Великая гендерная эволюция: мужчина и женщина в европейской культуре - Евгений Елизаров

Обратимся к Вавилону. Интересное наблюдение делает А. Е. Зимбули: «Когда древний вавилонянин заболевал <…> к больному приходил жрец-заклинатель. <…> Для удобства жрец приносил с собой ритуальную табличку «шурпу» с дежурным перечнем всевозможных грехов. <…> список грехов занимает 125 строчек, и ровно одну пятую часть – 25 строк – занимает не кровопролитие, не грабеж, не клятвопреступление. А грех «вопрошания»[301].

Однако вавилонские таблички интересны не одним этим. И. С. Клочков, отечественный востоковед, на которого ссылается Зимбули, справедливо указывает, что: «Система социальных ролей подразумевала не одно только отнесение индивида к какой-либо профессиональной или общественной группе и предъявление к нему на том основании соответствующих требований. Помимо этого каждый человек принимал на себя еще множество ролей: воин, скажем, мог быть в то же время главой семейства или старшим сыном, должником или кредитором и т. д. Поведение человека в каждом из таких качеств или ситуаций было также в известном смысле ритуализировано, то есть подчинялось определенным требованиям, которые шли из глубокой древности и, вероятно, считались богоустановленными. Поэтому выход за рамки дозволенного ролью <…> должен был рассматриваться как покушение на божественно установленный порядок. Остающиеся же безнаказанными многочисленные и серьезные нарушения такого рода могли восприниматься как предвестия каких-то страшных перемен и катастроф».[302] Таким образом, своды заклинаний должны были собирать (и собирали) в себе весь состав Добра и Зла в понимании того времени; и этот состав показывает, что не только рядовой родитель не в состоянии ответить на все «вопрошания», но, зачастую, и специально обученные жрецы. «Специальная литература заклинателей поистине огромна; <…> Один лишь свод заклинаний против колдовства под названием <…> «Сделаешь и исцелится» насчитывает не менее 155 табличек. <…> Один человек едва ли мог овладеть всем корпусом текстов, необходимых заклинателю, и у них, вероятно, существовала более узкая специализация»[303]

Так что дело не столько в раздражении родителя неудобными вопросами, сколько в том, что развитие самой цивилизации перерастает объективные возможности семьи в сфере межпоколенной коммуникации. Родитель перестает быть полноценным коммуникатором, и социализация потомства начинает требовать вмешательства знатоков-профессионалов. Здесь, правда, можно возразить тем, что трудно разглядеть специалиста в древнем вавилонском маге. Однако присутствие магии вовсе не значит отсутствие социальной логики, и мы не вправе смотреть на ее заклинания исключительно как на «опиум для народа», ведь, по современным представлениям, и в Гиппократе увидеть врача ничуть не легче. В конце концов, не будь проповедника, и библейские заповеди мало бы чем отличались от вавилонских заклинаний. Решающим является не застывший канон текста, но живой комментарий к нему, и прежде всего в грамотном комментарии состоит роль сертифицированного коммуникатора. Так что появление фигуры посредника вполне объяснимо.

Толкование норм объективно выходит за пределы родительских разумений, исчерпание ресурсов семьи в сфере социализации порождает потребность в централизованном контроле над воспитанием. Но только Греция создает его целостную светскую систему. Правда, школы существуют и в других культурах, причем задолго до расцвета ее городов. Так, в Египте они появляются еще в III тысячелетии до н. э., но квалифицированную (по стандартам того времени) социализацию в них получали только дети привилегированных фамилий. Греция же ставит задачу воспитать всех своих граждан. Вот только следует повторить, что к их числу относились лишь свободнорожденные; ни иностранцы (метеки, периэки), ни вольноотпущенники (в первых поколениях), ни тем более рабы прав гражданства не получали.

Характерной чертой, отличившей греческую систему социализации от всех современных ей, была обязательность и практически полная подконтрольность государству. Ключевой целью являлась подготовка будущих воинов-патриотов, способных отстоять свободу и независимость своего полиса. Другими словами, не семейные, но государственные ценности становятся целью подготовки его к самостоятельной жизни. Это, конечно, не значит, что государство ставит сознательной целью подготовку будущих зомби, готовых в любую минуту жертвовать собой ради его спасения, но общий дух полиса, система его ценностей были таковы, что любовь к отечеству, готовность служить ему становились ценностями самого индивида.

Греческий полис ставит под контроль развитие ребенка с семилетнего возраста, его система образования включала палестры, гимнасии, академии. Теоретические проблемы воспитания волнуют виднейших мыслителей, о воспитании говорят Платон и Аристотель; при этом их основательность протирается до того, что предметом рассмотрения оказываются не только вопросы интеллектуального развития (грамматика, риторика, диалектика), но и поэзия и музыка. Государственное образование должно быть не только «гимнастическим»: «Для тела – это гимнастическое воспитание, а для души – мусическое»[304], при этом мусическое обязано предшествовать первому. Оба мыслителя сходятся в том, что воспитание подрастающего поколения необходимо подчинять тем целям, которые стоят перед полисом.

Базовые ценности, призванные крепить силовой каркас государства, могут прививаться лишь одним – выработкой единой нормы реакции его гражданина, единой формы ответа на все события, происходящие в его этнокультурном окружении. Мало сказать, что нужно служить хорошему и избегать дурного, – человека следует научить отличать одно от другого. В определения же хорошего и плохого входит в первую очередь то, что способствует процветанию родного полиса, и в целях воспитания мобилизуется все – традиции, обряды, предания, завоевания философской мысли, авторитет выдающихся сограждан, подвиги отцов. Словом, физическому, умственному, нравственному развитию молодого человека должен служить весь духовный космос того времени. Но видеть в этом только проявление тоталитаризма было бы неправильно. Просто сам социум структурируется как один большой семейный союз, как некая единая сверхсемья.

Мы вновь столкнемся с тенденцией такой его самоорганизации в эпоху феодализма, только там сверхсемья будет формироваться на другой основе.

4.5.3. Роль гуманитарной культуры

Примерно до 16 лет дети занимались в палестрах, где проходили физическую подготовку с явно выраженным военным уклоном. Они обучались пятиборью: бегу, прыжкам, метанию диска и копья, борьбе и плаванию – и все это для того, чтобы, по завершении социализации, быть готовыми выступить на защиту своего города (вернее, впрочем, на борьбу за достижение стратегических его целей). Ради своей семьи-государства (понятие отечества означает именно это слияние) они должны быть готовыми к любым испытаниям. Характерен один из экзаменов, на котором будущие защитники Спарты должны были демонстрировать свою готовность к жертвенности – сечение у алтаря богини Артемиды. Павсаний, упоминая о нем, пишет: «…было сообщено божье слово – орошать жертвенник человеческой кровью. Прежде приносили в жертву того, на которого указывал жребий, но Ликург заменил это бичеванием эфебов, и алтарь стал таким образом орошаться человеческой кровью».[305] Каждый испытуемый обязан был выдержать его без единого стона; обнаружить слабость означало навлечь не только на себя, но и на всю семью общественное презрение. Лукиан так говорит об этом испытании: «Не смейся, если увидишь, как спартанских юношей бичуют перед алтарями и они обливаются кровью, а их матери и отцы стоят здесь же и не жалеют их, а угрожают им, если они не выдерживают ударов, и умоляют их дольше терпеть боль и сохранять самообладание. Многие умерли в этом состязании, не желая при жизни сдаться на глазах у своих домашних или показать, что они ослабели».[306] Его словам вторит Плутарх: «…я сам видел, как не один из них умирал под ударами у алтаря Ортии»[307].

Все это имело свой результат – античный полис действительно сумел обеспечить единство интересов личности и государства, более того растворить личный интерес в государственном. Доказательства содержатся не только в образцах коллективного героизма, явленного, например, в Фермопильском ущелье, но и там, где человек оставался один. Государственная мифология Рима оставила легенду о Сцеволе, который на угрозу пытки сам протянул правую руку к огню и держал ее там, пока она не обуглилась; отвага римлянина настолько поразила врага, что он заключил с Римом мир. На все времена осталась и память о юном спартанце, который прятал под плащом лисенка. По дороге домой он встретил воинов, которые завязали с ним разговор, а в это время обезумевший зверек зубами вспарывал ему живот. Не желая ни словом, ни жестом выдать страшную боль, мальчик продолжал беседу, пока не упал замертво[308].