Лебединая песня - Овидий Александрович Горчаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Улеглась метель, очистилось местами небо, прощально моргает верный друг — Сатурн. Впрочем, Сатурн и в Польше послужит разведчикам…
За плечами у Вани Мельникова висит туго набитый мешок. И Аня вспоминает, что в «Крестоносцах» польский рыцарь Збышко, выполняя данный любимой обет, кладет на ее могилу павлиньи и страусовые перья, сорванные им со шлемов поверженных в бою крестоносцев. И «Джек» тоже возвращается из неметчины с трофеями, добытыми у потомков крестоносцев — в мешке у Мельникова хранятся кресты и медали, солдатские и офицерские книжки «остландрейтеров», которым они уже никогда не понадобятся.
Утром, во время привала на заросшем бурым горчаком болоте, Толя Моржин достает карту, читает названия окрестных весок, и славянские названия звучат музыкой Шопена в ушах разведчиков — Домброве, Волькове, Крысяки, Пупковизна, Заляс, Вейдо… Это в них поют на заре петухи. Польские петухи. Стеной стоят вокруг леса Мазовии.
Польша! Братская земля… Они были готовы целовать эту землю.
— Мы живы, живы! Какое чудо! Мы живы! — с мокрыми от радостных слез глазами шепчет Зина, обнимая подругу.
Наступают дни великой неуемной радости: в лесной деревеньке Вейдо разведчики встречаются с мазуром Стасем Калинским, устанавливают связь с другими надежными поляками. Здесь, в деревянной, избяной Польше, у разведчиков много верных, смелых друзей, не то что в каменной Пруссии. Пусть хаты бедны, но в них тепло, гостей ждет горячая похлебка, хлеб и копченое мясо, можно достать даже гусиный жир, чтобы смазать обмороженные руки и ноги. Жаль, нет Раневского и Зварики — они хорошо знали польский язык. Переводчиком служит Аня Морозова, да и белорус Ваня Мельников без особого труда разговаривает с поляками, а еще лучше — с молодыми польскими девушками.
Сначала Аня, впервые за много недель досыта наевшись, спит под мягкой периной, спит долго, как никогда в жизни еще не спала — целые сутки. Потом с Зиной моется и парится в бане, очень похожей на баню в Сеще. Поглядев друг на друга, они и плачут, и смеются — такие обе стали худые, кожа да кости!
— А я уже и не мечтала о бане! — признается Зина, вычесывая из спутанных светлых волос хвойные иглы.
Рации остаются в предбаннике, где их охраняет Ваня Мельников. Впервые за много месяцев расстались девушки со своими «северками». В избу их нельзя внести — отпотеют, потом опять замерзнут на морозе и выйдут из строя.
В жарко натопленной избе Стась Калинский рассказывает о житье-бытье под немцем. В Сеще Аня провела в фашистской оккупации около двух лет, а поляки уже шестой год стонут. Прежде всего разведчики выясняют, что они рано радовались, что они еще вовсе и не расстались с Восточной Пруссией, перейдя старую германо-польскую границу. Оказывается, они с таким трудом прорвали только одно кольцо окружения из двух. Дело в том, что после победы над Польшей Гитлер присоединил к Восточной Пруссии весь северопольский край — Белостокский, Цеханувский, Сувалкский и Плоцкий округа. Правда, тут еще живет много поляков, хотя много молодежи угнано в глубь Пруссии. Кох объявил весь этот край коренной германской землей, за которую немецкие рыцари дрались еще семь веков назад. Он отнял самые лучшие земля для немцев-помещиков, собирается выселить или превратить в батраков всех польских крестьян, а на их землю поселить «героев войны». Каждому немцу, герою-победителю в крестоносном походе против безбожников-большевиков, отведут большой фольварк до пятидесяти гектаров.
Кох делает все, чтобы онемечить поляков. Говорят, скоро немцы совсем запретят польский язык, будут штрафовать за каждое ненароком вырвавшееся польское слово. Лучше всего полякам знакомо немецкое «ферботен» — запрещается. «Ферботен» пользоваться средствами передвижения, учиться в школе, посещать кино, театры, музеи, ходить в немецкие церкви. Даже в брак вступать и детей рожать тоже «ферботен». Введен полицейский час; нельзя выйти на улицу с восьми вечера до шести утра. Все работоспособные отбывают трудовую повинность на лесозаготовках, за что получают скудный паек. За невыход на работу угоняют в трудовой лагерь с каторжным режимом. Такие лагеря имеются в каждом уезде. Кох превратил в большой концлагерь бывший замок мазовецких князей в Цехануве, построил лагерь смерти в Дзялдуве, отвел для поляков лагеря в Восточной Пруссии. В самом большом из них, в Хоэнбрухе, немцы уничтожили больше людей, чем в Бухенвальде. Повсюду действуют военно-полевые суды, они знают только два приговора — концлагерь или смерть.
Немцы запретили убой скота — за голову свиньи Кох снимает голову с поляка. Если немец убьет поляка без «уважительной» причины, его штрафуют на пять рейхсмарок. Если поляк не поклонится немцу, тот упрячет его в концлагерь. Немцы часто устраивают так называемое «польское кино» — массовые экзекуции и казни. Начали с лишних ртов — с больных, калек, сирот и престарелых, потом стали истреблять интеллигенцию и духовенство во всей епархии. Скоро очередь дойдет и до ремесленников и крестьян. Впрочем, по всему видно, что освобождение близко — идут советские войска, спешит с востока Войско польское! Рассказывают, что специальный отряд подневольных евреев — «кацетников» под командой гауптштурмфюрера СС Махолля выкапывает и сжигает в лесах трупы давно расстрелянных евреев и поляков. Страшась расплаты, заметают эсэсовцы следы своих преступлений.
В деревне Вейдо оставаться опасно. Каждый поляк под страхом смертной казни обязан доносить жандармам о любом незнакомом и подозрительном лице. Предателей в Вейдо как будто нет, но чем черт не шутит… Как встарь тевтонские рыцари устраивали опустошительные набеги на княжество мазозецкое и все польское пограничье, так и теперь с огнем и мечом приходят в Мазовию каратели-эсэсовцы. Всюду рыщут их ягдкоманды и патрули. Наезжают из Кольно, из Мышинца.
Стась Калинский обещает связать разведчиков о польскими партизанами Армии Людовой. Немало в здешних лесах и пущах смешанных советско-польских отрядов, действует тут и разведгруппа русских парашютистов. Все это после Восточной Пруссии похоже на волшебный сон…
Вообще-то говоря, рассказывает Стась Калинский, партизан здесь, на территории, присоединенной к рейху, намного меньше, чем в генерал-губернаторстве. Особенно жарко горит пламя партизанской войны в Люблинском и Келецком воеводствах, там и отряды крупнее и больше их. А здесь воюют в основном территориальные группы — их бойцы, крестьяне, тайно собираются ночью, проводят боевую операцию, а наутро, спрятав оружие, как ни в чем не бывало хлопочут по хозяйству на глазах у немцев. Но есть в этом краю и большая сильная партизанская бригада, гордость Мазовии — бригада Армии Людовой «Сыны земли Мазовецкой».
