Осколки света - Джоанн Харрис

Джим Вуд: Извини, друг. Она одна из них. Держи ухо востро.

Мартин Ингрэм: Не смеши! Вот твоя благодарность?

Джим Вуд: Ты не понял. Когда все это началось, она была там. Я ее увидел в зеркале.

Мартин Ингрэм: И? Ты видел Берни в пабе?

Джим Вуд: Нет, чувак. Трудно объяснить. Она там была с

Мартин Ингрэм: Вуди? Ты где?

…

Мартин Ингрэм: Вуди?

…

Мартин Ингрэм: Вуди?

…

6

Среда, 11 мая

За дверью кабинета тишина. Стучу – не отвечает. Уже поздно, а Мартин так и не вышел, даже за бутербродом. Наверное, работает над рукописью или играет в онлайн-игру. (Или смотрит на профиль Кэти в «Фейсбуке», – шепчет демонический голос. – Представляет на подушке ее вместо меня.)

Бред, конечно. И все равно становится не по себе.

– Мартин, ты спишь?

Нет ответа. Мартину не нравится, когда его отвлекают. Но уже полночь. Может, он в наушниках? Может, у него сердечный приступ? Может, лежит мертвый на полу?

– Мартин, я иду спать.

Опять никакого ответа. Я знаю, он там. Знаю, что слышит меня. Иногда он не отвечает. Отстраняется. Я вдруг понимаю: а ведь Мартин отстранялся от меня еще с детства Данте. Злость борется во мне с грустью; хочется плакать. Однако Мартин всегда подчеркивал, как презирает плаксивых женщин, поэтому при нем я сдерживаю слезы. Внутренний голос замечает: «Уж если кого и презирать, так, может, не плачущих женщин, а тех, из-за кого они плачут?»

Помню, когда мы были единым целым и я не могла отличить, где кончается Берни и начинается Мартин, он сказал: «Любовь для меня сродни смерти. Чем больше любишь, тем больше теряешь, тем больше боишься потерять. Поэтому иногда я с тобой холоден: невыносимо представить, что мы когда-нибудь расстанемся».

Тогда я была в восторге. Так романтично! Сейчас при этом воспоминании вспыхивает внезапная злость. Подрасти наконец! Мне же пришлось!

Откуда она, эта злость? Последствия менопаузы? Или она давно жила во мне, а сейчас обрела голос? Еще вчера я была так счастлива… Думала, мы нашли общий язык. Теперь Мартин вновь отстранился. Общий язык утерян. Когда Мартин такой, мне только и остается оставить его в покое, терпеливо ждать и надеяться, что он, словно бродячий кот, сам ко мне вернется.

Мартин ведь любит меня, правда? Так он мне сказал много лет назад. Объяснил: если он так себя ведет, значит, любит. Непохоже. Я уже не чувствую душой его любви, как было в юности. В восемнадцать я принимала отстраненность за романтичность. Убеждала себя: Мартин не холодный, просто сложный. Не такой, как остальные. Остальные вместе пьют чай, держатся за руки, делают маленькие сюрпризы – готовят друг другу обед, набирают ванну, покупают цветы на День святого Валентина, – а мы выше этих банальностей. Временами я думаю: раз так, не следовало ли выбрать кого-нибудь побанальней?

Может, ты заслуживала лучшего? – шепчет голос Айрис.

– Но не понимала, поэтому и прожила с ним так долго?

Нет, не поэтому. Любовь не обязательно заслуживать. И она не обязана быть счастливой. Она просто есть, как камень на песчаном берегу. Порой его накрывает волнами, треплет ветрами, засыпает песком… и все же он остается на месте. Он не красив и не слишком примечателен. Он – часть моего пейзажа, и я живу с этим каждый день.

Я вернулась в гостиную и написала сообщение Айрис: Мартин настроение портит. Как ты?

Нет ответа. Наверное, спит. Попробовала Леони – то же самое. В конце концов пришлось прибегнуть к главному совету Диди Ля Дус для таких случаев: набрать ванну. Значит, Мартину не хватит горячей воды на завтра, но впервые в жизни меня это не заботило. Я заперла дверь в ванную и зажгла маленькие свечи. Потом залезла в воду, благоухающую розами и пачулями, закрыла глаза и взглянула на отражения в окнах дома с призраками.

О…

Я заглянула внутрь лишь на миг. Случайно! Само собой получилось, когда подумала о Мартине. Облака разных форм на летнем небе. Отражения в воде. А потом я оказалась внутри, словно свет вспыхнул вдруг в темной комнате.

Я велела себе немедленно уходить. Однако было слишком поздно. Я хотела узнать… да много чего! Счастлив ли он? Тревожится? Спит? Осталось ли мое фото на каминной полке или меня заменила Кэти? Ничего похожего я не нашла. Не увидела каминной полки. И гостиной тоже. И фотографий, приветливой мебели, сувениров, безделушек. Большинство людей обустраивают гостиные для друзей. Как страничку на «Фейсбуке». Отрывки из жизни для чужих глаз. А гостиная Мартина оказалась декорацией; на голой стене колебалось изображение его самого. Ни малейших попыток притворяться. Дешевые декорации забыты на полу. Недорисованный задний план, давно покрытый пылью. А за всем этим – ничего. Тьма. Тишина, что хуже вечного проклятия.

Я шагнула во тьму, как школьницы в фильмах ужасов, когда спускаются в подвал дома с привидениями. Как жена Синей Бороды, которая тоже что-то заподозрила. Я боялась – не за себя, а увидеть тайны Мартина. Поменять свое мнение о нем. Я направила тончайший луч света во тьму…

Ничего. Нет отрубленных голов. Нет шороха безликих монстров. Лишь непроглядная бездна опустошительной серости, заваленная осколками стекла и непонятными механизмами. Мне это место напоминало космический корабль, застрявший на планете, где небеса свинцовые, а земля бесплодна; где-то вдали виднеются однообразные двери, и каждая ведет к шлюзу, и каждая недосягаема…

Я никогда раньше не видела депрессии – с такого угла. Но я ее узнала. Серость – как на февральских полях, бесконечно далеких от весны. Убийственное безмолвие. Накрепко запертые двери. Он не думает обо мне, потому что не думает ни о чем. Кроме отражения в каждой гладкой поверхности, в каждом осколке стекла. Любовь для меня сродни смерти. Чем больше любишь, тем больше теряешь, тем больше боишься потерять. Родители Мартина умерли, когда он был ребенком: мать от рака, отец от инфаркта через девять дней после ее похорон. Его вырастили бабушка с дедушкой из Йоркшира, однако в Мартине остался горький привкус потери, а с ним и вины. Они умерли из-за меня? Они меня любили? Так почему покинули? Никуда не исчезла внутренняя пустота – зияющая, безграничная. Вина. Внутренний голос, шепчущий: Ничто не длится вечно. Никто к тебе не прислушивается. Ты всем безразличен. Они как стрекозы на водной глади: видят лишь отражения. Красивые цвета. Мелочи, цепляющие взгляд. А я вижу тьму. Зиму. Глубину. Как они ее выносят?

Таким я знала Мартина в школе. Еще тогда он пытался мне объяснить. Я думала, дело в его поэтической натуре. А Мартин пытался мне показать, какой он на самом деле. «Мы занимаем себя мелочами, чтобы не видеть правды. Все в мире умирает. Даже звезды».

«Кроме любви».

«Кроме любви», – повторил он с улыбкой. Мартин Ингрэм из «Пог-Хилл». Сорок девять лет, а в душе пятилетний: мужчина, в глазах которого отражается ребенок.

Я вернулась к его кабинету и зашла без стука. Мартин сидел за закрытым ноутбуком. Удивленно поднял взгляд: я никогда не вхожу сюда, если дверь заперта. Он хотел было что-то сказать, но я молча обняла его. Потом заглянула в его «дом» и потянулась к далекой двери с табличкой «Берни». Расстояние здесь ничего не значит, если ты сам не придаешь ему значения. Также и двери здесь не совсем двери – просто мы так их представляем: двери с табличками «Берни», «Кэти», «мама». Я все равно ее приоткрыла. Совсем немного. Иногда и этого довольно, чтобы впустить свет.

Я увидела себя. Девочку из «Пог-Хилл». Печальную, в тесном платье. Озаренную его любовью – самым ярким, прекрасным светом в его мире…

– Ты вернулась, – удивился Мартин.

– Милый! Я всегда была здесь.

Он пошел за мной в спальню.

7

Четверг, 12 мая

Поймите меня правильно. Люди сложно устроены. Сегодня Мартин проснулся прежним, разве что сделал мне чая. Великого прозрения не наступило. И все равно мы шагнули вперед. Мы связаны. Может, я уговорю его сходить к психологу. И конечно, мне еще больше хочется его удивить. Доказать, что любовь – это не просто стрекозы на водной глади.