Шопенгауэр как лекарство - Ирвин Ялом

Однако уже через несколько лет Гёте прочтет докторскую диссертацию двадцатишестилетнего Артура и будет настолько покорен его талантом, что станет регулярно присылать за ним своего слугу и вести с ним продолжительные беседы с глазу на глаз, когда Артур в следующий раз прибудет в Веймар. Гёте нуждался в толковом собеседнике, способном компетентно высказаться по поводу его старательно разрабатываемой теории цветов, и хотя Шопенгауэр мало разбирался в предмете, Гёте рассудил, что столь редкостный врожденный ум не может не оценить его работу. Как оказалось, в конце концов он получит даже больше, чем рассчитывал.

Шопенгауэр, чрезвычайно польщенный вниманием великого Гёте, так напишет своему берлинскому профессору: «Ваш друг, наш великий Гёте, очень милый, спокойный и доброжелательный человек, да прославится его имя во веки веков» [90]. Однако уже через несколько недель между ними возникнут первые разногласия. Артур будет считать, что Гёте сделал весьма любопытные наблюдения по поводу механизма зрения, но ошибся в нескольких существенных вопросах и в результате не сумел создать всеобъемлющую теорию цвета. Забросив свои занятия, Артур целиком погрузится в разработку собственной теории цветов, во многих отношениях принципиально отличавшейся от работы Гёте, которую и опубликует в 1816 году. Заносчивость и высокомерие Шопенгауэра в конце концов подорвут дружбу двух великих людей. В своем дневнике Гёте так опишет свой разрыв с ним: «Мы были во многих вопросах согласны друг с другом, однако, в конце концов, определенное расхождение оказалось неизбежным. Это было подобно тому, как двое друзей, пройдя вместе значительную часть пути, решают наконец расстаться, пожимают друг другу руки, один отправляется на север, другой на юг, и очень скоро оба теряют друг друга из виду» [91].

Артур будет оскорблен внезапной холодностью Гёте, но навсегда сохранит к нему благодарность за признание своего таланта и всю жизнь будет превозносить его имя и охотно цитировать его труды.

В своих работах Артур посвятит немало страниц размышлениям о разнице между талантом и гением. Он станет говорить, что талант похож на стрелка, попадающего в цель, которая недостижима для других, тогда как гений похож на стрелка, попадающего в цель, которую другие не в состоянии даже видеть. Он будет повторять, что талантливые люди вызываются к жизни потребностями своего времени и своими трудами удовлетворяют эти потребности, но их делам вскоре суждено исчезнуть, так что будущие поколения даже не вспомнят о них (возможно, говоря об этом, он имел в виду работы собственной матери). «Гений же вторгается в свое время, словно комета — в круг бесчисленных светил, которых стройному порядку совершенно чуждо ее эксцентрическое движение… Он не может поэтому войти в колею уже существующего, исторически-нормального развития своей эпохи — нет, свои творения бросает он вперед, на путь грядущих столетий… и на этом пути должно настигнуть их время» [92].

Его знаменитая притча о дикобразах, в частности, говорит о том, что человек одаренный, а тем более гений, не нуждается в чужом тепле. Но есть и другой, более мрачный аспект этой притчи: люди суть неприятные и отвратительные создания, которых следует избегать. Эта идея красной нитью проходит через все работы

Шопенгауэра, пестрящие презрительными замечания в адрес своих собратьев. Взять хотя бы начало его блистательного трактата «Смерь и ее отношение к неразрушимости нашего существа»: «Когда в обыденной жизни кто-нибудь из многочисленных людей, желающих знать, ничему не учась, предлагает вопросы относительно загробного существования, то наиболее подходящим и правильным ответом является следующий: „после своей смерти ты будешь тем, чем был до рождения“» [93].

В этой работе Шопенгауэр приводит блистательные доказательства невозможности двух видов небытия и подводит читателя к совершенно неожиданному взгляду на проблему смерти. Но к чему было начинать с такого оскорбительного выпада — «кто-нибудь из многочисленных людей, желающих знать, ничему не учась»? К чему марать высокие идеи такими мелочными придирками, такой низкой бранью? Это соединение несоединимого типично для творчества Шопенгауэра. Как странно видеть перед собой мыслителя, одаренного столь высоким гением и одновременно столь далекого от людей, наделенного божественным даром предвидения и так безнадежно ослепленного собственной гордыней.

Упоминая о своем общении с другими людьми, он никогда не упустит случая пожалеть о потраченном времени. «Лучше вообще не уметь говорить, чем вести бесплодные и утомительные беседы, какие неизменно случаются между двуногими» [94].

Он будет горько сокрушаться о том, что всю жизнь искал «истинное человеческое существо», но встречал лишь «несчастных созданий с низкими помыслами, дурным нравом и убогих по уму» [95] (исключение здесь составит только Гёте, которого Артур всегда будет подчеркнуто освобождать от подобных обвинений).

В автобиографических записках Артур станет утверждать, что «почти каждая встреча с людьми есть грязь и скверна. Мы спустились в мир, населенный жалкими, презренными созданиями, к которым мы не принадлежим. Мы должны чтить и возносить тех немногих лучших; мы рождены, чтобы наставлять остальных, но не смешиваться с ними» [96].

Если взять его труды и отсеять все лишнее, вполне можно составить себе своеобразный манифест мизантропа — можно только догадываться, как с таким манифестом Артур преуспел бы на занятиях современной групповой терапии.

• «Чего не должен знать твой враг, того не говори своему другу» [97].

• «На все наши личные дела следует смотреть как на тайны; надо оставаться совершенно неизвестным для своих знакомых… осведомленность их в невиннейших вопросах может когда-нибудь при случае оказаться для нас весьма невыгодной» [98].

• «Ни любить, ни ненавидеть» — такова первая половина житейской мудрости; вторая ее половина: «Ничего не говорить и никому не верить» [99].

• «Недоверие — мать спокойствия» [100] (излюбленная французская поговорка).

• «Забыть какую-либо скверную черту человека — это все равно что выбросить трудом добытые деньги. Таким образом мы избежим глупой доверчивости и неразумной дружбы» [101].

• «В жизни превосходство может быть приобретено лишь тем, что человек ни в каком отношении не будет нуждаться в других и открыто станет показывать это» [102].

• «Чем меньше уважаешь других, тем больше они будут уважать тебя» [103]

• «Если среди нас есть человек действительно выдающихся достоинств, то не полагается говорить ему этого, словно это какое-то преступление» [104].

• «Лучше позволить людям быть тем, что они есть, чем принимать их за тех, кем они не являются» [105].

• «Злобу или ненависть нельзя обнаружить иначе, как действием… Ядовитыми бывают лишь животные, имеющие холодную кровь» [106].

• «Немного вежливости и дружелюбия способны сделать людей уступчивыми и услужливыми. Таким образом, вежливость для человека то же, что для воска тепло» [107].

Глава 26

Мало столь верных способов привести людей в хорошее настроение, как если мы расскажем им о каком-нибудь недавно постигшем нас значительном горе или также если мы откровенно обнаружим перед ними какую-нибудь личную слабость [108].

На следующем занятии Гилл плюхнулся в кресло так, что оно жалобно заскрипело, и, дождавшись, когда все усядутся, начал первым:

— Если никто не возражает, я хотел бы продолжить упражнения с «секретами».

— В таком случае я хочу сделать одно заявление, — отозвался Джулиус. — Не думаю, что стоит превращать это в обязательное упражнение. Конечно, хорошо, что каждый из вас полностью раскрывается, но гораздо важнее, чтобы все шло естественно, без напряжения, чтобы ничто на нас не давило.

— Я понял, — ответил Гилл, — но на меня и так ничего не давит. Я действительно хочу вам рассказать одну историю, и кроме того, мне не хочется, чтобы Ребекка и Стюарт оставались в гордом одиночестве. Нормально? — Дождавшись нескольких одобрительных кивков, Гилл продолжил: — Моя «страшная» история произошла, когда мне было тринадцать. Я тогда еще был прыщавым пацаном и только-только начал созревать, а моя тетка Вэлери, младшая сестра отца — ей было где-то под тридцать или немного больше, — в общем, она часто гостила у нас, у нее постоянно что-то не клеилось с работой. Мы отлично ладили и все время играли, пока предков не было дома, — ну, знаете, боролись, щекотали друг друга, играли в карты. Так вот, однажды мы играли в карты на раздевание, и я сшельмовал и заставил ее раздеться догола, и тут у нас пошло… в общем, какая там щекотка, мы начали щупать друг друга. Я был неопытным, гормоны взыграли — короче, я даже точно не знал, что я такое делаю, а тут она мне говорит: «Вставляй это сюда». Я отвечаю «да, мэм» и продолжаю следовать инструкциям. В общем, мы начали делать это каждый раз, когда оставались одни, пока через пару месяцев мои старики не заявились домой пораньше и не застукали нас за этим делом, — в общем, как говорится, нас поймали на месте преступления — flagrant… flagrant… как там?