Желтая жена - Садека Джонсон

– Сбежал, был пойман и отправлен в тюрьму для наказания. Масса увидел меня и решил купить.

– Но сперва выпорол?

– Три шкуры спустил.

Я промолчала, поражаясь тому, как можно хранить верность человеку, который обошелся с тобой столь жестоко.

– Вам нравится здесь? – задала я следующий вопрос, сама толком не понимая, почему решила спросить об этом.

– Как по мне, в городе лучше, чем на плантации. Свободы больше. Там я каждый день думал, как бы умереть, жизнь была хуже чем в аду, а в Ричмонде я в целом всем доволен. И масса хорошо со мной обращается.

Мы подошли к церкви. Бэзил придержал дверь, пропуская нас внутрь. Хор уже начал исполнять вступительное песнопение. Элси прошествовала в первый ряд и присоединилась к общему пению с притопыванием и прихлопыванием. Остальные расселись в зале как обычно: женщины справа, мужчины слева. Наша компания приходила сюда так часто, что за нами уже закрепились определенные места, мое было с краю длинной церковной скамьи. Я сидела, покачиваясь в такт мелодии. Мне нравилось, как поет хор, и музыка неизменно поднимала настроение. Иногда я думала, каково было бы аккомпанировать им. Вряд ли игра на органе сильно отличается от игры на фортепьяно. Конечно, звучит инструмент иначе, но я не сомневалась: если бы представилась такая возможность, я справилась бы с задачей аккомпаниатора.

– Сегодня нас ждет угощение, лимонад и бисквиты. Приглашаем всех присоединиться к общине, – объявил в конце службы пастор Райленд.

Элси не стала дожидаться моего разрешения и направилась прямиком в цокольный этаж, где были накрыты столы. Сисси последовала за ней. Я кивнула остальным, чтобы тоже пошли перекусить. У выхода из зала стоял пастор. В руках он держал увесистую сумку, из которой доставал запечатанные почтовые конверты и раздавал тем, кому они были адресованы. Коррина пояснила, что это письма от людей, сбежавших на Север, в них беглецы сообщают родственникам, что благополучно добрались до места. Мне не раз приходилось слышать, как посетители таверны с негодованием отзываются о «почтовой» деятельности Райленда, называя его предателем и отступником, однако это не мешало пастору каждое воскресенье делать свое дело.

Я закрыла глаза и решила помолиться, воспользовавшись тишиной опустевшего зала. В воскресный день после очередной недели мне требовалось успокоиться и привести мысли в порядок. Когда я снова открыла глаза, возле моей скамьи стоял пастор Райленд.

– Простите, мэм, я запамятовал ваше имя.

– Фиби Долорес Браун, – я протянула пастору руку.

– Спасибо, что приводите своих людей в церковь послушать слово Божие. Это меняет их жизнь. – Он снял очки и потер переносицу. – Если не ошибаюсь, вы живете в тюрьме Лапье?

– Да, верно.

Пастор оглянулся вокруг, словно хотел убедиться, что нас не подслушивают.

– Ужасное место. Как вам там живется?

– Неплохо. У меня все в порядке.

– Каждый день молюсь о Рубине Лапье, – признался пастор.

Я уставилась на него вопросительным взглядом.

– Этот человек творит страшные, жестокие вещи. Библия не дозволяет опускаться до такого зверства. – Гримаса боли и отвращения на миг исказила лицо пастора.

– Поэтому вы помогаете беглецам поддерживать связь с родными?

– Моя задача как пастора – проповедовать Евангелие и постараться привести к Христу как можно больше людей. Я не полицейский и не судья.

– Что же, рада была познакомиться поближе. – Я заставила себя прервать беседу и встать. Интуиция подсказывала, что этому человеку можно доверять, и все же я не имела права рисковать, пусть даже речь идет о служителе Божием.

– Надеюсь увидеть вас на следующей неделе.

Пастор вложил мне в руку небольшую брошюрку – сборник церковных песнопений. Мы взглянули друг на друга, его глаза смотрели по-доброму.

– Пока есть жизнь, есть надежда, – улыбнувшись, добавил он.

– Благодарю. – Я опустила книгу в сумочку и щелкнула застежкой.

* * *

В тот вечер Тюремщик прислал за мной Эбби.

– Масса приглашает вас поужинать, – передала экономка его сообщение.

Прошло больше недели с тех пор, как мы ужинали вместе.

– Хорошо, – кивнула я.

Выбрав простое клетчатое платье, я попросила Эбби помочь одеться. Она же причесала меня, собрала волосы на затылке и заколола гребнем. Джули осталась в детской с Монро и Эстер. Спустившись на первый этаж, я заглянула к детям, а потом направилась в столовую. Тюремщик уже был на месте, восседая, как обычно, во главе стола. Я хотела сесть напротив, но он поманил меня к себе:

– Садись рядом, дорогая.

Подобрав юбки, я опустилась на стул справа от него. Гребень слишком сильно стягивал волосы, я коснулась прически и слегка ослабила зажим.

Эбби подала свинину и жареный рис. У меня закралось подозрение, что до конца месяца наше меню не изменится, коль скоро кухарка зарезала свинью по случаю рождения Эстер.

– Знаю, ты сердишься, – начал Тюремщик.

Я молчала.

– Не могу выносить, когда ты такая. Я скучал по тебе.

Мне хотелось отпустить какую-нибудь колкость по поводу его новой пассии, которая все это время не давала ему скучать в одиночестве, но я прикусила язык. Не стоит признаваться в ревности, ни к чему хорошему это не приведет. К тому же я понимала, какие слова Тюремщик хочет услышать в ответ. Поэтому заставила себя произнести то, чего он ждал:

– Я… я тоже соскучилась. Мы не должны ссориться. Это плохо отражается на детях.

Лапье снисходительно улыбнулся.

– Что же, не пора ли нам перебраться в гостиную?

– Да. И я с удовольствием поиграю для тебя.

– Быть твоим слушателем – честь для меня.

Мы перешли в гостиную. Тюремщик устроился в кресле. Эбби подала хозяину его любимый «стаканчик перед сном», а я села за инструмент, закрыла глаза и начала играть пьесу, которую исполняла дуэтом со скрипкой на празднике в честь рождения Эстер. Музыка завораживала, красивая мелодия плыла, словно прозрачный струящийся шелк.

Я полностью отдалась ей, выплеснув в звуке накопившуюся в душе обиду и презрение к Рубину Лапье.

– Пора тебе вернуться в таверну, – заметил он, когда я закончила игру. – Без музыки там слишком тихо.

Я поднялась, подошла к Тюремщику и заставила себя поцеловать его в щеку. Казалось, столь неожиданное проявление инициативы с моей стороны удивило Лапье, однако он с готовностью откликнулся: проворно выбрался из кресла и, ухватив меня за руку, повел в спальню. Как только дверь за нами закрылась, я одарила Тюремщика еще одним поцелуем и сама потянулась к ремню его брюк. Когда же я начала стягивать с него рубашку, он застонал и прильнул к моим губам. Я давно заметила: если сделать вид,