Серебряная куница с крыльями филина - Ан Ци
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну что, Петро, как ты смотришь теперь на наше дело? Какой диагноз -легкое переедание или запор? От версий зарябило в глазах! -полюбопытствовал гость.
– Французский след – только один из многих. Причем, не ясно, с какого боку пришит.
– В самом деле, ревность и оскорбленная любовь отсюда и оттуда. Не поздно ли? Тыщу лет спустя? – с сомнением отозвался Синица.
– О, давность не всегда препятствие. Возьми, к примеру, твоего воскресшего из мертвых. Этого Куприянова. Сколько лет стукнуло сыну Паше? Вроде, двадцать пять? А поди ж ты, внезапно возникает отец, чтобы заключить сыночка в объятия. Скажи, ты ему веришь? – Володя поднял горячую кружку, стукнул ею о Синицинскую, сделал хороший глоток и закряхтел. – Ух, молодец, Петруха! Я тебе у приятеля своего закажу. Нет, впрочем, пусть лучше будет сюрприз.
– Тебе смешно, бродяга! А я безотцовщина. Я с Пашкой Мухаммедом отцами махнулся бы не глядя. Мой так и умер без родственных объятий. Пусть перед смертью меня и вспомнил на свой манер, – буркнул Синица в ответ. – Ну, не важно! – он махнул рукой, раскурил свою вересковую трубку с латунным колечком и окутался клубами дыма.
Володя удивленно покосился на него, но ничего не сказал.
– А что касается Куприянова. Послушай, я сейчас тебе изложу. Очень полезно вслух проговорить свои соображения. В общем так. Все, что он рассказывал и что поддается проверке, подтвердилось. Я тут же отрядил гонцов в архивы. И тут у нас, и в Киев, ясное дело. Я сам видел его документы. И эти старые альбомы с фотографиями. Я не мальчик, имею опыт с бумажками. Они подлинные. Но это даже не главное.
Его я тоже сам выслушал. И пока он говорил, мне ни разу, ни единой секунды не казалось, что мужик врет. На жалость давит. Даже приукрашивает немного. А я на Петровке разного наслушался.
Идем дальше. Георгий выглядел в своей фамильной истории хреново. Он это хорошо понимал и не пытался оправдываться. И я считаю, что все это по отдельности достаточно убедительно.
Синица замолчал и вопросительно поглядел на Володю Расторгуева
– Ну вот. Я закончил. А ты что скажешь?
И я скажу – убедительно. Не придерешься! Но ровно до того места, пока он тебе о прошлом рассказывает. Смотри! Пускай, все эт- о, без всякого Якова, так и было, как он живописует. Но он для них и от них -Эрны и ее сына – залег на дно. А почему сейчас вдруг появился на горизонте? Вдруг у него есть свой интерес, но просто мы пока не знаем, какой? И может, это он Эрну для чего-то и похитил, а потом потерял? Может, у него подруга ревнивая? Может…
– Хорошо, Володька, я понял. Я буду Куприянова дальше проверять. Он хочет сотрудничать. Стремиться своего сына…
– Вот кстати, Петр Андреевич. Хотел я тебя давно спросить. Что с этим сыном? – перебил Петра Володя. – Нам Сева сказал, что он в больнице. Что он в бессознательном состоянии. Его новоявленный отец тоже начал с того, что Паша, мол, тяжело болен, на его посредничество пока нельзя рассчитывать. Одно, вроде, второе подтверждает. С другой стороны… Мы взяли и им поверили. Ты знаешь вообще, что с парнем произошло?
– Мне Сева про этого Мухаммеда подробно рассказал. А Куприянов сведения собирал. Он утверждает, что когда решился с сыном поговорить, узнал, что тот в Базеле в больнице. С тех пор туда звонит его переводчик и через день докладывает ему. Тебе как – тоже подробно или покороче?
– Конечно, подробно! Он еще спрашивает! Только давай еще немного подогреем этот нектар, а, Петрусь? Видишь, я совсем обнаглел. И это я еще у тебя на договоре. А если бы «на постоянной основе»?
Синица расхохотался. Он поставил чашу с грогом на спиртовку, пододвинул к себе кружки, взял в руки большой серебряный половник и уселся поудобнее.
– Как пар пойдет, запахнет сильнее, я тебе сразу налью. А теперь слушай. У Паши Мухаммедшина вот что получилось.
Паша учился в университете хорошо, но с ленцой. И это позволяло ему чувствовать себя вполне по-свойски среди ребят. Отличников и очень прилежных студенты часто не жалуют, особенно на родных российских просторах. Излишнее трудолюбие у нас сроду не почиталось.
Он начал подрабатывать с третьего курса. Давал уроки английского и делал переводы. Английский и немецкий он знал «на шесть». Паша отличался от многих своих ровесников тем, что свободно с хорошим произношением владел разговорной речью. Люди, имевшие совсем другие возможности в сравнении с его матерью, платили колоссальные деньги за обучение детей языкам, но достигали куда более скромных результатов. Их дети учились у наших преподавателей. А Эрна, ценой невероятных усилий, добилась того, что сын ходил в школу при британском посольстве. Поэтому мальчик вскоре заговорил на английском как одноклассники. А язык Гете и Гейне усвоил от Гельмута Шике, уроженца города Кельна. Русским Шике не владел поначалу совсем. Одной из причин эксцентричного решения молодого германиста отправиться в Москву было желание выучиться языку Ивана Бунина и Федора Достоевского.
Паша умел писать деловые письма. Его произношение отличалось от однокурсников как небо от земли. Поэтому на последних курсах профессора стали обращаться к нему за помощью при работе в интернациональных проектах. И толковый студент быстро стал незаменим. Ему и в подметки не годились обычные переводчики. Он стал «специалистом с языком».
– Паш, пошли, – говорил ему правовед Геннадий Игоревич, – у меня, пока ты болел, была девушка из Иняза. К языку никаких претензий. Вести себя умеет. Все при ней – контрагенты от нее глаз не могли отвести. Вещь совсем не лишняя при переговорах. Но, к несчастью, ее контакты с таможенным правом ограничиваются количеством сигарет, которое можно беспошлинно через границу перевозить. Вот ты не знаешь, небось?
– Я не курю, Геннадий Игоревич, – смеялся Паша.
– И правильно делаешь! Курить не надо. Надо грамотно пообщаться. Приехали двое из «Дойче банк». Вернее, они представляют его интересы. Им нужен здесь посредник. И я очень не прочь. Ну, я тебе по дороге подробно расскажу. Побежали. Ты уж маржу с моржами не перепутаешь.
Так он поближе сошелся со своими менторами с ведущей кафедры. Через некоторое время Мухаммедшин
