Осколки света - Джоанн Харрис

Абракадабра!

Песня десятая: Another One Bites the Dust[34]

Он был козлом, а теперь помер. Всем только лучше стало, разве нет?

Из «Живого журнала» Бернадетт Ингрэм (под никнеймом «Б. И. как на духу1») 21 мая 2022 г.

1

Отрывок из «Выпуска девяносто второго» Кейт Хемсворт

(Опубликовано в «Лайф стори пресс» в 2023 г.)

Приглашения сообщали: «Торжество до полуночи». Поехала я в серебристом «лексусе» мистера Нейлора; за руль сел Саймон, поэтому пить на балу не мог. Впрочем, он немногое упустил: за барной стойкой подавали светлое пиво и легкие коктейли, и только по два напитка на приглашенного. От двух бокалов шампанского приятно кружилась голова, однако напитками занимался директор мистер Олрайт – забавный, дружелюбный и вообще хороший, но бдительно следивший, чтобы мы не перегнули палку. Я подумывала попросить спутника взять мне еще бокальчик, а он танцевал с Лорелей Джонс, и мне не хотелось им мешать.

Я не ревновала. Саймон был лишь одним из многих. А Лукас Хемсворт украдкой поцеловал меня в темноте закулисья перед выходом на поклон, и прикосновение его губ горело на моих, словно я поела перца чили. «Неужели Лукас Хемсворт – моя судьба? – думала я. – А что, может быть…» Я представила, как в один прекрасный день рассказываю эту историю нашим детям: «Тогда я поняла, что все всерьез. В темноте закулисья, под море аплодисментов, с электрическими звездами в глазах». Казалось, я вижу свое будущее. Настоящая любовь, театральная студия, Вест-Энд, может, и Голливуд…

Мне вдруг захотелось побыть одной. Магия вечера понемногу тускнела. Группа собрала инструменты, и сцена печально опустела. Саймон и Лорелей Джонс целовались на танцполе. Серебристые сандалии натерли мне ноги – хотелось сесть. Из окон зала виднелся сад, куда можно было попасть через застекленную дверь за занавеской. Я выскользнула на улицу. Там у высоких клумб стояли скамейки под деревьями, украшенными гирляндами. Ночь еще хранила тепло, пахло скошенной травой, ночным жасмином и сонным ароматом лип вдоль дорожек. За стеклянной дверью сиял мягким розовым светом зал, нежно обнимались на танцполе парочки – ночь вновь наполнила их движения романтикой, которую я перестала замечать внутри. Из усилителей играла симфоническая музыка, струнный оркестр звучал глубокими переливами. На нас опустились невинность и спокойствие, как в снежном шаре. Помню, я думала: «Ты запомнишь этот вечер на всю жизнь».

И вдруг рядом с липой мелькнула тень. Адам Прайс всегда походил на тощего гоблина, а уж в ту минуту, когда лицо его скрывалось в тени, а волосы серебрил свет гирлянд, он и подавно напоминал существо из страшной сказки – костлявое, лохматое, злобное.

Я застыла. Адам тоже замер. Я хотела уже броситься к двери, но боялась повернуться к нему спиной. Тогда я медленно, очень медленно попятилась.

Адам оскалился, показав желтые зубы.

– Ты красивая. Как принцесса.

Первые слова, которые я от него услышала с учебы в «Чейпл-Лейн». И голос у него остался прежним: и просительным, и резким. Раньше я думала, что Адам полон злобы; теперь я поняла, что принимала за злобу глубокое смятение маленького мальчика, который потерялся в лесу: родители его умерли, и всюду рыщут чудовища. Внезапная, но успокаивающая догадка. Я вдруг осознала, что разговариваю с семилетним ребенком в теле взрослого.

– Ты меня помнишь? – спросил он. – Я тебя да.

– Помню, – кивнула я.

– Ты дружила с Берни Мун.

– Не совсем.

Он молча на меня посмотрел. В свете гирлянд его огромные глаза сияли звездами. Опять он показался мне созданием из сказок. Подкидышем эльфов, гоблином, троллем. Я сказала, что помню его. На самом деле я почти не помнила случая, из-за которого ему пришлось уйти из «Чейпл-Лейн». Это воспоминание я надежно спрятала и не хотела доставать из темного угла.

– Ты со мной что-то сделала. Когда мы с коробкой играли.

– Не помню. Мы были детьми.

Его улыбка леденила кровь.

– Твой дом красивее моего. Я хотел в нем остаться.

Я растерялась. Мой дом? Его никогда не приглашали! Адама отправили в интернат, потом он пытался поджечь дом приемных родителей… А что еще? Смутно вспомнился случай, похожий на сон. Там я тоже была принцессой. Только казалась себе кем-то другим…

Чудовищем.

Я покачала головой. Чудовище – Адам, а не я! Он поджег дом приемных родителей. Обидел меня. Нас обеих.

– Я не хотел, – сказал он, будто прочел мои мысли. Или оставил их в моей голове сам, как записку на каминной полке?.. – Я просто не хотел уходить. Просто…

Я не желала знать, чего там он хотел. Вытянула руки, словно защищаясь от удара. Почудилось, будто Адам опять сидит на мне и бьет лицом об пол, хотя он не сдвинулся с места…

Я принцесса! – воскликнул голос в голове. – Глядите! Я принцесса пиратов!

Как я могла такое забыть? А ведь забыла! Воспоминание об ужасной вине свернулось в плотный клубок.

– Уйди! – воскликнула я. – Оставь меня в покое!

Адам шагнул назад.

– Что такое?

– Не трогай! Оставь меня в покое!

Я принялась на него кричать, прямо как в тот день; кричать и плакать, пока распутывался тугой клубок воспоминаний…

– Что у вас творится? – раздался голос со стороны двери.

– Слава богу! Забери меня отсюда, – едва выговорила я.

Меня трясло, лицо горело, болело горло; я утерла глаза, и на пальцах остались отпечатки туши. Он пришел! Я прижалась к нему, словно он спас меня из воды. Помню, меня немного взяла досада: на его месте должен был стоять Лукас, а прижималась я к Мартину, рыдала у него на плече. А потом позвали директора, и Мартин Ингрэм всем рассказал, что Адам напал на меня, и Лукас Хемсворт отвез меня домой и все объяснил родителям, те вызвали полицию, и пути назад уже не было…

2

Из «Живого журнала» Бернадетт Ингрэм (под никнеймом «Б. И. как на духу1»)

Четверг, 19 мая

Я заметила, что сны в менопаузу особенно яркие. На сей раз я очутилась в доме, в котором никогда раньше не бывала. И не могла бывать, ведь такого дома нет: весь из обломков и осколков, зависший на краю зияющей, бездонной воронки.

Где я? Чей это дом?

Я вошла в гостиную. От нее мало что осталось. Дом как будто разрушило взрывом: всюду лежали осколки и обломки. То же и с дверями: какие-то валялись на полу, какие-то свисали с петель, а за ними виднелись этажи и перспективы, нарушающие все правила; какие-то двери едва держались над бездной, а какие-то, выломанные, кренились в темноту. На дорожках лежал металлический хлам, ряды мониторов зияли чернотой, ворота вели в заброшенные склады, высились груды щебня.

А запах! Как от протухшей еды, даже хуже. На фоне белого шума шипела и пищала электроника. Так воспринимал происходящее мой мозг. Но в доме точно что-то сломалось, покорежилось, дрожало от холода и беспрестанно кричало в темноту.

«Это всего лишь сон, – убеждала я себя. – Я могу уйти, когда захочу». Но все открытые двери вели дальше. В гримерную, полную зеркал, что отражали пустоту; в комнату, забитую спортивным инвентарем, похороненным под толстым слоем пыли; в комнату, где хранились детские игрушки с блестящим глазами; в комнату фокусника, где тут и там лежат цилиндры, плащи с красным подкладом, волшебные палочки и гирлянды шелковых платков всевозможных оттенков…

Тут я поняла, что попала в дом госпожи Чаровник. И при этой мысли она тут же появилась, именно такой, какой я ее запомнила: в серебристом фраке и цилиндре, с улыбкой, подобной абордажной сабле. Фокусница отражала какофонию голосов.

Это ты! Ты меня таким сделала!

Феминизм – бич общества!

Не зажимайся!

Мама? Ты смотришь?

Чьи это голоса? Они летят ко мне со всех углов, как смертоносные осколки. И все говорят одновременно; шум нарастает, голоса сливаются в один. В голос #НеВсехМужчин, голос патриархата. Страх и гнев мужчин перед женщинами, которые учатся применять свою силу.

Во сне я поняла, что могу направить на них зеркала. Могу развернуть стол, не разбив ни единого бокала, потому что все их двери открыты, а в зеркалах я вижу, что сама стала госпожой Чаровник: серебряный фрак, черный цилиндр, ботинки на высоких каблуках, ослепительная улыбка. А так как во сне все возможно, волосы у меня розовые, как сахарная вата,