Шопенгауэр как лекарство - Ирвин Ялом

— А ты, Пэм? Довольна?

— С меня хватит. Я уже поработала сегодня заводилой.

— Я хочу спросить тебя кое о чем, Гилл, — сказал Джулиус. — Давай представим себе шкалу честных признаний. На одном конце «одно очко» — это самое легкое признание, так, болтовня на лужайке; на другом «десять очков» — самое трудное и самое страшное, на которое только можно решиться. Представил?

Гилл кивнул.

— А теперь взгляни на то, что ты только сказал, и ответь — какую оценку ты бы себе поставил?

Продолжая кивать, Гилл, не задумываясь, ответил:

— Я бы поставил себе «четыре», может — «пять».

Быстро, чтобы не дать Гиллу как-нибудь перед собой оправдаться или ускользнуть от ответа, Джулиус перешел в наступление:

— А теперь скажи, Гилл, что бы ты сделал, чтобы набрать очко-другое?

— Чтобы набрать очко-другое, — без запинки ответил Гилл, — я бы сказал, что я алкоголик и каждый вечер напиваюсь до потери сознания.

Наступила жуткая тишина. Все были поражены, и Джулиус в том числе: до того как он привел Гилла в группу, тот два года лечился у него индивидуально, и ни разу — ни единого разу - Джулиус не слышал, чтобы Гилл жаловался на проблемы с алкоголем. Как это могло случиться? Джулиус всегда безгранично верил своим клиентам, он был одним из тех неисправимых оптимистов, которых совершенно выводит из себя малейшее двуличие. Пол заходил у него под ногами. Как он ни бился, новый Гилл никак не укладывался у него в голове. Пока он мысленно ругал себя за наивность, в который раз удивляясь внешней обманчивости жизни, общее настроение группы успело перемениться, и на место ошеломленного недоверия пришла мрачная агрессия.

— Не может быть, Гилл, ты шутишь!

— Не верю. Как ты мог столько времени это от нас скрывать?

— Да ты никогда не пил со мной, даже пиво. О чем ты говоришь?

— Черт побери. Как подумаю, что ты все это время водил нас за нос. Сколько же времени мы потеряли зря.

— Что за шуточки? Значит, все это было вранье? Все твои басни про Роуз — какая она стерва, как отказывается спать с тобой, не хочет иметь детей — все это сказки? И ты ни слова не сказал про главное — что ты пьешь?

Едва опомнившись, Джулиус мгновенно понял, что нужно делать. Главное правило, которому он всегда учил своих студентов, гласило: Член группы никогда не должен страдать от собственных признаний. Наоборот, его смелость должна только вознаграждаться и поддерживаться.

Поэтому он сказал:

— Я понимаю ваше возмущение, друзья мои, но давайте не забывать об одной важной детали: сегодня Гилл рассказал правду, он поверил нам. - Говоря это, Джулиус покосился на Филипа, надеясь, что тот сделает соответствующий вывод о тактике групповой терапии, и вновь вернулся к Гиллу: — Я хочу спросить тебя, Гилл, что помогло тебе рискнуть именно сегодня.

Гилл, все еще не решаясь смотреть на остальных, покорно ответил, не сводя глаз с Джулиуса:

— Мне кажется, я сделал это, потому что… сначала Пэм и Филип, потом Ребекка и Стюарт… они были так откровенны в последнее время. Если бы не они, я бы никогда не смог…

— Давно? — прервала его Ребекка. — Давно это с тобой?

— Это накатывает постепенно, никогда не знаешь…

Я всегда был любитель поддать, но, думаю, зашкаливать начало лет пять назад.

— А какой ты алкоголик? — спросил Тони.

— Ну, любимая отрава — виски, каберне, «Черный русский», но не откажусь и от водки или джина — в этом смысле я не гордый.

— Нет, я имел в виду, когда и сколько? — переспросил Тони.

Гилл уже перестал запираться и отвечал с готовностью:

— Обычно после работы. Начинаю с виски, когда приду домой — или раньше, если Роуз выкидывает фокусы, — и потом накачиваюсь. За вечер бутылка или две, пока не отрублюсь перед телевизором.

— Как же Роуз это терпит? — спросила Пэм.

— Когда-то мы любили поддать вместе, даже выстроили винный погреб за две тысячи баксов… ездили на аукционы. Но сейчас она не одобряет моих увлечений — разве что выпьет бокал вина за обедом, ну, и на вечеринках — она устраивает дегустации для своих друзей.

Джулиус снова попытался вернуть разговор в плоскость «здесь и сейчас»:

— Я пытаюсь представить, Гилл, как ты должен был себя чувствовать, всякий раз приходя сюда и не говоря ни слова.

— Это было нелегко, — признался Гилл, качая головой.

Джулиус всегда учил своих студентов отличать вертикальноепризнание от горизонтального.Сейчас группа, как это чаще всего бывает, настаивала на вертикальном: ее интересовала история, включая мелкие подробности, вроде любимых напитков или продолжительности болезни, тогда как горизонтальное признание, то есть признание о самом признании, было куда важнее.

Да, сегодня мне подбросили великолепный материал для работы, подумал Джулиус. Нужно будет запомнить, как все пойдет дальше, — так, на будущее. И тут его пронзило током: он вспомнил, что будущего-то у него как раз и нет. Мерзкая черная бородавка на спине давно вырезана, но внутри по-прежнему обитали колонии меланомы — прожорливые микроскопические твари, желавшие жить сильнее, чем его собственные престарелые клетки. Они там, они пульсируют, жадно заглатывая кислород и пищу, лихорадочно размножаясь и набирая силу. И мрачные мысли тут же, рядом, ежеминутно просачиваются сквозь мембрану его сознания. Слава богу, оставался один способ бороться с этим ужасом: жить полной жизнью, беря от нее все, что можно, — и этот поток страстей, захлестнувший сейчас группу, был для. него лучшим лекарством.

Он попытался нажать на Гилла:

— Расскажи, что происходило с тобой все эти месяцы.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Гилл.

— Ты сам сказал «это было непросто». Объясни, что это значит? Что ты чувствовал на занятиях и почему это было непросто?

— Я приходил каждый раз на взводе, но так и не мог начать — что-то меня останавливало.

— Продолжай. Чтоименнотебя останавливало? — Джулиус редко действовал с таким напором, но сейчас он точно знал, чего хочет: он должен направить разговор в единственно верное русло, на которое группа могла не выйти без его помощи.

— Я люблю нашу группу, — сказал Гилл, — это самые близкие мне люди. До этого я никогда раньше не был членом команды. Я так боялся потерять свое место, упасть в ваших глазах — в конце концов, все так и случилось. Никто не любит пьяниц… теперь меня вышвырнут из группы… пошлют лечиться, все станут меня осуждать, и никто не поможет.

Это было именно то, чего добивался Джулиус, поэтому он быстро произнес:

— Гилл, посмотри вокруг и скажи, кто именно станет осуждать тебя?

— Все будут.

— Все в равной степени? Сомневаюсь. Посмотри внимательнее, посмотри на каждого. Кто здесь главный судья?

Гилл продолжал по-прежнему глядеть на Джулиуса.

— Тони может сорваться — хотя нет, не на это — он и сам не прочь промочить горло. Ты этого хотел?

Джулиус одобрительно кивнул.

— Бонни? — продолжал рассуждать Гилл, по-прежнему обращаясь к Джулиусу. — Нет, Бонни не станет меня осуждать, она всегда винит только себя — ну и разве что Ребекку. Бонни очень ко мне добра.

Стюарт? Да, Стюарт судья. У него есть такая струнка — «я весь из себя хороший, вам не чета». Ребекка? Тоже. Я даже знаю, что она скажет: «Будь как я, будь уверенным, правильным, красивым». Вот почему я немного оттаял, когда Ребекка и Стюарт показали свои слабые места, — это подтолкнуло меня сказать правду. Осталась Пэм… Да, Пэм настоящий судья. Генеральный прокурор — без вопросов. Я знаю, что она думает про меня — что я слабак, я все врал про Роуз. Она сама сказала — во мне все не так. У меня мало шансов вырасти в ее глазах — да нет, вообще нет шансов. — Он замолчал. — Кажется, все, — сказал он, обведя глазами группу. — Ах да. Еще Филип. — Тут он неожиданно повернулся прямо к Филипу. — Дай подумать… мне кажется, ты не станешь осуждать меня, но это еще ничего не значит. Скорее всего ты просто не захочешь об меня мараться. Тебе нет до меня дела — кто я такой, чтобы обо мне думать.

Джулиус был доволен собой: он заглушил неконструктивные вопли о предательстве и снял Гилла с костра осуждения. Все остальное — дело времени: рано или поздно подробности его истории всплывут сами, а сейчас, в теперешней ситуации, это не так уж важно.

Более того, его прием горизонтального признания неожиданно принес блестящий результат: отчаянная десятиминутная атака Гилла стала настоящей удачей — богатая пища для разговоров по крайней мере на два занятия.

Повернувшись к группе, Джулиус спросил: — Реакции?

Наступила нерешительная тишина — но не потому, что нечего было сказать, а потому, что сказать нужно было слишком много. Напряжение, он знал, готово было вырваться наружу: у каждого должен быть свой взгляд и на Гилла, и на его алкоголизм, и на ту неожиданную смелость, которую Гилл только что продемонстрировал. Джулиус выжидательно молчал, еще секунда — и голосов будет хоть отбавляй.