадали хорошие и плохие времена. Чего нам действительно не хотелось, так это расставаться после столь долгого знакомства и столь многого пережитого вместе. Меня направили во 2-ю роту с Альбертом, а Лойсля и Вернера – в 3-ю роту. Помощника Лойсля, ездового Ганса, – в 1-ю роту. А Грегор оставался в обозах. Без лишних слов мы собрали на квартире свои пожитки. Еще раз обменялись рукопожатиями и, расставаясь, пожелали друг другу на прощание ни пуха ни пера!

Лишь в эти последние минуты нам стало предельно ясно, что мы значили друг для друга. Понятно, что хорошие товарищи были везде. В конце концов, это не первый наш перевод, нам приходилось переживать подобное много раз. Но здесь, у Рузы, это было нечто большее. Возможно, мы просто слишком давно были вместе; мы изучили друг друга насквозь. Мы точно знали, чего друг от друга ожидать. Ни один из нас не оставил бы другого в беде. Нас соединяла невидимая связь.

Мы с Альбертом вернулись во 2-ю роту в Антучино на санях с провизией. Доложив командиру роты, я быстро получил назначение. Мне дали отделение. Альберт стал заместителем командира отделения. Потери среди командиров отделений после месяца боев с русскими были крайне велики. По-прежнему командовавших отделениями унтершарфюреров можно было сосчитать по пальцам одной руки. Едва ли стоит говорить о том, что не осталось ни одного отделения, полностью укомплектованного соответствующим по званию командным составом.

«Бункер», в который меня направили, являл собой произведение чистой поэзии! Яма в земле приблизительно в метр глубиной. Много это или мало, судите сами, но рассчитан он был на шестерых мужчин, с трудом встававших там на колени или лежавших на голой земле. Покрытый сверху кустами, тонкими ветками деревьев и снегом. Чудо, что этот «небольшой бункер» еще не поразило снарядом. Вокруг было достаточно много воронок, свидетельствовавших о работе русской артиллерии.

Единственным предметом «мебели» в этой яме была «печь» у задней стенки. Сделана она была из пустого оловянного ведра с необходимыми отверстиями, проткнутыми штыком. Напрасно стали бы вы искать дымовую трубу или подобное. Дым выходил только через «дверь», представлявшую собой завесу из мешковины, закрывавшей выход из этой «эксклюзивной виллы». Это напоминало наш вигвам, построенный в детстве. Это была обычная яма!

Разумеется, солдаты, жившие в этой лачуге, были подавлены и безразличны. Они находились здесь уже в течение нескольких дней, и никакой перспективы облегчения не предвиделось. Разговор о «резервах» был не чем иным, как прекрасной сказкой.