Кутузов - Олег Михайлов

– О его молодости, – улыбнулся Кутузов, – свидетельствует и самый недуг, из-за которого я лишен счастья представиться ему...

– Да, – не мог сдержать ответной улыбки граф Никита Петрович, – я переболел корью пяти годов от роду...

– А его величеству уже идет тридцать седьмой... Впрочем, у монархов особый счет летам. Я в эти годы уже давно командовал полком...

– И получили тяжкое ранение, – вставил почтительно граф Никита Петрович.

– Давняя история! – махнул пухлой рукой Кутузов. – Ну, вот, стало быть, вернемся к графу Гаугвицу, в коем корень зла. Сей зрелый муж был по сию пору в интимных хлопотах с Кальяром и даже слышать не желал о картеле с Россией. Однако генерал-адъютант его величества Кекериц в бытность мою на приеме у ландграфини Гессен-Кассельской конфиденциально сообщил, что с приездом нового французского посланника Сиеста любовь сия может и порасстроиться...

Панин в некотором волнении подался вперед:

– Учтите, генерал, что Кекериц имеет пристрастие к графу Гаугвицу! И посему нужно проявлять в разговорах с ним крайнюю осторожность!

Кутузов смежил свой больной правый глаз и добавил:

– Да, и ежели я не дурной физиономист, то, смею еще заметить, Кекериц честен и недальновиден. Для нас же главное то, что он пользуется отличным доверием и милостью своего короля. Я, кажется, произвел на него впечатление своей беседой. Доселе старался я в разговорах с сим человеком распространяться о делах, посторонних политике. Разговаривал всего более о ремесле военном. Но тут он сам вступил со мной в рассуждение о страшных успехах французской вольницы...

...Пока тянулись переговоры в Берлине, Директория продолжала создавать республики в Северной Италии, а затем заняла Пьемонт и сделала сардинского короля пленником в собственной столице. Французы вошли в Рим, провозгласили его республикой, а папу увезли в Париж. Войска Директории не покидали Голландии и овладели Швейцарией, объявив, что желают усмирить внутренние распри кантонов. Принимая в Париже польских депутатов, Директория объявила свое покровительство образованию ляшских легионов в Северной Италии. Легионы тайно предназначались в качестве ядра будущей польской армии. В Тулоне производились огромные морские вооружения, назначение которых хранилось в глубоком секрете. Революционная Франция мало-помалу становилась Францией агрессивной, войны – захватническими, цели – грабительскими.

Не об освобождении, а о покорении других народов, попрании их национального достоинства шла теперь речь...

Михаил Илларионович продолжал рассказывать о своей беседе с Кекерицем:

– Я лишь разделял с ним его омерзение французскими поступками и незаметно подогревал его жар. И тогда он заключил, что спасение Европы зависит от самодержца российского, что только он один сильным влиянием может соединить австрийский и прусский дворы, дабы поставить преграду гибельному наводнению. Я ничем не поддался ответствовать на его предложения и лишь выражал общие слова нашей доброй дружбы. Но семя посеяно, граф. Теперь будем ожидать всходов...

Проводив Кутузова, Панин тотчас же начал составлять шифрованную депешу вице-канцлеру Куракину.

«Подобно вам, милый кузен, – писал он, – сознаю трудность выбора человека, долженствующего быть моим помощником. Так как предварительный наказ хотят дать генералу Кутузову, нет ли возможности остановиться на нем и оставить его на несколько времени? Признаюсь, я предпочитаю его весьма многим. Он умен, со способностями, и я нахожу, что у нас с ним есть сходство во взглядах. Если пришлют кого иного, мы потеряем драгоценное время на изучение друг друга и, так сказать, на сочетание наших мнений. Еще одна из главных причин заключается в том, что он имел успех при дворе и в обществе. Старому воину они здесь доступнее, чем кому иному, и с этой выгодой он соединяет еще другую: знает в совершенстве немецкий язык, что необходимо. Наконец, повторяю, я думаю, что он будет полезнее другого и что мы с ним всегда поладим...»

Помимо выполнения важной дипломатической миссии у Михаила Илларионовича была еще одна, приватная цель. Он разыскивал в Берлине давнего знакомого – Алексея Михайловича Кутузова.

5

Связь с Россией сохранялась лишь до разгрома масонских гнезд в Москве. «Братья» Алексея Михайловича но ложе сообщали ему обо всех ратных успехах славного генерала. Князь Трубецкой писал в Берлин 3 апреля 1791 года: «Друг твой Михаил Ларионович пожалован в генерал-поручики, с чем тебя поздравляю». После сражения у Бабадага Лопухин извещал Алексея Михайловича: «О победе за Дунаем, одержанной твоим Кутузовым, ты, я чаю, уже знаешь из ведомостей. Я слыхал, что сему искусному и храброму генералу пожалован крест Святого Георгия второй степени». В другом письме в Берлин он добавлял уже о Мачине: «И на оной баталии с визирем, между прочим, отличился твой Михаил Ларионович Кутузов, коему все отдают справедливость. За сию баталию пожалована ему, сказывают, шпага с бриллиантами...»

Но Алексей Михайлович ничего не получает от самих Кутузовых.

«Не могу себе представить, – сокрушенно обращается он к Екатерине Ильиничне в октябре 1791 года, – чтоб вы забыли совершенно человека, которого вы удостаивали вашей дружбою; сердечные ваши свойства подтверждают мое мнение. Но чему же припишу я ваше столь упрямое молчание?..

Я не намерен углубляться в исследование причин, мне не известных, скажу только вкратце, что молчание ваше убивает меня. Не забывайте старой пословицы: «напуганная ворона и куста боится», обратите оную на меня и представьте, с какими страшными чудовищами воображения ныне я принужден сражаться! И так, хотя из сожаления, рассейте одною строчкою руки вашей мрачные сомнения, в которые я погружаюсь».

Однако ответа не последовало.

Еще до того, как грянул гром, Михаил Илларионович ощутил, что над московскими масонами сгущаются тучи. Прежде чем начались репрессии, он посоветовал Екатерине Ильиничне прекратить ставшую особо опасной переписку. А после арестов и ссылок она сделалась уже и вовсе невозможной...

Теперь Кутузов желал искупить невольную свою вину. Но известия оказались самые печальные: Алексей Михайлович отошел в мир иной 27 ноября 1797 года, ровно за месяц до приезда Михаила Илларионовича в Берлин. И где? В долговой тюрьме, в жесточайшей бедности! Вот: все мечтал о братстве человечества, о любви и о свободе и умер самой поносной смертью, задолжав жалкую кучку талеров. Не нужный никому!..

«Да, жестоки рыцари Злато-Розового креста! – размышлял Михаил Илларионович. – Видно, Алексей Михайлович потерял всякую ценность для „братьев“. И сразу же был выброшен вон за ненадобностью. Могуча и беспощадна масонская сила. Словно из бездны, восстает она, управляя и стравливая политиков, приносит человеческие жертвы – и все это во имя чего-то тайного. Но чего?.. – Чем долее Кутузов думал над этим, тем яснее понимал тщетность своих попыток. – Право, ведь каждый из братьев допущен лишь к той малой степени, какой он достиг в масонской пирамиде. А выше мрак уже сгущается. И верховное существо, верно, не сидит во мраке: оно само мрак... Но и этой силой надобно воспользоваться...»

Кутузов и в самом деле не пренебрегал своими масонскими связями, что тоже помогало делу. Ведь все окружение покойного короля принадлежало к братству вольных каменщиков. И многие из них сохранили свое влияние.

Он пускал в ход обещания, лесть, одних шармировал, других стращал якобинским пугалом, распространялся о любви русского государя к прусскому королевству и заметно поколебал положение Гаугвица. В высших берлинских сферах его успех перерастал уже в триумф. 12 января 1798 года Кутузова принял Фридрих-Вильгельм III. Михаил Илларионович передал поздравление от своего монарха и от себя добавил:

– Вся Европа, видя ваше величество на троне своих предков, озарилась надеждой, что возобновляется царствование Фридриха Великого...

Польщенный, король отвечал:

– Ваша известность опередила вас, генерал. Его императорское величество, мой августейший брат, не мог дать мне лучшего доказательства своей дружбы, чем избрав вас своим представителем.

Затем Фридрих-Вильгельм наговорил Кутузову еще множество комплиментов. Его заслуги, его военные таланты, его раны – ничто не было забыто. В этот же день и на следующий, когда Михаила Илларионовича удостоила приемом королева Луиза, прусский монарх долго разговаривал с ним о европейских делах, политике берлинского двора. Кутузов не раз ужинал с королевской четой – честь, которая не была оказана австрийскому посланнику графу Штернбергу.

Оставалось, по-видимому, сделать еще несколько последних усилий и выждать необходимое время, чтобы окончательно склонить короля к заключению союза. На столе у Фридриха-Вильгельма III уже лежал подготовленный к подписи документ...

Н. П. Панин – А. Б. Куракину. 19 января 1798 года. Берлин. Партикулярное письмо. Секретно.