Чужаки - Андрей Евпланов

После этого разговора Генка был как в лихорадке. Он то торопил время, то хотел, чтобы оно помедлило. Однако воскресенье наступило своим чередом. Генка, в костюме из срочной химчистки и при галстуке, с самого утра мотался по Москве в поисках цветов. На Центральном рынке продавались розы, но у Генки на три штуки не хватало денег, две вроде бы не принято дарить, а про одну он даже и не подумал. Были там и другие цветы, но в сравнении с розами они сильно проигрывали. В цветочном магазине на Покровке все покупали тюльпаны, но они были точь-в-точь как пластмассовые. На Сретенке остались только каллы, и Генка вернулся на Покровку, но тюльпанов там уже не оказалось. До условленного времени оставался какой-то час. Генка растерялся и вспотел. Он уже не думал о том, что будет говорить Тане при встрече, а только лихорадочно соображал, где достать цветы. На память приходил почему-то только маленький магазинчик на Первомайской улице, где он когда-то покупал цветы для матери. Так и не придумав ничего другого, он спустился в метро и поехал в Измайлово. От станции метро ему нужно было еще ехать пару остановок на автобусе, но, судя по очереди, выстроившейся возле остановки, автобусы здесь ходили кое-как. Потолкавшись минут пять у остановки, он решил, что быстрее будет дойти пешком, и скорым шагом направился в сторону цветочного магазина. Он так спешил, что даже не заметил, как все вокруг потемнело. Крупные капли тяжелой хозяйской походкой прошлись по тротуару, как бы проверяя, готов ли город встретить явление природы. Запахло пылью, и прохожие стали прятаться под козырьки подъездов.

Генка укрылся в телефонной будке. Сделал он это как раз вовремя, потому, что в следующее мгновение весь свет превратился в сплошной водопад. Стекла будки запотели, и какое-то время Генка чувствовал себя пассажиром корабля, застигнутого бурей. К счастью, это продолжалось считанные минуты. Ливень так же неожиданно кончился, как и начался.

Генка провел ладонью по запотевшему стеклу и увидел: прямо перед ним открывалась тополиная аллея вся в искрах капель, пронизанных солнцем, а в глубине ее видны были три фигуры — двое военных и женщина в красном.

«Вот хорошо бы написать такую картину, — подумал Генка. — Двое военных и женщина в красном пальто уходят за дождем». Но тут же вспомнил, почему он здесь оказался, и посмотрел на часы. В его распоряжении оставалось только двадцать минут. Значит, ни о каком магазине уже не могло быть и речи. Он выскочил из своего укрытия и, то и дело попадая в лужи, бегом побежал обратно в метро.

Чудо ожидало его на Комсомольской площади. У выхода из метро стояла женщина с корзиной и продавала гвоздики. Это были замечательные цветы, крупные, как помпоны на детских шапочках, длинноногие и в целлофане. А стоили они всего три рубля, так что можно было не беспокоиться насчет билетов туда и обратно… Генка купил три гвоздики и помчался к пригородным кассам, на ходу соображая: лучше быть веселым или серьезным? Стрелки вокзальных часов показывали ровно два часа, и Генке почему-то казалось, что Татьяна уже ждет его. Решив быть веселым, он повторял про себя, чтобы не растеряться при встрече: «Привет! Погодка, кажется, соответствует». И очень удивился, когда не застал Таню на месте.

«Опаздывает, — сообразил он после некоторого недоумения, — женщины непременно должны опаздывать. В „Крокодиле“ даже карикатура такая была… Вот сейчас она поднимается по эскалатору. Или едет в троллейбусе… А что, если Багет перепутал вокзал?..»

Генка не отрывал глаз от станции метро. С той стороны шли и шли люди, и каких только среди них не было девушек. Попадались и такие, которые с любопытством поглядывали на его букет. Но все-таки они ни в какое сравнение с Таней не шли, потому что как можно сравнивать герань, выращенную у себя на подоконнике, с цветком на поздравительной открытке.

Генка всматривался в толпу, как рыбак всматривается в поплавок, и мгновенно реагировал на синее, как рыбак реагирует на малейшее шевеление поплавка. У Татьяны было только одно пальто, синенькое с поясом, демисезонное, впрочем и зимнее, потому что в другом он ее никогда не видел.

Генка так увлекся своим ожиданием, что даже не заметил, как прошло четверть часа, потом еще столько же… И тут он всерьез засомневался: «А если все же Багет перепутал вокзалы или время?» Он хотел уже бежать через площадь, но подумал, что Таня может прийти как раз в его отсутствие, и остался. Но теперь с каждой минутой надежды у него оставалось вдвое меньше. И все больше он чувствовал себя ребенком, который нашел двадцать копеек, пошел покупать мороженое, но вместо двугривенного обнаружил в кармане дырку. Случай дал, случай взял, а все-таки обидно.

Чуть ли не со слезами на глазах Генка купил один билет до Обуховки, сел в электричку и поехал.

«Иначе и быть не могло, — думал он с каким-то даже злорадством, глядя на голые кусты и бурые поля за окном электрички. — Она насмеялась и правильно сделала. Тоже еще ухажер нашелся… Конечно, со студентами интересней».

Силкин прекрасно знал, что Таня не из таких, возле которых увиваются студенты, но ему нравилось так думать. Хотя на самом деле уже верил только в то, что какие-то чрезвычайные обстоятельства заставили Таню не пойти на свидание. Может быть, даже трагические… В Обуховке было как всегда хорошо. Генка по привычке зажмурил глаза и набрал полные легкие воздуха. Хорошо.

Сколько раз приезжал он сюда измученный бесконечными ангинами, зубной и ушной болями и за какую-нибудь пару дней превращался из городского заморыша в мордастого деревенского сорванца. Сколько всего связано у него с этой Обуховкой! Вон справа насыпь. Здесь земляника поспевает на неделю раньше, чем везде. Там за рощей он однажды увидел настоящего зайца, а у той зеленой дачи есть сад, куда он залез с местными ребятами и получил крапивой по ногам… Здесь, в Обуховке, у дяди на даче, он впервые взял в руки карандаш и на дядином рисунке начертил каракули, а несколько лет спустя уже учился, как большой, писать маслом по холсту.

Последнее время он все реже приезжал в Обуховку, потому что вроде уже был взрослым, но в каждый свой приезд, встречаясь с ней, чувствовал какую-то благодарность. Сегодня к этому чувству примешивалось еще и сожаление о том, что Таня не увидит этих обочин, забрызганных цветочками мать-и-мачехи, прозрачных садов со скворцами, не услышит шороха крыльев над головой.

Он стоял на платформе и не хотел никуда уходить. Платформа располагалась высоко над землей и казалась палубой корабля, который держит курс в страны, еще не нанесенные на карты, где, может быть, и людей-то нет. Но это так, для забавы. На самом же деле Силкин не уходил, потому что втайне даже для самого себя надеялся на чудо. Вдруг сейчас подойдет электричка, из которой выйдет… И уж тогда ничего не нужно будет говорить, потому что чудеса не нуждаются в объяснении, иначе они перестанут быть чудесами. Он просто возьмет ее за руку и поведет на дачу.

Но пришла одна электричка, вторая… Чудо не совершилось. И только когда пришла третья электричка, Генка малость утешился. Из переднего вагона вышел Багет и стал озираться, словно воробей перед тем, как склюнуть зернышко.

— А, Силкин, — сказал он так запросто, как будто встретил приятеля в заранее условленное время на заранее условленном месте. — Не пришла, значит. Я так и думал. Впрочем, еще не все потерянно. Она предупредила, что может задержаться, и спросила, как найти дачу…

— Но ведь ты не знал адреса?

— А это на что… — Багет энергично постучал себя по макушке. — Позвонил к тебе домой, сказал матери, что разыскиваю тебя по поручению Валентина Петровича… Мне показалось, что для начала нам лучше погулять втроем. Ты за словом в карман не лезешь, потому что его там нету, да и она больше головой кивает, чем говорит. Вот я и решил для разрядки напряженности, так сказать…

Надежда — желанный гость в сердце каждого. Теперь, когда она вновь посетила Генку, он готов был до ночи слоняться у станции. Но Багет, который здорово проголодался, настаивал на том, чтобы дожидаться Таню у дяди. В конце концов Генка согласился с ним и они пошли на дачу.

Кругом неистовствовали скворцы, на разные голоса прославляя жизнь, весну и Обуховку. В садах жгли мусор, и почти из каждого сада к небу тянулась струйка дыма, отчего весь поселок напоминал индейский лагерь из фильма про Чингачгука. И вообще было здорово, как в детстве. Даже лучше, потому что в детстве еще не осознаешь до конца, здорово или не очень.

— Она приедет, как ты думаешь? — спросил Генка у Багета.

— Должна приехать, если не дура, — ответил тот.

И Генка решил, что Таня приедет обязательно.

Дядя встретил ребят как старых друзей. Увидев их в окно, вышел к самой калитке, жал руки, шутил… Прежде, когда он работал в издательстве, где оформляли разные медицинские книжки, он редко бывал на даче. На зиму дом запирался, а летом его сестра привозила сюда своего сына, то есть Генку, и жила здесь месяцами. Теперь, когда дядя вышел на пенсию и решил, как он сам говорил, посвятить себя высокому искусству, он поселился на даче основательно. Знакомые не часто навещали его здесь, а он привык быть на людях, и потому тосковал и жаловался, что из-за одиночества работа у него плохо подвигается. И правда, за все время отшельничества он написал только несколько натюрмортов, два пейзажа и одну жанровую сценку из военной жизни, которую без конца переделывал и замазал вконец. Всего-то у него и радости было, что гости.