Кто там стучится в дверь? - Александр Кикнадзе

Я сел на кровать, сделал два глубоких вдоха, уставился на апоплексический затылок соседа и стал приказывать ему: «Ты должен повернуться на другой бок, ко мне лицом. Надо повернуться на другой бок. Ко мне лицом». Через десять минут я возликовал: сосед подчинился приказу. Но это могло быть и случайным совпадением. И тогда я приказал ему проснуться, надеть шлепанцы, дойти до выключателя, зажечь свет и снова лечь. На подготовку этого мероприятия ушло не более пятнадцати минут. Коммерсант аккуратно выполнил все, о чем его попросили, и стал для меня самым милым и дорогим человеком в Лейпциге и его окрестностях. Спать мне оставалось часа четыре, но я о том нисколько не жалел. Сосед помог мне чуть лучше узнать себя. Жаль только, нельзя было никому из друзей рассказать об этом неожиданном эксперименте. Представил себе на минуту, как бы слушали меня Канделаки и Мнацаканян, какие реплики по моему адресу отпустили бы.

Вылет задерживался. Обстоятельства помогли мне «принять решение» раньше, чем я предполагал, — до Берлина.

Днем я позвонил дяде, сказал о вынужденной остановке и о том, что теперь уже не успею на похороны.

— Так возвращайся, возвращайся, Франц! Нас ведь теперь только двое на земле.

— Да, я возвращаюсь, дядя.

Вернувшись в Мюнхен, услышал от Эрнста:

— Ты не знаешь, не знаешь, Франц, как я привязался к тебе и как плохо мне было без тебя... И как плохо было бы Аннемари.

Аннемари шептала:

— Ты умница, умница, умница...

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ПЕРЕХОДЫ

«Радио трубит о блицкриге. Люди улыбаются и поздравляют друг друга.

Хотел бы я посмотреть на эти лица через два или три месяца. Ведают ли, что впереди? Понимают ли, чем все это кончится?

Дядя говорит: произошло то, что должно было рано или поздно произойти. На русских равнинах нет силы, которая могла бы остановить армию фюрера. Рано или поздно должны были столкнуться национал-социализм и коммунизм, нет им места на одной земле — слишком исключают друг друга, слишком многими умами владеют.

Как долго продлится война? Немецкие газеты пишут, что начало наступления по всему фронту было подготовлено с величайшей секретностью, большевики были дезинформированы и теперь торопливо отступают, лишь кое-где создавая очаги сопротивления. Здесь, в Германии, убеждены, что застали нас врасплох. Они не знают, как готовили мы страну и армию к обороне. Они не знают, что ждет их.

Да, у нас будут жертвы. Ни одна победа не приходит без жертв. Скольких мы потеряем, очищая землю от фашизма? Знаю одно: мы станем мудрее, будем еще больше любить сбереженную Родину. Заглянуть бы вперед и узнать, что будет в этой войне... Мама... Она далеко, в глубоком тылу, за нее можно быть спокойным: мои друзья не оставят ее, только без вестей от нее труднее станет жить. И обо мне беспокоиться будет... больше, чем нужно...

Я чувствую себя в форме. Собран. Нормально сплю. Жду отправки на фронт. По поручительству полковника Ашенбаха получаю германское гражданство. В конце июля нас двоих — Ульриха Лукка и меня — приглашает майор из недавно созданного штаба «Валли-1». Приветлив, расположен, беседует как со старыми знакомыми (мысленно благодарю Ашенбаха).

Нам предлагают заполнить по четыре анкеты и представить по шесть фото в профиль и анфас. Лукк будет служить в отделе «К-14». Его задача — пропагандистская работа, рассчитанная на солдат и младший командирский состав Красной Армии. Я еду военным переводчиком.

До отправки на фронт мы с Лукком провели несколько вечеров и два воскресенья в двухэтажном особняке на Альпенштрассе, расчистили подвал, заложили кирпичами единственное оконце и отвели от подвала траншею, чтобы можно было выбраться из бомбоубежища, если будет разрушен дом. Отец Аннемари видит во мне лишь товарища своего сына, и никого более, и относится ко мне со сдержанной приветливостью.

Где сейчас Вероника, Станислав, Шаген, Котэ? Не сомневаюсь, что они в первый же день написали заявления с просьбой отправить на фронт. Знаю, каждый из них многое бы отдал, чтобы оказаться на моем месте.

Где и когда дано нам будет встретиться?

Сколько до той встречи недель... месяцев или лет?

Нет, не может быть, чтобы счет шел на года.

Владелец пивного зала выставил в витрине карту европейской части СССР. Те города, что были взяты накануне, освещены зеленым светом, те, что сегодня, — красным. Каждое утро на карте вспыхивают все новые и новые огоньки. За город, в котором пятьдесят тысяч жителей, хозяин бара выставляет бочку пива. За город, в котором двести тысяч, — две бочки. У хозяина бара два сына на фронте. Бар процветает.

Неужели действительно нет силы, способной остановить этот разливающийся поток — от Балтики до Черного моря?

Я вычитал это в брошюре «Россия — мифы и действительность», вышедшей в Берлине в конце 1940 года:

«За вторую пятилетку русские возвели 4500 новых промышленных предприятий. Каждый день они производят 85 танков, 150 орудий, 100 самолетов...»

Сколько же производят немцы? У себя и на заводах побежденных стран? Какую же силу накопили!

«Спокойствие и рассудительность. Неторопливость и тщательность. Я обязан радоваться вместе со всеми. Поздравлять и принимать поздравления. Что с мамой? Последняя весточка пришла в июне. Тогда все было другим. По-другому дышалось, печалилось, радовалось. Все было другим».

ГЛАВА ПЯТАЯ

ВТОРОЙ РАЗГОВОР В КАБИНЕТЕ ГЕНЕРАЛА

За последнюю неделю генерал Овчинников лишь раз побывал дома: дневал в кабинете, а ночевал в комнатке за книжным шкафом, где были кровать, убиравшаяся в стенку, старинный рукомойник и небольшой платяной шкаф.

Быстро пролетали сутки в этом кабинете. Овчинников был убежден, что до встречи с полковником Гаем по делу о Песковском еще по меньшей мере два дня, и, только перевернув рано утром страницу на календаре, вспомнил о предстоящем свидании и сказал себе: «Кто мог знать тогда, что все так обернется... Предвидеть бы: не замечание, а благодарность полагалось бы вынести полковнику. Если правде в глаза смотреть, немецкая контрразведка работать умеет. Скольких мы потеряли за последние месяцы — каждый оставшийся на вес золота. Нет, и золотом не измеришь его цену... Если бы знать тогда и предвидеть, к чему клонится...»

Овчинников посмотрел на часы, подошел к книжному шкафу, нырнул в невысокую дверь и через минуту вернулся с бутылкой боржоми. Адъютант доложил, что вызванный полковник прибыл.

Хозяин кабинета был приветлив. Стараясь не показать, как он устал, как мало и плохо спал последние ночи, он улыбнулся, пожал руку вошедшему и радушным жестом указал на кресло. Тот уперся руками в подлокотники, плавно погрузился во что-то мягкое, глубокое, обволакивающее. Генерал вернулся на свое место, выключил настольную лампу (на дворе было уже достаточно светло) и, зябко поведя плечами, выдохнул: