Кто там стучится в дверь? - Александр Кикнадзе

...Недолго длилась наша встреча. О друзьях по школе Рустамбеков сказал лаконично: «Учебу закончили нормально, получили звания». Спросить бы — где они?

— Я желаю тебе, Евграф, всего, что желают в таких случаях, — сказал на прощание Рустамбеков. — А еще желаю везения. И хочу сказать, что мы очень верим в тебя. Помни об этом... всегда.

Я вышел у остановки междугородного автобуса. ...«Пусть ошибется, пусть ошибется Рустамбеков, пусть будет неправдой все, что он сказал о войне... Было бы лучше, если бы об этом сказал не Рустамбеков. Кто-нибудь другой... Можно было бы сомневаться».

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ТЕЛЕГРАММА

«Телеграмма, пришедшая из Терезендорфа, была подписана Агриппиной. Я впервые читал международную депешу, знал, о чем она, но не сразу мог прочесть русские слова, написанные латинскими буквами.

Аннемари нетерпеливо отобрала телеграмму, медленно прочитала ее про себя, закусила губу:

— Плохое известие — смерть. Слушай: «Четырнадцатого июня автомобильной катастрофе погиб ваш отец Макс Танненбаум тчк Похороны девятнадцатого тчк Примите и передайте дяде искреннее соболезнование тчк Агриппина».

Аннемари повторяла:

— Что же теперь будет? Что же будет? Значит, все... Значит, навсегда?

Я положил подбородок на кулак, уставился в одну точку, вспомнил своего отца, час его гибели... на глаза набежала слеза.

— Посоветуйся с дядей, с Ульрихом. — Аннемари старалась говорить спокойно. — Для него будет большим огорчением. Дай я позвоню Ульриху.

Минут через двадцать у палисадника скрипнули автомобильные тормоза, я выглянул в окно и увидел торопливо выходившего из «оппеля» Лукка.

— Прими мои соболезнования, Франц. — Пожал руку. Посмотрел в глаза. — Что-нибудь решил? Боюсь, что просто не успеешь. Даже если всюду на самолете, сколько пересадок? Мюнхен — Берлин, тебе же все равно надо в посольство, а оттуда придется снова возвращаться на юг — в Варшаву гражданские самолеты летят три раза в неделю, так что лучше через Вену и Будапешт. Надо с полковником посоветоваться, может, что-нибудь придумает.

Пока Ульрих говорил, Аннемари смотрела на него отчужденно. Потом обернулась ко мне:

— Ведь если уедешь... всему конец... Больше не вернешься... Не спеши. Подумай. — Она говорила таким тоном, что ни у кого не могло остаться сомнения, кто мы. — Подумай как следует, прошу тебя.

От дяди пахло валерьянкой. На его лбу выступили бисеринки пота; он складывал комочком платок и как тампоном снимал капельки; пальцы его слегка дрожали.

— На похороны не успеешь все равно. Давай уж лучше жить вместе, ни у тебя, ни у меня больше никого из родных не осталось...

— Дядя, как же я могу?

Лукк звонил в аэропорт. Узнав, что через два сорок — самолет на Берлин и что все билеты уже проданы, он связался с Ашенбахом.

Полковник попросил меня к телефону. Выразил сочувствие. Сказал, что постарается помочь достать билет. И после небольшой паузы добавил:

— Но при всем том, как человек, поживший на свете, я хотел бы рассмотреть предположение... прошу вас воспринять мои слова с доверием... Не исключено, что вашим стало известно об Аннемари. Тогда это плохо, вас ждут неприятности... если не сказать по-другому. Трудно в это поверить, но не может ли быть вызов фиктивным? Вам многое станет понятным после беседы в Берлине. И если вы почувствуете... что вам нужен совет, позвоните по берлинскому телефону двадцать два — тридцать три — сорок четыре: две двойки, две тройки, две четверки — легко запомнить. Коллеги помогут вам. Мое прежнее предложение остается в силе, помните об этом, мой друг.

На аэродроме нас ждали. Билет до Берлина был оплачен. Аннемари получила разрешение проводить меня до самого трапа.

— Сердце подсказывает, что ты вернешься. Но если наше расставание надолго, я сделаю все, чтобы найти тебя, быть с тобой. Слышишь? Слышишь?

Новый, будто только что с конвейера, двухмоторный двадцатиместный самолет лихо вырулил на взлетную полосу, замер на минуту, собираясь с силами, сорвался с места, незаметно оторвался от земли, набрал высоту и ушел в глубокий вираж. И тогда я увидел Аннемари. Она махала мне платком. Рядом с ней были дядя и Ульрих Лукк.

К исходу первого часа полета стюардесса, аккуратно сложив за собой раскладную дверь пилотской кабины, попросила внимания:

— Мои дамы и господа, нам только что сообщили, что в Берлине низкая облачность и дождь, поэтому самолет сделает посадку в Лейпциге... Все пассажиры будут гостями авиационной компании, вам предоставится возможность совершить поездку по городу, посетить собор, территорию международной ярмарки, университет... А утром мы продолжим наш путь — метеорологи обещают хорошую погоду... Авиакомпания приносит вам свои извинения.

Мой сосед — тучный и желчный коммерсант из Потсдама — смачно выругался: у него срывалось какое-то важное свидание, назначенное на утро. В гостинице он хмуро потребовал ключ от номера; номер был на двоих. Догадываясь примерно, каким будет следующий день, я решил не тратить сил на путешествие по городу и последовал примеру коммерсанта, о чем, однако, вскоре пожалел. Едва мой сосед «сомкнул усталые вежды», фундаментальные стены старой гостиницы сотряслись от самого бессовестного храпа, какой мне когда-либо приходилось слышать.

Раньше в моем представлении наиболее известным исполнителем по этой части был Котэ Канделаки — считалось большим невезением оказаться с ним в одной комнате. Теперь же я подумал, что Котэ был просто-напросто невинным, сладкоголосым, начинающим самоучкой.

Предстояла веселая ночь. Я казнил себя за то, что отказался от поездки по городу: ведь у меня мог быть совсем другой сосед.

Я кашлял — не помогало. Свистел — помогало на минуту-другую. Мне надо было что-то предпринять. В первом часу ночи я зажег свет и уставился на соседа. Сказал себе — если у меня есть хоть что-то от силы воли, я должен заставить его умолкнуть.

«Дыши спокойно и ровно. Тебя ничего не тревожит. Дыши спокойно и ровно. Перестань храпеть».

Я продолжал смотреть на соседа, на его дряблое лицо, приоткрытый рот с прокуренными зубами и повторял: «Дыши спокойно и ровно».

И вдруг сосед прервал свою арию, судорожно схватил воздух ртом и повернулся на другой бок. Должно быть, от света, решил я. Выключил ночник. И начал ждать продолжения концерта.

Я лег на спину и в чисто профилактических целях продолжал повторять про себя: «Дыши спокойно и ровно». Произошло чудо, сосед перестал храпеть. Но заснуть мне уже не удавалось. Неужели действительно я обнаружил в себе силы, о которых не догадывался раньше? Всегда ли они во мне были или порождены отчаянием — провести без сна такую ночь было бы преступлением. Тогда появилась шальная и мстительная мысль: не продолжить ли опыт?