Вне закона - Горчаков Овидий Александрович

Овидий Горчаков

Вне закона

© Овидий Горчаков, наследники, 2015

© ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2015

Тетрадь первая. Июнь

Мы летим в тыл врага

1

На московский Центральный аэропорт пали сумерки. Сумерки поглощали ангары и плотно обступали нас, группу десантников, у двухмоторного «дугласа».

Разговаривали почему-то шепотом. Негромкий смех звучал натянуто, неестественно.

– Еще раз напоминаю: прыжок будет слепой, вас там никто не ждет.

– Намотай потуже портянки, а то сапоги соскочат во время прыжка!

Я уселся на землю под широким крылом, рядом с нашими девушками Надей и Аллой.

Сегодня – 3 июня 1942 года. Сейчас около десяти вечера. Уже надеты парашюты… Нас одиннадцать добровольцев – две девушки, восемь парней и командир нашей спецгруппы – Георгий Самсонов.

Мотористы сняли брезент с моторов. У мотористов и у летчиков – голубые петлицы с треугольниками и кубарями, а у нас ни петлиц, ни знаков различия.

– Пора! – сказал командир самолета, и сразу же все столклись у трапа.

Заработали моторы, взвихрились трехлопастные винты.

Мы разместились в кабине на узких металлических скамьях вдоль бортов. Командир нашей части подполковник Спрогис крепко пожал руки одиннадцати десантникам. Наверное, ни в одной другой воинской части не любили и не уважали так своего командира, как в нашей части особого назначения при разведотделе штаба Западного фронта. Подполковника Спрогиса мы знали как старого партизана и латышского стрелка. Он охранял Ленина в Кремле, а потом стоял на посту номер один – у Мавзолея. Он носит орден Ленина за Испанию… Не человек, а песня!..

Инструктор-парашютист, или, как его обычно называют десантники, «вышибала» или «толкач», захлопнул за командиром части тяжелую дверь.

Взревели моторы. Мы прильнули к иллюминаторам. Самолет легко оторвался от взлетной дорожки. Под облитым лунным светом крылом с рядами заклепок виднелись пятна жилых кварталов и полосы пригородных улиц.

Окаймленные темно-серыми подшлемниками лица товарищей казались иссиня-бледными в фосфорическом морозно-лунном сиянии, едва проникавшем сквозь иллюминаторы, и в неживом, тусклом свете синей лампочки, зажегшейся на потолке самолета. Барашков, знаток подрывного дела и топографии, что-то прокричал на ухо командиру группы и шлепнул ладонью по разостланной на коленях карте. Боков, заместитель командира, невозмутимый, вяловатый толстяк, флегматично пожевывал сухарь. Надя Колесникова поправляла то темно-синий берет, то ножные обхваты подвесной системы парашюта и вздрагивала, хватаясь за меня или за Аллу, когда самолет проваливался в воздушные ямы.

– А до войны, – сказала Надя с трепетным смешком подруге, – я никуда дальше пионерлагеря из Москвы не выезжала!

– И я тоже, – со вздохом призналась Алла. – И на самолете лечу первый раз.

Молодо – зелено. Самому юному из нас, вчерашнему ремесленнику Коле Шорину, совсем недавно стукнуло семнадцать, мне еще нет восемнадцати, девушки на год или на два старше меня, а самому старшему в группе, нашему командиру Георгию Ивановичу Самсонову, не больше тридцати пяти лет. Почти все мы пришли в диверсионно-разведывательную часть прямо со школьной скамьи по путевке комсомола.

Давала себя чувствовать большая высота. «Четыре тысячи метров», – сказал «вышибала». В висках часто и отчетливо стучала кровь, зябли руки, заложило уши… Добродушный увалень Терентьев судорожно позевывал, Шорин и Сазонов курили папиросу за папиросой. Все мы изо всех сил старались казаться спокойными.

– Луна-то какая!.. – мечтательно сказала Надя, глядя в иллюминатор. – Кончится война… Люди полетят на Луну. Здорово, а?.. А ведь им будет легче – ведь там их не ждут фашисты!..

Сидевшие возле «вышибалы» три Николая – Барашков, Шорин и Сазонов – порывисто привстали и прильнули к иллюминаторам.

Фронт, фронт!.. Так близок фронт к Москве. Да мы всего полчаса в воздухе, даже меньше! Лешка Кухарченко, верткий, как ртуть, боксер-перворазрядник, и Володька Щелкунов, долговязый, нескладный парень, заходили от иллюминатора к иллюминатору. Сначала я ничего не мог разглядеть, а потом различил за бортом вспышки орудийных залпов, отдаленное зарево, разноцветные пунктиры трассирующих нуль. Скорость – 350 километров в час. Над каким-то населенным пунктом нас поймал немецкий прожектор, вражеские зенитки открыли огонь по «дугласу». Пол самолета ушел из-под ног, захватило дух – это пилот повел самолет на снижение. Сильно тряхнуло взрывной волной. Кухарченко стоял в это время в проходе. Его швырнуло на наши грузовые тюки, парашют вдруг выплеснулся из ранца, Самсонов что-то закричал, Кухарченко растерянно хватался за стропы, перебирал руками бесформенную гору перкаля – около полусотни квадратных метров ткани. К нему, ругаясь, подбежал инструктор.

– Не вертаться же мне назад! – кричал Кухарченко. – Да меня хлопцы в Москве засмеют, если я обратно прилечу! Я и с этим прыгну. Была не была! Двум смертям не бывать…

– В блин расшибешься! – запротестовал инструктор.

– Пусть прыгает, – крикнул Самсонов, – без него хоть всем обратно лететь!..

Вышел штурман и объявил, что самолет приближается к месту выброски. Кухарченко, этот сорвиголова, решительно сгреб полотнище в охапку и уселся первым к люку:

– Ну, или, блин, в кустах, или грудь в крестах!

– Приготовиться! – громко скомандовал «вышибала».

Все встали в проходе: шесть человек в затылок к левому люку, пять – к правому. Командир стоит третьим к левому люку – чтобы приземлиться в центре десанта. Инструктор зацепил карабины вытяжных веревок за стальной трос над нашими головами. Я стою самым последним – шестым.

Инструктор распахнул дверцы бортовых люков, и вместе с ураганным шумом ветра в кабину ворвался оглушительный рев моторов.

– Куда прыгаем, не слышал? – закричал я в ухо стоявшему впереди Барашкову.

– В Белоруссию вроде, около Днепра. А ты что в пилотке стоишь, дурень? Слетит. Надень подшлемник!

Напрасно старался я заглянуть в открытый люк через плечи и головы друзей. Я ничего не увидел, кроме зловещей черной щели, пересекаемой огненно-голубой струей раскаленного газа из выхлопного патрубка.

Первый боевой прыжок! Внизу – немецкий тыл… Несколько сот километров от линии фронта.

Кухарченко согнул колени, подался вперед правым плечом. Инструктор облапил сзади его распустившийся парашют. Нас потряхивает на воздушных ухабах. У люка замерцал зеленый огонек – сигнал «приготовиться»… Вдруг вспомнились слова инструктора-парашютиста: «При свободном падении парашютист падает со скоростью двести километров в час…» Погас зеленый огонек. Вспыхнула красная лампочка.

Жутко-радостный подъем в душе достиг высшего накала.

– Пошел! – крикнул во весь голос «вышибала».

Во рту пересохло, ноги налились свинцом, приросли к полу. Но вперед толкает неизбежность прыжка, немыслимость отказа от него. Все остальное произошло с невероятной быстротой. Мелькнула и исчезла в черной бездне спина Барашкова. Сильным прыжком оттолкнулся я от борта самолета, судорожно вцепившись правой рукой в вытяжное кольцо…

2

Встречный поток ветра завертел, закрутил меня. Тугой воздушный вихрь резанул по глазам, ворвался в рот. Кажется, я падал, крутясь волчком, штопором, вниз головой. Зашлось сердце. Я не смог сдержать сдавленного крика, ничего не видел, ничего не слышал, кроме грохота, воя, свиста в ушах. «Раз… два… три…» Несколько секунд, несколько невероятно долгих секунд… Но вот меня крепко встряхнул, раскрывшись, парашют. Давящее безмолвие заполнило все вокруг.