Эгоист - Джордж Мередит

— Ей было необходимо выговориться.

— Она так капризна, так переменчива!

— Лучше теперь, покуда не поздно.

— Достаточно попросить, и ее освободят от слова! Попросить всерьез — если она в самом деле этого хочет.

— Вы ошибаетесь.

— Почему же она не поговорит с отцом?

— Видно, придется. До сих пор она его щадила.

— Если она в самом деле намерена рвать с женихом, ей не удастся пощадить отца.

— Она рассчитывала избавить его от излишних неприятностей. Но поскольку предстоит борьба, ему придется принять в ней участие.

— А может, она просто боялась, что он не поддержит ее в этой борьбе?

— Нет, нет, она ничуть не хитрит. Вы судите о ней слишком сурово.

— По дороге туда ей удалось тронуть мое сердце. На обратном пути она вызвала у меня несколько иное чувство.

Вернон взглянул на полковника де Крея.

— Ей нужна твердая рука, — продолжала Летиция.

— В ней нет ни капли лукавства.

— Вы так думаете? Возможно, вы и правы. Но мне она представляется опрометчивой и нетерпеливой по натуре.

— В ней есть что-то необузданное… Я сужу по ее манере говорить, заставляющей верить в ее искренность. Трудно заподозрить ее в скрытности. Он, разумеется, ушам своим не поверит. Эта перемена в ней так внезапна, так своевольна, что я просто отказываюсь ее понять. Ее поведение необъяснимо, и он имел бы все основания настаивать на том, чтобы она сдержала слово.

— Не завидую ему, если он в этом преуспеет!

— Вы не находите, что в вашем замечании гораздо больше осуждения, чем во всем, что говорила я?

— А я и не собираюсь ее хвалить. Но мне кажется, что я понимаю, в чем дело. Здесь просто-напросто несоответствие темпераментов. Заранее не скажешь, подходит тебе человек или нет. Это осеняет вдруг, вот и все.

— По-вашему, вдруг? О нет, по-моему это постигается постепенно.

— Да, но когда мы накопим достаточно впечатлений или, если угодно, ощущений, возникает опасность взрыва; когда именно вспыхнет искра, зависит не от нас: она может и запоздать. Ваша мысль — аргумент в ее пользу. Это натура благородная, порывистая, она просто в конце концов не выдержала.

— Не выдержала чего?

— Да всего. Хотя бы его величия. Скажем так: он слишком высоко для нее летает.

— Сэр Уилоби — орел?

— Да, и быть может, ей неуютно в его высоком гнездовье.

Нечто в тоне Вернона разбудило дотоле смутно дремавшее в ней подозрение, что он полностью раскусил сэра Уилоби, а заодно и ее собственные робкие догадки о нем.

— Но я не понимаю, — продолжала Летиция, — чего она ждет от меня? Зачем ей понадобилось делиться своими соображениями со мной?

— Никто из нас не знает, чем все это кончится. Мы зависим от Уилоби, который, в свою очередь, зависит от каких-то нам неведомых сил. Вот мы и варимся все в одном котле.

— Итак, вы сами видите, мистер Уитфорд, что вам лучше повременить с отъездом.

— Все это должно разрешиться в течение ближайших двух-трех дней. Да, я подожду.

— Она склонна слушаться вас.

— Я бы не стал слишком полагаться на ее покорность. Пора, однако, решать с Кросджеем: если нам в самом деле собираются дать деньги на репетитора, надо их скорее брать. Если нет, я постараюсь их раздобыть взаймы. Так или иначе, мальчишку я отсюда увезу. Уилоби уже прожужжал ему все уши своими планами сделать из него джентльмена, и Кросджей начинает к ним прислушиваться. Говоря о ее «покорности», я хотел сказать, что она не только не может, но и не должна слепо следовать чьим бы то ни было советам. Она должна полагаться на одну себя. Этот узел может разрубить только она сама, и никто другой.

— Боюсь, что…

— И совершенно напрасно боитесь.

— Но если он откажется наотрез?

— Тогда ему самому придется все расхлебывать.

— Но вы не думаете о ней!

В ответ Вернон молча взглянул на свою собеседницу.

Глава девятнадцатая

Мисс Мидлтон обвила шляпу Кросджея побегом плюща и воткнула в этот венок свой букетик из диких трав. Затем, оставив его подле большой клумбы рододендронов, велела ему никуда не уходить, пока она не вернется. Она слышала, что Кросджей собирался отправиться с ватагой мальчишек в поход за птичьими гнездами и заодно произвести рекогносцировку осиных и пчелиных гнезд, каковые предстояло атаковать в конце лета. Не сомневаясь в том, что они полезут непременно на самые высокие деревья, она считала это предприятие рискованным. А потому, зная, что Кросджей в пылу азарта обычно глух к призыву обеденного колокольчика, она хотела удержать его с помощью власти, которую — плутовка знала и это! — она имела над юношескими сердцами.

— Обещай, что не сдвинешься с места, пока я не вернусь, — сказала она, — и тогда я тебя поцелую.

Кросджей обещал, Клара оставила его и тотчас о нем забыла.

Увидев по часам, что до обеда оставалось еще пятнадцать минут, и подчиняясь какой-то неведомой силе, толкавшей ее на решительные действия, вместо бесцельного следования по течению, она устремилась вдруг к отцу. Ей необходимо с ним поговорить — сей же час, немедленно! Она знала, чего хочет, знала отчетливее, чем утром: уехать отсюда как можно скорее! С сомнениями было покончено. Но разве она сомневалась раньше? Разумеется, нет. Правда, утром она еще не подозревала в себе тех дурных склонностей, какие обнаружились сегодня, не знала о необходимости спасаться от самой себя. Итак, естественной, врожденной добродетелью она не обладает, — быть может, в природе и встречаются святые души, которые такими и родились, но она не из их числа: ее добродетель — порождение пламенной воли, а не ледяной невозмутимости. Взором беспощадным и пытливым заглянула она в свою душу, в каждый ее закоулок. Признавая за собой известную силу, она видела, что слабости в ней было еще больше. На какое-то мгновение она осмелилась заглянуть в самую бездну своей души, и то, что она там увидела, заставило ее ринуться к отцу.

Как бы ни хотелось ей щадить его, она не могла больше себя обманывать. И, как ни тяжело ей было признаться отцу в том, что ее чувства по отношению к сэру Уилоби претерпели изменения, даже наедине с собой она не позволяла себе лукавить и приписывать свое охлаждение к жениху дочерней привязанности. Какое-то время она тешила себя этим самообманом. Теперь же, когда ей стало ясно, что откладывать разговор больше нельзя, она поняла, что ее удерживало до сих пор нелепое желание сохранить за собой репутацию последовательного человека. Поддавшись ему, она дошла до того, что сетовала на свою судьбу перед посторонними. При ней так часто упрекали женщин в легкомыслии, в отсутствии глубины, отец так часто сравнивал их с флюгером, послушным воле ветра, так часто повторял свое quid femina possit,[6] что этой умнице хотелось — ради поддержания чести всего женского сословия, а также чтобы показаться среди него исключением, — заявить себя человеком последовательным.

Она уже открыла было рот, чтобы произнести: «Отец», но тут же спохватилась — такое торжественное обращение заставило бы его насторожиться, меж тем как время высказаться до конца еще не наступило.

— Папа, увези меня отсюда, — сказала она.

— Куда? — спросил доктор Мидлтон. — В Лондон? Но у кого же мы остановимся?

— А если во Францию, папа?

— Мотаться по отелям!

— Всего две-три недели!

— Две-три недели?! Но ведь на той неделе — а именно в четверг — я приглашен к миссис Маунтстюарт-Дженкинсон на обед.

— А нельзя найти какой-нибудь предлог и извиниться?

— Нарушить слово?! Нет, милая, этого я себе позволить не могу, хоть мне самому не улыбается перспектива пить вино, подаваемое к столу у вдовы.

— Неужели слово так связывает человека?

— А что же еще его связывает, если не слово?

— Видишь ли, папа, мне немного нездоровится.

— В таком случае надо позвать того человека, который здесь обедал, помнишь? Как его? Корни. Он превосходный врач, настоящий старомодный врач с анекдотами. Но отчего же тебе нездоровится, дружок? Выглядишь ты прелестно, и мне даже трудно поверить, что ты нездорова.

— Я думаю, мне будет полезна перемена обстановки.

— Так вот оно что! Жажда перемен! Semper eadem![7] Женщины и в раю захотят перемены обстановки. И чтобы ангелов тоже непременно заменили другими. Предпочесть этому дому французскую гостиницу! С неба — на землю! «Ужели эта область, мрак плачевный заменит нам сияние небес?»{26} Я пользуюсь здешней библиотекой, как своею собственной. Потом этот славный малый Уитфорд — с ним можно говорить. И мне нравится, что он не дает потачки своему кузену и шефу.

— Уитфорд скоро уедет.

— Мне об этом ничего не известно, и покуда мне самому не скажут наверное, я не поверю слухам. Он упрям, я знаю. Но его всегда можно образумить.