Триумвиры революции - Анатолий Левандовский

Когда депутаты Конвента поняли, что им непосредственно ничего не угрожает, их охватила бурная радость. Итак, пушки, направленные на Конвент, оказались мифом! Повстанцы, вместо того чтобы брать быка за рога, занялись пустыми словопрениями! Надо действовать, пока они не опомнились. Немедленно учредили Комиссию обороны во главе с Баррасом. Комитет общественного спасения предложил проект декрета, ставящего вне закона всякого, кто, будучи подвергнут аресту, уклонился бы от повиновения властям. Вулан, уточняя, порекомендовал поставить вне закона Робеспьера. Оба предложения были приняты единогласно.

Барер обратил внимание депутатов на необходимость овладеть массами. Секции, следуя воззванию Коммуны, давно были в сборе. На чью сторону они станут? От этого, в конечном итоге, зависел успех дела. Конвент решил направить в секции Барраса с его подручными. Им надлежало провести "разъяснительную" работу и заручиться поддержкой возможно большего числа округов.

Робеспьер был прав, не имея иллюзий относительно настроения в секциях. Симпатии и антипатии парижан колебались, причем по ходу времени колебания эти складывались не в пользу Коммуны.

Коммуна, словно нарочно, действовала на руку заговорщикам. Уже в флореале она обрушила репрессии на рабочих, требовавших повышения заработной платы. 5 термидора она утвердила новые тарифы заработной платы, вызывавшие открытое недовольство предместий. И вот в часы, когда ударил набат, у ратуши толпились возмущенные рабочие, а каменщики угрожали забастовкой.

Враги Неподкупного ловко использовали эти промахи. Баррас и другие "агитаторы" подзуживали недовольных рабочих и сбивали с толку нерешительных буржуа. Труженикам они обещали повышение заработной платы, буржуазии - отмену ограничения цен и ликвидацию ненавистной диктатуры. В секции, принявшей имя Марата, они заявили, что "драгоценные останки мученика Марата" будут немедленно перенесены в Пантеон и что это не было сделано до сих пор "вследствие низменной зависти тирана Робеспьера". В двух предместьях искусно распространяли слух, будто Робеспьер арестован за роялистский заговор. Лживые обвинения выдвигали и против других триумвиров.

В то время как заговорщики действовали с быстротой и решительностью, сторонники Робеспьера не обнаружили ни энергии, ни твердости. Они не сумели увлечь за собой народ, разочарованный в Неподкупном благодаря его недавним ошибкам. В результате на сторону Конвента сразу же стало около трети секций; вскоре число их увеличилось до половины. Но из оставшейся половины большинство не оказало прямой поддержки Коммуне, занимая нейтральные или колеблющиеся позиции. Безоговорочно принесли присягу ратуше только восемь секций, но и они не сохранили верности до конца. Все это в целом и погубило восстание.

Главный зал ратуши был переполнен. Шум стоял невообразимый. Приходили и уходили муниципальные офицеры, сновали люди с папками под мышкой, появлялись новые представители секций с инструкциями своих комитетов. Был создан Исполнительный комитет во главе с Пейяном и Коффиналем. Вскоре прибыл Огюстен Робеспьер, которого, как и Максимилиана, не приняли в тюрьму. Когда стало известно, что Неподкупный находится на набережной Орфевр, за ним послали. Но пришлось посылать дважды, прежде чем Максимилиан согласился покинуть муниципальную полицию. Он был расстроен: его планы рушились.

Вслед за Неподкупным в ратушу прибыли освобожденные из тюрем Сен-Жюст и Леба. Ждали Кутона. Однако Кутон, верный договоренности с Робеспьером, не хотел покидать тюрьму. Пришлось послать за ним депутацию с настоятельным письмом.

Максимилиан машинально прислушивался к тому, что творилось вокруг. Ему казалось, что царит какая-то бестолковая сутолока. Люди снуют туда и сюда. Кричат, спорят до хрипоты, читают воззвания. Но делается ли то, что нужно? И что, собственно, нужно делать?..

Кутон прибыл в ратушу около часа. Теперь все оказались в сборе. Надо было на что-то решаться.

- Нужно написать воззвание к армии, - сказал Кутон.

- От чьего имени? - спросил Робеспьер.

- От имени Конвента. Разве Конвент это не мы? Остальные заговорщики, не более.

Робеспьер задумался. На лице его было сомнение. Затем он сказал:

- По-моему, следует писать от имени французского народа.

Он, наконец, решился на полный разрыв с Конвентом. Слишком поздно!..

Члены муниципалитета и представители секций покидали ратушу. Отбыла делегация якобинцев, пришедшая за инструкциями. Обреченные депутаты лихорадочно работали. Максимилиан, сидя в глубоком кресле, быстро прочитывал передаваемые ему бумаги и делал пометки. Вот, наконец, составлен набело текст воззвания к секциям. Члены Исполнительного комитета подписывают его. Максимилиан отходит к окну и смотрит на площадь. Два часа ночи. Яркий свет. Боже, как мало защитников осталось перед ратушей! Но и они разбегаются. Падают первые капли дождя. Однако что это там, справа? Большой отряд подходит к центральному входу. Слышны крики: "Да здравствует Робеспьер!" Кто они? Неужели возвращаются свои? Или, быть может... Максимилиан стискивает зубы и нащупывает пистолет в кармане своих золотистых панталон.

За его спиной раздается голос Коффиналя:

- Робеспьер, твоя очередь!

Максимилиан оборачивается. Ему дают перо. Он просматривает текст, обмакивает перо в чернильницу и медленно выводит две первые буквы своего имени. Страшный шум на лестнице заставляет его, как и других, поднять глаза к двери. Дверь с треском распахивается, и на пороге возникает потный Леонард Бурдон. Концом шпаги он указывает жандармам на тех, кого нужно схватить в первую очередь.

Почти одновременно раздаются два выстрела.

Подпись Максимилиана остается недоконченной: рядом с еще не просохшими буквами его имени падает алая капля...

...Мертвый Леба плавал в собственной крови: он застрелился. Максимилиан лежал рядом, с простреленной челюстью. Пытался ли он, по примеру товарища, убить себя, или его ранил жандарм из отряда Бурдона? Это осталось неизвестным. Огюстен выбросился из окна; его подобрали полумертвым. Сен-Жюст отдался в руки врагов без сопротивления. Анрио захватили позднее во дворе ратуши. Коффиналю и нескольким другим удалось скрыться. Они пытались вынести Кутона, но безуспешно: раненный в голову, тот был отбит людьми Бурдона.

Когда Баррас подошел к ратуше, все было кончено. Оставалось подобрать раненых и унести мертвых. Было около трех часов. Начинало светать. Дождь превратился в ливень, и сквозь него тускло просвечивала ненужная иллюминация ратуши.

Неподкупного, окровавленного и потерявшего сознание, спешили доставить в Конвент.

У лестницы Тюильри пришлось остановиться: казалось, здесь собрался весь Париж. Заспанные буржуа не поленились встать среди ночи, чтобы насладиться зрелищем поверженного врага.

- Смотрите, сам король! Как, хорош?

- Вот он, Цезарь!

- Если это тело Цезаря, то отчего не бросят его на живодерню?

Хохотали, указывали пальцами. К счастью своему, Робеспьер ничего не слышал.

Председатель Конвента обратился к депутатам:

- Подлец Робеспьер здесь. Не желаете ли его видеть?

- Нет! - воскликнул под аплодисменты Тюрио. - Труп тирана может быть зачумленным!..

Его принесли в одну из комнат Комитета общественной безопасности.

Положили на стол, против света, а под голову подоткнули деревянный ящик.

Он лежит, вытянувшись во весь рост. Его светлое платье изодрано и покрыто кровью, чулки спустились с ног. Он не шевелится, но часто дышит.

Время от времени рука бессознательно тянется к затылку, мускулы лица сокращаются, дергаются окровавленные губы. Но ни единого стона не вырывается из этих истерзанных уст.

Входят новые мучители, чтобы взглянуть на "тирана". Лица сверкают жестокой радостью.

- Ваше величество, вы страдаете?

Он открывает глаза и смотрит на говорящих.

- Ты что, онемел?

Он только пристально смотрит на них.

Вводят Сен-Жюста и Пейяна. Они проходят вглубь и садятся у окна. Кто-то кричит любопытным, окружившим Робеспьера:

- Отойдите в сторону! Пусть они посмотрят, как их король спит на столе, словно простой смертный.

Сен-Жюст поднимает голову. Лицо его искажает душевная мука. Он встречается со взглядом Робеспьера. Робеспьер отводит глаза. Сен-Жюст следит за ним. Неподкупный смотрит на текст конституции, висящий на стене. Сен-Жюст смотрит туда же.

- А ведь это наше дело... - шепчут его бескровные губы. - И революционное правительство тоже...

Шесть часов утра. Дождь кончился. В комнату входит Эли Лакост. Он приказывает отвести арестованных в Консьержери. Затем обращается к хирургу:

- Хорошенько перевяжите рану Робеспьера, чтобы его можно было подвергнуть наказанию.

Когда хирург перебинтовывал Максимилиану лоб, один из присутствующих сказал:

- Смотрите! Его величеству надевают корону!